Макс фон дер Грюн. Жар под золой
(Отрывок)
Часть I
Я СТОЮ НА БЕРЕГУ РЕКИ
Франк быстро, один за другим, сделал два выстрела, хотя мы с ним только что договорились не стрелять.
В первое мгновение, когда в лесу раздались два глухих хлопка, я остолбенел, затем бросился наутек, даже не оглянувшись. Хотелось лишь удрать, зарыться в землю, стать невидимкой, растаять в воздухе: в ушах тысячекратным эхом барабанили оба выстрела.
Когда я прибежал к нашей машине, стоявшей у полевой ограды, Франк уже отпирал дверцы.
- Ты что, на крыльях летел? — спросил я задыхаясь.
Казалось, прошел целый час, пока мотор завелся и мы тронулись с места, казалось, мы ползли с черепашьей скоростью по узкому шоссе Хаген — Дортмунд, которое здесь поднималось в гору от берега Рура.
- Жми быстрее! — кричал я. — Давай! Давай!
- Держу ровно пятьдесят,— возразил Франк спокойно. — Дорога частная, только для владельцев прилегающих участков. Мы с тобой владельцы? Нет. Ну так чего ж ты...
Пальцы Франка нервно постукивали по рулевому колесу, он сидел, неестественно выпрямившись, рывками переключал скорости, словно новичок, и больше смотрел в зеркало заднего вида, чем в ветровое стекло.
- Ты стрельнул два раза, — сказал я.
- А как же: один раз за себя, второй за тебя, как договорились.
Ни черта мы так не договаривались! — вспылил я. — Уговор был — не стрелять.
- Брось, Лотар, не заводись. Понимаешь, когда эта штуковина в руке... такое ощущение... Такое ощущение...
Но вот руки у Франка успокоились; подъезжая к городу, он уже хладнокровно вел машину в гуще транспортного потока.
В «Липе», нашей постоянной пивнушке, я залпом осушил стакан пива. Оно было тепловатое. Хозяин, которого мы прозвали Смеющимся Паяцем, извинился, объяснив, что он недавно почал новую бочку и пиво за час не успело охладиться. Паяц улыбался из-за стойки, скрестив руки на груди и устремив взгляд в полутемный зал, где, кроме подвыпившего турка Османа, никого не было. Осман что-то мычал себе под нос. Когда Паяц отворачивался от посетителей, как сейчас, это означало, что он внимательно прислушивается к разговору.
Выпив еще один пивной стакан, я тихо сказал Франку:
- Зря ты пальнул в воздух, зря.
Я был убежден, что Паяц слышал мои слова.
Франк неторопливо допил стакан и поднялся. Дойдя до двери, он крикнул:
- Лотар, уплати за меня! Или пусть Паяц запишет в долг!
Я чуть не висел па стойке, ноги подгибались, меня вдруг начало мутить... Что, если бы Франк попал?! Что бы тогда было?! Лучше не думать...
Бойерляйн с самого начала задумал злостное банкротство (я узнал об этом вчера), и вот по его милости мы уже семь месяцев без работы — Франк, я и сотни других. Мы вкалывали на этого негодяя, он же переправлял барыши на свой текущий счет в Швейцарию, а мы тут с семьями выкручивайся как знаешь, да еще ссуда под домик с земельным участком над тобой висит. Кредиты, которые Бойерляйн получил от банков, вдруг как сквозь землю провалились. Ну допустим, пошли бы мы с Франком к банкирам, заикнулись бы насчет этих шести- или семизначных сумм, да нам даже не улыбнулись бы снисходительно в ответ. В качестве гарантии Бойерляйн предложил кредиторам недостроенные дома, хотя достраивать их и не думал.
Конечно, палить в небо — мальчишество, надо было сделать по-другому, лицом к лицу, чтобы он знал, кто и за что. Этот подлюга со сладенькой улыбочкой и рот-то открывал только затем, чтобы нас подгонять: «Давай, ребята, шевелись, time is money, у меня каждый может стать десятником, без инкубатора и экзаменов, я плачу вам не за безделье, шевелись, ребята, думать за вас буду я, и никаких возражений!»
Таков был Бойерляйн.
На стройплощадку он никогда не приезжал на своем шикарном «мерседесе», только на захудалом «фольксвагене», который тянул лямку уже лет двадцать. Всегда он был в замызганных джинсах, желтых резиновых сапогах, а на голове — в жару ли, в холод ли — постоянно носил вышитое цветочками кепи из джинсовки. Таков был Бойерляйн, мой прежний «кормилец», и среди нас, рабочих, многие считали его «своим в доску» из-за потрепанной одежды, потрепанного «фольксвагена» и всяких бойких присказок, вроде: «Ну, ребятки, навалимся еще разок на мамочку. Шевелись, шевелись, не то заржавеет».
