15.09.2021
Илья Эренбург
eye 239

Полемика вокруг повести И. Эренбурга «Оттепель» как поворотный момент в истории русской литературной критики

Илья Эренбург. Критика. Полемика вокруг повести И. Эренбурга «Оттепель» как поворотный момент в истории русской литературной критики

УДК 82.09

И . В . Савельев
Башкирский государственный университет
Россия, Республика Башкортостан, 450074 г. Уфа, ул. Фрунзе, 32.
Тел./факс: +7 (347) 273 67 78.

В статье исследуется роль критической полемики 1954 года вокруг повести Ильи Эрен­бурга «Оттепель» в истории русской литературы ХХ века. Анализируется, в чем заключается новаторство самого факта дискуссии и выступления автора в защиту собственного произведения в условиях сталинской критической системы в искусстве, не предполагавшей плюрализ­ма мнений.

Ключевые слова: полемика, «кулуарность», внутренняя этика, кризис искусства.

Исследуя проблему адресата в русской литера­турной критике, нельзя обойти вниманием ситуацию 1930-50-х гг., когда критика, массово шагнувшая за пределы специализированных изданий на страницы общенациональных (таких как «Правда» и др.), на­чала адресоваться уже не только широким массам - населению СССР, но и «профильным» государст­венным органам (включая и карательные), зачастую воспринимавших критику или как донос, или как прямую директиву. Становление этой системы опи­сано в дневниках драматурга Александра Гладкова: в последние годы жизни А. М. Горький, почти изо­лированный органами безопасности, плакал, слу­чайно узнав, что его критические замечания стали причиной запрета произведений писателя Прокофь­ева. «Он не понимал, что критика стала другой, что он сам «начальство», не понимал, зачем в литературе начальство» [1, с. 120].

Окончательно это сложилось после 1946 г., ко­гда было принято постановление ЦК ВКП(б) «О жур­налах «Звезда» и «Ленинград», которое во многом спекулировало ролью, задачами и инструментарием литературной критики, окончательно утвердив, с од­ной стороны, критика в роли служащего государст­венной карательной машины, а с другой - подменив собственно профессиональную критику чиновничьи­ми директивами. Происходило смешение: партийные постановления публиковались всеми литературными журналами (включая и саму «Звезду») в негласном статусе критических статей «высшего типа», которые не подлежат обжалованию.

Такое неестественное положение литературной критики может стать предметом отдельного научно­го исследования, здесь же особо отметим лишь не­которые аспекты: в частности, почти полное отми­рание альтернативных точек зрения при господстве «единственно верной», отмена элементов полемики, диалога, отсутствие у автора права на защиту и реа­билитацию. В ситуации конца 40-х - начала 50-х гг. автор мог лишь принимать замечания и «каяться», а безапелляционная критика, выступавшая в странном «сплаве» с постановлениями ЦК ВКП(б) или Прези­диума СП СССР, становилась прямым сигналом ес­ли не для органов госбезопасности, то для изда­тельств и журнальных редакций.

Разрушением такого неестественного положе­ния в литературе стала знаменитая полемика 1954 г. вокруг повести Ильи Эренбурга «Оттепель» и, пре­жде всего, самим фактом полемики. Автору предос­тавили слово, чтобы он поспорил с критиком (что не принято и в современной литературной ситуации, но уже с точки зрения «цеховой» этики), после чего слово дали читателям, также поддерживающим раз­ные точки зрения. Впервые за долгое время возник живой спор, предметом которого стала не только повесть «Оттепель», но и вообще ситуация в совет­ской литературе и искусстве начала 50-х гг.

