Луис Гойтисоло. Майская зелень до самого моря
И. Тертерян
Чего только не требует сегодня писатель от читателя! Не просто интереса, не просто внимания, а полной поглощенности произведением, неослабной напряженности восприятия. Чуть-чуть отвлечешься, упустишь детальку, не заметишь промелькнувшего имени — и вообще не поймешь, кто тут рассказчик, кто персонаж, кто кем выдуман...
Именно так обстоит дело с новым романом Луиса Гойтисоло.
«Майская зелень до самого моря» — вторая часть задуманной прозаиком тетралогии под общим названием «Антагонии». Испанскому читателю уже известна первая часть — объемистый роман, озаглавленный «Поверка» («Recuento»). Впрочем, при первом и недостаточно пристальном чтении новая книга кажется совершенно самостоятельной. Надо вчитаться, уловить и связать ассоциативные ниточки, теряющиеся в толще повествования. Тогда станет очевидным, что новый роман действительно продолжает предыдущий даже и в фабульном плане. Это дневник, который ведет Рауль, герой «Поверки», по-видимому, через несколько лет после женитьбы и окончания университета. Теперь Рауль — начинающий писатель, пытающийся претворить в литературу свой жизненный опыт, о котором то сбивчиво-страстно, то утомительно-монотонно рассказывалось в «Поверке».
Но так ли уж важна эта фабульная связь? Интересно следить, как некоторые сильные впечатления юности Рауля (например, скандал, сопровождающий смерть отца Нурии, возлюбленной и будущей жены Рауля) вновь и вновь, в гротескно деформированном виде всплывают в набросках не то повести, не то романа. Выискивание таких превращений может доставить читателю своего рода спортивное удовольствие, но вряд ли очень уж необходимо для уяснения смысла книги. Единство двух романов, однако, существенно — только в другом, не узкофабульном отношении.
Дневник, записную книжку писателя нередко именуют его творческой лабораторией. В лаборатории протекает целенаправленная, осмысленная работа. Но дневник — еще и фотографический снимок писательского сознания: в этих пробах пера оно как на ладони — со своими пристрастиями и антипатиями, с кажущейся свободой и действительной несвободой. В романе Л. Гойтисоло есть оба эти пласта. Публицистически открытые, «лобовые» рассуждения о сегодняшней общественной ситуации в Испании, об исторической судьбе Каталонии и каталонцев, размышления о писательском труде, о новаторстве в литературе составляют, так сказать, «лабораторно-творческую» линию. Здесь же и едкие, саркастические зарисовки нравов курортного местечка неподалеку от Барселоны, где собирается пестрая фауна нынешнего «общества потребления»: преуспевающие бизнесмены, на отдыхе играющие в «плейбоев», городские продавщицы и горничные, старательно выдающие себя за дам полусвета, всевозможные паразиты и прихлебатели при туристах, вроде человека, по прозвищу Моль, всегда вьющегося вокруг кутил, или старого рыбака, устраивающего для туристов морские прогулки и подрабатывающего рассказами о своих подвигах во время гражданской войны; при этом партийная принадлежность его меняется — от анархиста до фалангиста — в зависимости от политического модуса клиентов. Здесь же, наконец, просто услышанные и записанные фразы, жаргонные обороты и словечки — заготовки для словесной палитры.
Все это чередуется с чисто дневниковыми заметками (например, записями снов) и с кусками из двух или трех эвентуальных произведений (автор еще не решил, на каком именно из нескольких замыслов остановиться). Рауль хочет написать книгу, в которой через внешнюю действительность, через характеры и поступки персонажей отразилась бы действительность «порождающего интеллектуального механизма». Поэтому наброски сцен и эпизодов будущей повести производят двойственное впечатление. Они вроде бы переполнены бытовыми и психологическими подробностями, персонажи, возникающие под пером Рауля, наделены точно вписанной в историю Испании последних десятилетий биографией, они вполне убедительны (особенно банальная и вместе с тем трагическая судьба буржуазного семейства: Карлос, Аура и Карлос-младший) — но в то же время они кажутся какими-то тенями, двоящимся и троящимся отражением друг друга. Всех этих вымышленных людей, по-разному названных и с разной степенью детальности описанных, стягивает воедино общая духовная коллизия.