- Эй, Лотар, еще пива? — Паяц налил полный пивной стакан.
- Давай, что ли, — ответил я без особой охоты.
- Чего это ты мешком повис, неужто упился?
Паяц оскалил зубы, как всегда немного смущенно, когда не знал, с чего начать разговор, но хотел узнать что-то определенное. По должности ему полагалось быть достаточно осведомленным, чтобы было чего рассказывать другим посетителям. Он постоянно скалил зубы, и кто-то дал ему кличку Смеющийся Паяц.
- Я вот всегда говорю, Лотар, каждому надо пожить без работы, тогда хоть что-то будешь иметь от жизни. — Он сказал это, обращаясь не ко мне, а в полутемный зал, где все еще в одиночестве сидел Осман и тихо, заунывно напевал себе под нос. — Верно говорю, Лотар? Я прав, а? — допытывался Паяц.
У меня не было желания с ним разговаривать, и я отвернулся. В пивную вошел Баушульте. Оглядевшись, он пристроился ко мне у стойки.
- Хорошо быть криминалистом на пенсии,—сказал я с ухмылочкой Паяца.
Я вдруг позавидовал Баушульте, его пенсии, дому, теплице, где он проводил дни, а порой и ночи, выращивая редкие нежные цветы и растения, с которыми разговаривал, как с людьми, и каждому давал имя.
Я никогда его не расспрашивал, чем он занимался во время войны — был ли на фронте или сажал за решетку и в лагеря «вредителей» и неарийцев; лишь однажды, сидя рядом со мной на собрании местной партийной группы СДПГ, он сказал: «Запомни, Лотар, еще наступят плохие времена, очень плохие».
- Не в духе? — поинтересовался Баушульте.
- Может, посоветуешь мне запеть «Аллилуйю» после семи месяцев безработицы? — отрезал я и тут же пожалел о том, что столь нелюбезно обошелся с ним.
Баушульте был такого хрупкого, нежного сложения, что я не представлял себе, как он, к примеру, надевал кому-нибудь наручники.
- Ступай к себе в теплицу и высиживай свои цветочки, — продолжал я хамить.
- Только что оттуда, — ответил он примирительно, словно не я, а он нагрубил. — Давай, Лотар, по стаканчику, я угощаю.
- Смотри не разорись, я еще в состоянии заплатить за пиво, — огрызнулся я, досадуя, что не могу с собой совладать.
- Нет, так нет, хочешь злиться — валяй, раз уж ты сегодня сам себя не перевариваешь, — миролюбиво, с улыбкой ответил Баушульте.
Когда Паяц понес Осману очередной стакан пива, я сказал Баушульте:
- Франк стрелял в него.
- В кого «в него»? — равнодушно спросил он.
- В Бойерляйна, в кого же.
- Из чего? — так же равнодушно спросил он.
- Из пистолета. — Я пристально посмотрел ему в лицо, но никакой реакции не заметил.
- А откуда у него пистолет? — тем же безучастным тоном спросил Баушульте.
- Вот это тебя ни с какого боку не касается, понятно?
- Я уже не служу, — ответил он тихо, потому что Паяц вернулся за стойку.
- Не смеши, такие, как ты, служат до последнего вздоха, — возразил я, снова досадуя на себя за то, что без всякой причины грублю ему.
- Все остришь, Лотар, только мне что-то не смешно.
- Бывает, бывает,— ответил я, расплатился за пиво и пошел к двери.
Баушульте крикнул мне вслед:
- Я выкопал кустик, что ты просил. Лежит в мешке у калитки. Можешь забрать.
Когда бродишь без работы, торчишь дома, в голову лезет всякая чертовщина. Почему у других есть работа, а у тебя нет?
Некоторые по два раза в год ездят в отпуск в красивейшие уголки планеты, живут в виллах, окруженных густыми садами, нанимают консультанта по махинациям с налогами, который подсказывает им, как отпускную поездку выдать при подсчете расходов за деловую. Можно ли не ломать себе голову, если деньги на жизнь зарабатывает жена, принося получку ежемесячно, если каждое утро она уходит из дому, а вечером возвращается без сил и тем не менее бодро спрашивает: «Ну как? Хорошо провел денек?»
Почему я, сорокапятилетний мужчина, должен сидеть дома и ждать, неужели я больше не нужен только потому, что есть более молодые, которые согласны выполнить ту же работу дешевле? Кто я? Неужели мой опыт и квалификация больше не пользуются спросом и все преимущество рабочего в молодости? Неужели я уже принадлежу к изношенному поколению, которое все сносило терпеливо, пока его не вышвырнули? Вкалывал сверхурочно, если просили, и отправился восвояси, когда попросили убраться! Кто я, что я?