Необходимо сделать пояснение. Общеприня­той стала точка зрения, что повесть Ильи Эренбур­га (давшая название целому периоду в жизни на­шей страны) представляет собой событие полити­ческое, событие в истории России, но не в истории русской литературы. Художественные достоинства этой повести, согласно общепринятой точки зре­ния, невысоки. Такое суждение не очень справед­ливо. И кроме того, «Оттепель» сыграла значитель­ную роль и для русской литературы, для культуры тоже (и прежде всего), потому что в значительной степени это произведение - об удручающем поло­жении отечественного искусства к началу 50-х го­дов. В центре внимания автора - живопись и театр, находящиеся в упадке, как и все советское искусст­во, загнавшее себя в некую тупиковую ветвь разви­тия, где все странно замешано на неверно понятной классицистической эстетике, болезненном - с пере­косами - возвращении к неким полупридуманным «русским» истокам, с отгораживанием от общих тенденций искусства мирового, европейского. Че­рез 3-4 года после публикации «Оттепели» в жур­нале «Знамя», в архитектуре, например, уход в псевдоклассику будет официально объявлен тупи­ком, а пока, в 1953-54 гг., все эти тенденции разви­вались и после смерти Сталина. Тем больше уваже­ния заслуживает открытое выступление Эренбурга против такого искусства, которое представлено в повести художником Пуховым, автором полотен «Пир в колхозе», «Митинг в цеху», который вполне органично переходит от этих «шедевров» к жизнерадостным плакатам, изображающим кур и новые виды шоколадных наборов.

В неудачах повести я вижу стихийное желание автора сломать схемы советской литературы 40-х - 50-х гг., стандартные конфликты «хорошего с луч­шим», стандартные и мертворожденные расклады персонажей на сугубо положительные и сугубо от­рицательные. Да, взрывая эти схемы, сознательно их перекосив, Эренбург не предложил какого-то альтернативного, внятного решения повести: в резуль­тате получился сырой, противоречивый текст, что вызвало волну критики, не говоря уже о непонима­нии читателей, привыкших к другой литературе.

Кстати, именно «Литературная газета» и имен­но Константин Симонов (начавшие полемику об «Оттепели») фигурировали, если так можно сказать, в самом начале становления оттепели политической. В марте 1953 года, сразу после смерти Сталина, главный редактор «Литературной газеты» Констан­тин Симонов выступил на страницах своего издания с программным призывом ко всем коллегам - увеко­вечить память «величайшего из людей». Это вызва­ло внезапный гнев нового руководства партии во главе с Н. С. Хрущевым, и Симонов был моменталь­но снят с руководящей должности (главным редак­тором «Литературной газеты» стал Борис Рюриков). До официального развенчания Сталина на ХХ съезде КПСС оставалось три года. Кстати, в рецензии на «Оттепель» («Литературная газета», 17 и 20 июля 1954 г.), с которой полемика и началась, опытный функционер Симонов уже не наступил на те же грабли. В контексте разговора о достоинствах и не­достатках современного изобразительного искусства он упоминает монументальное полотно А. Гераси­мова о клятве над гробом Ленина. У Симонова ска­зано обтекаемо - «ученики Ленина», хотя очевидно, что главным героем картины являлся именно И. В. Сталин. Но это имя уже не упоминается в рецензии, как, вероятно, и в повести, где выступает некой «фи­гурой умолчания».

Рассмотрим сначала полемику о советской культуре в рецензии Симонова и в ответном высту­плении Эренбурга.

В ситуации, когда многие «болезни» тогдаш­него искусства названы в повести с предельной честностью, официальные лидеры этого искусства, конечно, не могли не ответить. А Константин Си­монов был не просто поэтом, прозаиком и крити­ком, но и одним из высших должностных лиц в советской литературе. Да, уже не редактор «Лите­ратурной газеты», но все же секретарь Союза писа­телей и человек из руководящей обоймы (в разгар полемики, 17 августа 1954, ЦК КПСС назначит его главным редактором первого по рангу журнала - «Новый мир»). Более того, после смерти Сталина в Союзе советских писателей царила смута, в связи с которой был срочно проведен II съезд (1954), Фа­деев был уже отстранен от фактического руково­дства, и Симонова вполне можно считать лидером советских писателей в 1954 году. Разумеется, он не мог не отстаивать позиции советского искусства и литературы, рецензируя повесть «Оттепель», воз­можно - это было главной причиной появления столь объемной рецензии.