Все они как будто висят в воздухе и отчаянно и тщетно шарят вокруг себя руками, пытаясь за что-то уцепиться, удержаться, прежде чем их удушит уже стянувшая им горло веревка. Позади, в прошлом, смутно маячит некое навсегда их сломавшее унижение. Кто-то (или что-то) резким и безжалостным ударом выбил из-под их ног опору. В одной из историй автор прорисовывает это чуть яснее: встреча юного Карлоса с гомосексуалистом получилась омерзительной, страшной, однако не объясняющей в должной мере драму взрослого Карлоса.
Все персонажи ищут опору лишь в одной жизненной сфере — в беспорядочном и никакими правилами не стесненном сожительстве. Смачно изображенное писателем их времяпрепровождение по другой оценочной шкале могло бы быть возведено в ранг «сексуальной революции». Но Рауль, по-видимому, понимает, что это никакая не революция, а легкодоступная, недорогая привычка, съедающая человеческую душу, как раковая болезнь — тело. Вообще эти сцены оставляют тягостное впечатление (при всей своей пикантности!) — как среди белого дня расстеленная постель с несвежим бельем.
И все-таки воображение Рауля, автора этих сцен, вновь и вновь к ним возвращается, как будто и он не в силах оторваться от зрелища манящей постели. И он не видит для своих героев иного пути, иного спасения, кроме жадных и тщетных поисков любви в обмен на похоть. Именно его, автора, сознание мечется по замкнутому кругу желания, беспрепятственного удовлетворения и ожидания — угрожающе затягивающегося — вспышки нового желания.
Для того чтобы понять эту ущербность (иначе не назовешь) раскрывающегося в процессе творческого самоосуществления сознания, нужен предыдущий роман — «Поверка», — показывающий, как это сознание формировалось на протяжении двух с лишним десятилетий. Гражданская война, разорившаяся, смертельно напуганная, но сохранившая все свои предрассудки буржуазная семья, традиционная юридическая карьера, к которой юноша испытывал лишь отвращение, беспросветная пошлость всего вокруг: людей, разговоров, отношений... Но главная причина утраты самого себя — разочарование Рауля в революционной деятельности, его отход от подпольной организации, с которой он был связан в студенческие годы. Л. Гойтисоло весьма внимательно проанализировал поведение и мысли своего героя. В некоторых вопросах он как будто с ним солидаризируется: так, он ничего не противопоставляет крепнущему у Рауля убеждению, что испанский народ утратил революционные потенции, прельстившись показным благосостоянием модернизированного на европейский лад капитализма. Но вместе с тем Гойтисоло беспощадно обвиняет самого Рауля в слабости, эгоцентризме, неспособности проникнуться интересами рабочих и найти с ними общий язык. И уж во всяком случае отпадение Рауля от общего дела, от борьбы показано как тяжелейшая духовная травма. Человек, заполняющий листы творческого дневника, одержим комплексом вины (отсюда сон об убийстве нищего старика, напоминающего фигуру из фильма Бунюэля), ненавидит себя, своих родных, своих друзей, свой образ жизни — и сознает, что может изменить все это только на бумаге, только пересочиняя, преобразуя фантазией.
Так возникает и захватывает мысли Рауля и последние страницы его дневника утопия духовного преображения — морская экскурсия к мысу Креус, самой восточной оконечности Испании. Море и первые лучи восходящего солнца таинственным образом превращают озлобленных, растленных, выхолощенных людей в светлых языческих богов и богинь. Бесстыдство кажется вдруг лучезарной детской наивностью, а деловитый разврат — радостным праздником плоти.
Помечтать, конечно, не возбраняется, но уж очень сказочна эта мечта. Благостный финал книги так не соответствует ее горькому тону, что хочется найти ему какое-то фабульное объяснение. Еще один сон, занесенный в дневник? Или помутнение разума, записи, сделанные в бредовом состоянии? Или просто литературная разработка какой-то новой жанровой формы? Так как дневник не содержит никаких пояснений, читатель пока волен строить любые догадки. Пока — потому что, как было сказано выше, «Майская зелень до самого моря» является только второй частью будущей тетралогии. Пока читатель предполагает, а Луис Гойтисоло располагает.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1978. – № 4. – С. 50-52.
Критика
Поделиться