Франк был прав, когда однажды сказал мне: «Лотар, мы должны что-то предпринять. Взорвать что-нибудь, очистить банк, совершить грабеж... ну хоть что-нибудь. Нельзя же сидеть и ждать, ждать, пока нам в рот залетят жареные цыплята».
«Брось, Франк, мы же не уголовники»,— ответил я ему, больше не нашел тогда что сказать. Да, Франку порой такое приходит в голову!
«А кто те, что сделали нас безработными, Лотар? Уголовники, что ли? Конечно, нет, это почтенные бюргеры, только они прогорели на спекуляциях. А спекулировать в нашей стране разрешается».
«Ну и сравнения у тебя», — сказал я.
«Пора, Лотар, давно пора сравнивать, понимаешь? Ты еще здорово удивишься, когда увидишь, что из этих сравнений получится».
Мы с Франком были в том возрасте, когда от бесконечного ожидания работы легко теряешь власть над собой. В сорок пять мы еще слишком молоды, чтобы уметь ждать, но уже слишком стары, чтобы иметь запас времени для ожидания.
Дни летят один за другим, наперегонки. Так что же— валяться на диване и пусть Хелен меня кормит? За хлеб, который я ем, платит она, за книгу, которую я читаю, платит по абонементу она.
В тот день, когда Франк стрелял, Хелен, наливая за завтраком кофе, сказала:
«Когда ты побреешься? Зарос весь».
«Для кого это мне бриться, для кого я должен выглядеть свежевыбритым?» — возразил я.
«Для меня... Ты опускаешься».
Уходя, она чмокнула меня и, улыбнувшись, провела рукой по моей щетине. Она улыбнулась точно так же, как в тот раз, когда я в книжном магазине влюбился в нее.
Я хотел крикнуть ей, что машину чуть заносит вправо, если резко тормозить, но она уже повернула за угол, когда я вышел на улицу. Ладно, сама заметит: она осторожно ездит, ведет машину так уверенно, что можно соснуть, когда сидишь рядом с ней.
В кухне Клаудия, стоя, пила кофе и доедала мои бутерброды с сыром; обычно она утром сыр не ела. Не сказав ни слова, она ткнула меня локтем в бок и выскочила за дверь. Вскоре она выкатила из гаража свой мопед, тут же, на тротуаре, завела мотор и просигналила мне на прощание.
Дочка могла бы ходить и пешком — школа в двух шагах. Раньше меня раздражала ее избалованность, но потом я примирился с этим, как научился мириться и со многим другим.
Предохранительные щитки на ее мопеде были облеплены переводными картинками с изображениями Железного креста; на шее дочь носила цепочку, на которой болтался не какой-нибудь камешек, а Железный крест из жести.
Однажды, в порыве гнева, жена сорвала его с Клаудии после того, как никакие уговоры не подействовали. Но на следующий день Железный крест опять красовался на шее у дочери. И когда жена снова хотела его сорвать, я удержал ее: «Оставь, Хелен, это сейчас повсюду продают».
«Скоро она свастику нацепит, — жена топнула ногой, — и нам...»
«Это тоже везде есть в продаже», — ответил я. Ну что еще можно было сказать, я чувствовал свое бессилие.
И вот опять я один в доме, который мне очень дорог, в который я вложил половину своей трудовой жизни, но в последнее время стал ощущать, что он вот-вот рухнет на меня. Я начал бояться пустоты, в которой вынужден был болтаться с утра до вечера: из дома в сад, из сада в дом, с чердака в подвал, из подвала на чердак. Уже семь месяцев, семь долгих месяцев. Да, время может быть ужасно долгим.
Когда я начал мыть посуду, у двери позвонили. Это был Франк. Уже пробило девять часов.
У Франка был вид, будто он пропьянствовал всю ночь. Последовав за мной на кухню, он молча снял с крючка полотенце и принялся вытирать мокрую посуду, причем серьезно, тщательно и так уверенно, словно всю жизнь зарабатывал этим деньги.
- Ну и сваляли мы дурака,— промолвил он наконец.
- Ставь посуду на стол, потом уберу в шкафчик, жена не любит беспорядка, — сказал я, не глядя на него.
- Мы, наверно, спятили, Лотар, — продолжал он, протирая тарелку, — палить просто так, от скуки... два взрослых мужика... Точно, спятили.
- Где пистолет? — спросил я и легонько наступил Франку на ногу.
- Слушай, Северный поселок будут сносить, мне это сказал председатель нашей партгруппы, а он слышал от одного человека из муниципалитета.
- Где пистолет? — не отставал я.
- Ну в ящике для инструментов, рядом с запасным колесом, в багажнике, если тебе так хочется знать... и отвяжись от меня с пистолетом.
- Франк, выбрось его, на кой черт он нам сдался.
