Скучные будни «сладкой жизни»
В. Силюнас
Луиса Гойтисоло знают в нашей стране меньше, чем его брата, известного писателя Хуана Гойтисоло.
Показ героев в романах Луиса Гойтисоло чрезвычайно детален, однако ни авторского перста, ни дирижерской палочки мы не видим, и с первых же страниц нам начинает казаться, что авторского отношения к происходящему в этих романах и вовсе не существует. Например, роман «Те же слова».
...В Барселоне кончаются летние каникулы. Рафаэль готовится съездить в Париж, а затем вступить в должность преподавателя университета. В конце романа (действие его длится менее одной недели) Рафаэль наконец уезжает, предварительно побывав в деревне на свадьбе двоюродной сестры.
Это — одна сюжетная линия. Вторая — формально никак не связанная с первой — описание нескольких дней из жизни Хулии, двадцативосьмилетней девушки, работающей в студии прикладного искусства. За те дни, что описаны в романе, она исправно ходила на службу, раза два ездила за город и встретила юношу, который понравился ей. Третья сюжетная линия — линия Санти. Санти — студент, он участвует в разговорах о журнале, который думают выпускать шестеро молодых людей: Анхель и Ольга, Маркос и Аурелия, Карлитос и Рат. С появлением Лусио и Антонио как бы невзначай, незаметно обозначается четвертая линия сюжета.
Больше всего страниц уделено компании Санти. Молодые люди собираются в доме Анхеля, полчаса говорят о журнале (он должен быть посвящен проблемам искусства), выпивают, идут гулять по городу, заходят в бар, выпивают. Или — едут на пляж, выпивают, потом идут в бар, выпивают, потом идут в другой бар... И так каждый день...
Автор, словно забыв про читателя, бросает его на произвол судьбы, с глазу на глаз со своими героями и не пытается разъяснить ни их характеры, ни тайну происходящих событий. Но перед нами живые люди, перед нами жизнь, изображенная с неподдельной достоверностью, и это заставляет нас пристально следить за ее ходом, даже если он становится томительно-однообразным. Поверив в жизненность персонажей, мы сами начинаем вглядываться в них и постигать их сущность. Что же они из себя представляют? Можно ли верить их словам о самих себе? Вот, например, компания Санти. Все в этой компании склонны считать себя людьми искусства: Маркос пишет стихи, Анхель рисует... Они щеголяют своей антибуржуазностью и не упускают случая высказать свое презрение к буржуа. Но затем мы узнаем, что их отцы — тоже буржуа. Они исправно снабжают своих чад деньгами, а сыновья брать деньги у презренных буржуа не стесняются и тратят их напропалую. Впрочем, кутят они без энтузиазма — денег много, а вот подлинных желаний нет — все опротивело, все осточертело. И так как кроме наслаждений, никакого смысла жизни для них не существует, они рады прибегнуть к «самому утонченному наслаждению» — к искусству. Искусство же, увы, не дается за деньги и не рождается из пьяного угара. К концу романа мы уже догадываемся, что сыновья, вскормленные на родительском древе, вскоре потеряют выдуманный интерес к проблемам прекрасного и станут, как и их отцы, фабрикантами.
И в такой же мере логично и то, что Хулия — скромная поденщица от искусства — не найдет себе места в среде купающихся в славе и достатке Алехо, Суреды и их друзей — художников, наделенных несомненным талантом, но отдавших этот талант на потребу тем, кто за это платит, и подружится с бедным студентом Антонио, в котором она видит искреннее стремление отстаивать свои принципы. В самой последней сцене романа Антонио вместе с Лусио обсуждают план собраний, которые они должны организовать в университете. Согласно этому плану, первым на собрании выступит преподаватель университета Рафаэль. О Рафаэле мы кое-что знаем с первых же страниц книги. Знаем, что он единомышленник Сесара, сидящего в тюрьме за прошлогодние зимние студенческие волнения. Сейчас Лусио говорит о том, что необходимо вновь создать такую политически накаленную атмосферу, какая была прошлой зимой. От Хулии к Антонио, от Антонио к Рафаэлю, от Рафаэля к Сесару протягивается тонкая, но нерасторжимая цепочка. Она связывает между собой все сюжетные линии романа. Так, при кажущемся отсутствии композиционной организации, автор проявляет поразительное композиционное мастерство.
Такая же взаимосвязь существует и между деталями фона повествования, создающими тревожную, мрачную картину испанской действительности: невзначай брошенная фраза о том, что погибли двое каменщиков, оставив свои семьи без гроша в кармане; жандармы, жадно ждущие малейшего повода, чтобы отвести кого-либо в тюрьму; постоянные воспоминания Рафаэля о любимой, которая, как выясняется, покончила жизнь самоубийством...
Но, насыщая драматизмом фон, Л. Гойтисоло исключает драматизм из жизни героев. В этом нетрудно усмотреть художественную логику, когда речь идет об изображении людей, у которых нет ни страстей, ни мечтаний, людей, уже не способных на какое-либо духовное движение. Но как быть с теми, кто, подобно горьковскому Булычеву, понял, что «не на той улице живет», кто хочет выломиться из среды, — с теми, кто мучительно ощущает, как эта среда подавляет и калечит их? Луис Гойтисоло в изображении и тех и других остается верен «объективному» повествованию, и это, быть может, дурное постоянство. Так, например, нарочитое однообразие и повторы передают бессодержательность того порочного круга, по которому движутся, уныло прожигая жизнь, собутыльники Санти; но такое же назойливое повторение при описании домашнего туалета Хулии и ее хлопот по хозяйству только мешает почувствовать горечь ее разочарования.
Отказ приподнять занавес над тем, что происходит внутри героя, чреват опасностью: кажущаяся удивительно свободной и незамкнутой композиция романа грозит сомкнуться перед изображением духовного начала. Впрочем, Луис Гойтисоло, видимо, и не считал здесь подобное изображение своей задачей. Зато он ненавязчиво и как бы ненароком показал нам все, что сам хотел, и так, как он хотел. Показал пигмейское ничтожество той части интеллигенции, которая, будучи кровными узами связана с буржуазией, не в силах независимой бравадой скрывать эти узы, показал ее демагогическую трескотню, ее «интеллектуальные» разговоры, напоминающие шуршание насекомых в банке, ее грошовый авангардизм, тупую тоску и взрывы чувств, кончающиеся блевотиной в туалете, показал бездарную, пустую юность нового поколения буржуазии. И одновременно показал, как в лучшей части интеллигенции рождается честное стремление к подлинно конструктивной деятельности, неизбежно сопряженной с социальными изменениями. Он представил все это зримо и отчетливо — словно посадил читателя в первый ряд партера, и все события произошли (именно произошли, а не были сыграны!) перед нашими глазами, так что был виден каждый жест, каждая морщина на лице действующего лица, можно было посчитать, сколько рюмок выпил каждый из персонажей, но главное — можно было вынести свое собственное суждение об увиденном. И хотя, когда падает занавес, автор не выходит кланяться, читатель-зритель все же видит его — художника и гражданина.
Л-ра: Иностранная литература. – 1964. – № 11. – С. 274-275.
Критика
