Владимир Соловьев и концепция «жизнетворчества» А.Белого
Тарновская Е.О. Владимир Соловьев и концепция «жизнетворчества» А.Белого // Серия “Symposium”, Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве В.С. Соловьёва. , Выпуск 32 / Материалы международной конференции 14-15 февраля 2003 г. Санкт-Петербург : Санкт-Петербургское философское общество, 2003. C.384-388.
Стремление Владимира Соловьёва опровергнуть критическую философию Канта не было единственной его целью. В отличие от скромного кенигсбергского мыслителя русский философ имел планы гораздо более грандиозные: изменить не способ познания действительности, но преобразовать саму действительность.
В одном из писем Соловьёв пишет: «Сознательное убеждение в том, что настоящее состояние человечества не таково, каким быть должно, значит для меня, что оно должно быть изменено, преобразовано. Я не признаю существующего зла вечным, я не верю в черта. Сознавая необходимость преобразования, я тем самым обязываюсь посвятить всю свою жизнь и все свои силы на то, чтобы это преобразование было действительно совершено. Но самый важный вопрос: где средства?» Ответом служит созданная Соловьёвым философия «всеединства», которое им определяется как «жизнь всех друг для друга в одном», как «абсолютная солидарность всего существующего, бог все во всех». Всеединое духовное первоначало базируется на философских доказательствах и носит положительный характер, т.е. не исключает множественности, а единое существует «в пользу всех». Принцип всеединства реализуется во всем творении и является безусловной реальностью, т.е. обладает онтологическим статусом.
Материальное осуществление всеединства, по мнению философа, возможно лишь в форме совершенной красоты. Таким образом, вопрос об осуществлении истины В. Соловьёв переносит в эстетическую сферу.
В статье «Общий смысл искусства» (1890) Соловьёв полемизирует с возможным заявлением, что добро в красоте не нуждается. По его мнению, нравственный порядок должен иметь материальную природу в качестве среды и средства своего существования, но вещественное бытие может быть введено в область нравственности только в опосредованной, одухотворенной форме, т.е. в форме красоты. Красота — не просто символ нравственности, как утверждал Кант, но необходимое условие для исполнения добра в материальном мире, «ибо только ею просветляется и укрощается недобрая тьма этого мира».
Философ рассуждает о «природной красоте», которая уже приступила к великой работе по преобразованию мира. Но это только начало. Более того, эта форма красоты всего лишь покров над злой природной жизнью, а не истинное преображение ее. Преобразовать жизнь под силу только человеку-творцу, создателю новых форм. В осуществлении этой задачи и заключается смысл искусства. «Совершенное искусство в окончательной своей задаче должно воплотить абсолютный идеал не в одном воображении, а в самом деле, — должно одухотворить, пресуществить нашу действительную жизнь. Если скажут, что такая задача выходит за пределы искусства, то спрашивается: кто установил эти пределы?» Такое искусство В. Соловьёв определил как «теургию» (греч. — богодействие) — реализацию человеком божественных целей. Цель человеческого существования по Соловьёву — образование общечеловеческой организации в форме цельного творчества (свободной теургии), цельного знания (свободной теософии) и цельного общества (свободной теократии). Отождествление личной воли человека с этой общей целью есть вместе с тем и освобождение человека. Свободная теургия — универсальное творчество человека, направленное на реализацию божественного начала в природе. Это как бы совместная деятельность человека и Бога, богочеловеческое творчество. В теургии снимается противоположность субъекта и объекта, несоответствие между созиданием и познанием.
Отведя искусству роль жизненного творчества, Соловьёв тем самым определил направление духовных поисков русских символистов.
Русский символизм, с самого своего возникновения, в отличие от французского, был не только литературным направлением. Его теоретики пытались создать определенную философско-эстетическую концепцию, чтобы обосновать новое направление в искусстве. «Символическое течение современности не может оставаться замкнутой школой искусства», — пишет Андрей Белый. «Оно должно связать себя с более общими проблемами культуры; переоценка эстетических ценностей есть лишь частный случай более общей работы, переоценки философских, этических, религиозных ценностей европейской культуры». Здесь идет речь о символизме как новом миросозерцании. Этот вопрос был поставлен символистами не случайно. Создание нового миросозерцания было одним из радикальных средств, с помощью которого они пытались создать новые и лучшие формы жизни.
Первые русские символисты — К. Бальмонт, В. Брюсов, Д. Мережковский называли себя «декадентами». Их творчество выражало настроение депрессии, характерное для декаданса, а декларации проповедовали индивидуализм. «Младосимволисты» — А. Белый, В. Иванов, А. Блок, Эллис, С. Соловьёв, М. Волошин, — противопоставляя себя «старшим», не принимали крайнего субъективизма, пессимизма и эстетического аморализма «декадентов», а отстаивали идею творчества как служения высшему началу. Прежняя культура исчерпала себя, но начало нового столетия — залог грядущего преображения мира, нового богоявления, преддверие новой жизни. Эта идея восходит к философии В. Соловьёва, последователем которого провозгласил себя «младший» символист А. Белый.
Концепция «творчества жизни» Андрея Белого представляет собой синтез учений В. Соловьёва и Ницше. Если В. Соловьёв указывает путь к богочеловечеству как проявлению в личности всеединого духа, то Ницше целью исторической эволюции считает проявление всеединой личности — сверхчеловека.