- Выбросить? Там еще четыре патрона. Кто-нибудь подберет. Мы же подобрали... Да, Северный поселок. Черт возьми, и паша партия принимает в этом участие.
Я насыпал молотый кофе в воронку с фильтром и залил его кипятком. По кухне разнесся кофейный аромат, на меня он действует как дурман.
Усевшись друг против друга, мы прихлебывали из чашечек. Стало уже обычаем; то Франк заходил ко мне на чашку кофе, то я к нему.
- Лотар, я больше не в силах, — сказал он. — Может, я уже инвалид? Хлам?
- А как ты в постели? — спросил я. — Инвалид?
Он помотал головой и посмотрел мимо меня.
- Значит, не все еще потеряно, Франк.
- Лотар, нельзя же сидеть сиднем и хлопать глазами, мы должны что-то сделать.
- Что? Взорвать парламент в Бонне, если они утвердят еще какой-нибудь идиотский закон, который выгоден им одним?
- Какие только дурацкие мысли не лезут в башку, когда сидишь без дела. Нет, парламент взрывать не годится, много шуму будет.
Он взглянул на кухонные часы.
Когда мы покупали эти часы, нам понравилось, что они тикают тихо, и продавец заверил нас, что громче никогда не будет. Теперь же слушать их — пытка, они не тикают, а стучат, как метроном, который стоит у дочери на пианино; она, правда, им уже давно не пользуется, но я иногда включаю его.
Моя мать, скончавшись шестидесяти пяти лет (через год после смерти отца, которого задушил силикоз), оставила мне в наследство пять тысяч марок. Бог знает, как ей удалось скопить такую сумму за тот год, что она получала вдовью пенсию в шестьсот сорок марок. На эти деньги мы купили дочери почти новенькое пианино.
В магазине музыкальных инструментов жена выписала чек. На следующее утро, в девять, привезли пианино. Соседи на улице с любопытством взирали, как четверо здоровенных грузчиков втаскивали на ремнях инструмент в дом — такого еще в нашем поселке не случалось... Забавно, как мы порой распоряжаемся судьбою детей! Лет двенадцать назад, как раз перед тем, как отдать дочь в школу — Клаудии уже исполнилось шесть, — мы были в гостях у приятелей. Клаудия подошла к висевшей на стене гитаре и стала теребить струны. Жена тут же решила, что дочку надо обучать музыке, лучше всего на фортепьяно, так как, по ее мнению, это единственный инструмент, который дома не действует на нервы. Эх и ошиблась же она!
Мы с Франком молча опустошили кофейник. Франк, опершись о стол, тяжело поднялся, и, словно извиняясь передо мной, сказал с запинкой:
- У меня кое-что наклевывается.
Я почувствовал себя задетым.
- У тебя наклевывается? И ты это мне так спокойно сообщаешь? А может, там и для меня что-нибудь найдется? — Я с трудом сохранял хладнокровие.
- Сожалею, Лотар, но для тебя ничего нет. Одной экспедиционной фирме нужны шоферы, причем второго класса. Перевозить грузы.
- К черту, — сказал я скорее себе, чем ему.
Франк ушел.
Почему он не оставил мне пистолет? Мы нашли его вместе. Нашли самым обыкновенным образом. Ехали ночью из пивнушки домой. В лучах фар что-то блеснуло. Франк резко затормозил.
«Лотар, выйди взгляни, что там».
Увидев лежащий на асфальте пистолет, я поднял его очень осторожно, как хрупкую вещь. В машине я подержал его на обеих ладонях перед лицом Франка.
Франк уставился на него, не веря своим глазам.
«Это ж надо... — пробормотал он, погладив двумя пальцами оружие. — Отдай его мне». Он вырвал у меня пистолет и сунул его в карман брюк запросто, словно зажигалку. Через неделю, когда я поинтересовался, где пистолет, Франк совершенно хладнокровно ответил: «Застрелим из него Бойерляйна».
Я тогда рассмеялся.
Однако спустя несколько дней мы в самом деле отправились на машине Франка преследовать Бойерляйна. Случайно заметили его неподалеку от пивной «Корона»: он сажал к себе в машину какую-то смазливую девицу с длинными волосами и на высоких каблуках. От нечего делать мы поехали вслед за ними в долину Рура, погоня доставляла нам удовольствие. Бойерляйн свернул в ложбину, заросшую по краям терном и шиповником. Лучше и не придумаешь места для любовной парочки, сбежавшей от любопытных глаз большого города.
Пока мы пробирались через кусты к его машине, я думал со злорадством: «Прикидываешься банкротом, сволочь! Выгоняешь рабочих на улицу! Девчонок совращаешь!»
Потом Франк выстрелил дважды в воздух, чтобы его попугать.
Произведения
Критика