Ведущая роль в теории жизнетворчества А. Белого отводилась героической личности, выходящей на борьбу с «косной средой». Образцом для Белого был Ницше, прежде всего личность и уже потом философ. И философия, и поэзия Ницше служат одной и той же цели — проповедовать новую жизнь; оттого он ближе всего стоит к создателям религий, которые выдвигают идеи преобразования мира. Поскольку Белый видит суть религий не в догматах, а именно в этом жизнетворческом порыве, то вполне объяснимо его восприятие ницшеанского сверхчеловека как «принцип, слово, логос». Не случайно Белый соотносит Ницше с Христом, и хотя они идут разными путями, все же приходят к одной цели — синтезу неба и земли. Вызволив личность из состояния отчуждения, через приобщение ее к ритму жизни, духу музыки, Ницше, по мнению Белого, создал религию личности.
Разделяя взгляд В. Соловьёва на искусство как теургию, Андрей Белый и самого Ницше периода Заратустры считает теургом. Однако, отталкиваясь от Соловьёва и следуя за Ницше, Белый подходит к решению этой проблемы иначе: чтобы совершить подвиг перерождения мира, человек должен переродиться сам. «Смысл искусства — пересоздать природу нашей личности». Человек должен преодолеть ограниченность своего существования и стать для себя собственной художественной формой — т.е. быть способным к преображению.
Воспринимая жизнь как творение художника в широком смысле этого слова, как «эстетический феномен», А. Белый мечтал преодолеть границы между жизнью и искусством, выйти за пределы искусства и творить в жизни и саму жизнь. Из всех форм искусства наиболее близка к осуществлению этого идеала драма — «жизнь, расширенная музыкальным пафосом души». Именно «в драме впервые осознается сокровенный призыв к творчеству как призыв к творчеству жизни». К такому пониманию драмы теоретик символизма приходит вслед за Ницше. Драма представляет собой некую универсальную форму жизни, своеобразную ее модель. Назначение драмы — изображение борьбы человека с роком — есть схема к творчеству жизни как реализации этой борьбы. Личность, как драматург, населяет свою жизнь роковыми событиями. Но у драмы, говорит А. Белый, есть своя драма: она — форма искусства. По мнению Белого, настоящий драматический актер, шагнувший со сцены прямо в жизнь, это Заратустра, «опьяненный мифотворчеством», а не «дубоватый детина Зигфрид, размахивающий на сцене картонным мячом и глупо дудящий в загнутый рог». Время настоящей драмы еще не пришло. Оно наступит, «когда спадут маски с рока» и «все человечество пойдет на последний бой за жизнь и счастье свое. Вот тогда-то из разорванных форм искусства, как из разорванных форм личной жизни, брызнет святой огонь жизненного творчества». Здесь А. Белый находится под влиянием идеи В. Соловьёва о теургической задаче искусства — пересоздать действительность, полное осуществление которой совпадет с концом исторического процесса, с реализацией внутренней цели истории, которая состоит в воссоединении отпавшего от бога человечества со своим создателем.
Настоящее искусство, по мнению А. Белого, — кратчайший путь к религии: «творчество, проведенное до конца, непосредственно переходит в религиозное творчество — теургию». На путях, подготавливающих религиозное творчество, видит А. Белый миссию русской литературы, которая, по его воззрению, представляет собой как бы соединительное звено между трагическим миросозерцанием европейского человека и церковью. Но воссоединение литературы с жизнью, слова с плотью — это задача будущего. Когда-нибудь, верит А. Белый, искусство прольется в жизнь и окажется методом «творчества жизни», но ныне литература всего лишь «форма искусства», и художники — не теурги, а только люди, жаждущие синтеза. Белый обращается к символистам с просьбой не допускать ошибок, путая искусство с жизнью. Он категоричен: приближать сцену к мистерии нельзя, ибо «разложится сцена и осквернится мечта о жизненной мистерии — мечта, глубоко запавшая в души». Пусть театр останется театром, а мистерия — мистерией». Полемика А. Белого направлена, прежде всего, против теории драмы, предложенной В. Ивановым, хотя он и предупреждает, что имеет в виду не саму теорию, а ее вульгарные истолкования.
Позднее русского символиста привлечет антропософское учение Р. Штейнера. Главная идея его доктрины — преображение мира начинается с преображения личности — была излюбленной идеей самого Белого, а методика, которой пользовался Штейнер, вселяла уверенность, что с искусством как самозамкнутым миром покончено навсегда и, следовательно, открывается дорога к настоящему творчеству жизни. Но, разочаровавшись в антропософии, А. Белый так и не сумел выйти за пределы искусства и преодолеть эстетизм, в котором он упрекал, вслед за В. Соловьёвым, «сверхфилолога» Ницше.
Белый не станет ницшеанцем, для него учение Ницше — лишь необходимый этап к истинному христианству, как религии самосознающего «я», понятому в духе Владимира Соловьёва. Через все творчество Белого проходит соловьевская мысль о мессианском предназначении русской культуры, которая одна только и способна осуществить грядущий религиозный синтез «неба и земли». Восстановив идею личности, русские индивидуалисты, в восприятии А. Белого, побороли в себе западное искушение объявить себя богами и пришли к мысли, что открывшиеся глубины личности ведут к постижению Бога, и на этой основе произойдет воссоединение человека и Бога. Воплотить этот идеал лично А. Белому не удалось: он остановился на полпути между «артистической метафизикой» Ницше и религиозной философией всеединства В. Соловьёва, между «экстатической религией Диониса, ставшей магией Заратустры» (Эллис) и Христом. Но все же именно учение В. Соловьёва о теургической задаче искусства определило основное направление развития мысли великого русского поэта и теоретика символизма, именно ему обязан А. Белый созданием своей теории жизненного творчества.