Позиция Симонова двояка. С одной стороны, он приводит в пример Эренбургу целый ряд имен - художники, скульпторы, архитекторы, создавшие «шедевры» в последние десять лет... То есть прибе­гает к откровенно демагогическому приему. «Ду­мая о позиции Эренбурга в том вопросе, я допус­каю, что можно резко разойтись в тех или иных оценках, но можно ли, не ставя себя в смешное по­ложение, сделать вид, что не существует целого большого искусства... Достаточно поставить этот вопрос, чтобы убедиться в том, как элементарно несправедлива общая картина искусства, нарисо­ванная Эренбургом...» [2, с. 3].

С другой стороны, Симонов пользуется редкой возможностью, которая ему внезапно представи­лась - «под прикрытием» повести Ильи Эренбурга самому заявить о плачевной ситуации в культуре, разумеется, с оговорками об «отдельных недостат­ках». «Не отрицаю возможность того, что пуховы, благодаря умелой мимикрии - отличительному свойству приспособленцев, порой способны то здесь, то там торжествовать свои временные побе­ды» [2, с. 3]. И упомянутое выше полотно А. Гера­симова, и подобные ему произведения советской живописи (Симонов останавливается на «чрезмер­ной парадности»: «слишком много мундиров, ор­денов, слишком мало эмоций...»), и бездарные ре­пертуары советских театров - обо всем этом гово­рит рецензент, явно радуясь тому, что представи­лась такая возможность. Потому что до смерти Сталина такие выступления едва ли были возмож­ны, а без повести Эренбурга как «повода» это тоже вряд ли можно было бы так просто сделать.

А вот Илья Эренбург оказывается в еще более тяжелом положении. Даже если он действительно критиковал советское искусство, прикрываясь пер­сонажами «Оттепели» и художественной формой, то теперь, когда рецензия его «разоблачила» (по­вторюсь - если это действительно так), ситуация стала для писателя просто опасной. Возможно, именно в этом кроется причина беспрецедентного для советской литературы шага: та же «Литератур­ная газета» предоставила автору возможность пуб­лично ответить рецензенту.

«Мне трудно понять, - пишет Эренбург, - как может советский писатель, разбирая произведение своего товарища, заявлять, что автор солидаризи­руется с суждениями циничного и бесчестного хал­турщика, который чернит всех для того, чтобы оп­равдать свое моральное падение... Нет, я не изло­жил в «Оттепели» моих взглядов на искусство. Я их излагал в различных статьях, которые, может быть, известны К. Симонову. Двух оценок - одной для статей, другой для повести - у меня нет, пото­му что я не художник Пухов» [3].

Если сама по себе рецензия Константина Симо­нова не выбивается из прежней литературной «систе­мы координат», то ответ Ильи Эренбурга - явление историческое. Важен сам факт: критика перестает быть директивной, она перестает быть истиной в по­следней инстанции. Рецензент должен осознавать свою ответственность за каждое слово, потому что отныне с ним может поспорить (и публично разобла­чить недочеты) любой компетентный и заинтересованный читатель, а прежде всего - сам автор того произведения, которое рецензировалось. Повторюсь: «публичные ответы» писателей критикам не прижи­лись как нарушающие определенную этику, но после полемики 1954 года критик осознавал, что в случае серьезной недобросовестности ему могут ответить, писатель отныне не бесправное существо.

А Илья Эренбург действительно в какой-то степени выступил от лица всех писателей, обижен­ных за годы послевоенного бесправия перед дирек­тивной, безапелляционной критикой. «Прочитав эти слова [суждения Симонова], я начал думать не о пороках повести, а о порочных методах некото­рой критики... Мне хочется теперь сказать несколь­ко слов о задачах нашей критики... Мне думается, что, обсуждая «Оттепель», критикуя в ней то, что кажется тому или иному писателю неудачным, можно было бы затронуть вопросы, интересующие всю нашу литературу, - подход к изображению героев, построение повести, успешность или неуспешность различных литературных приемов...» [3].

Но вместе с вполне конструктивными идеями о новых подходах в литературной критике, автор не отказал себе в удовольствии «перейти на личности», использовать редкую возможность, пользуясь рас­хожим выражением, «пересмеять пересмешника», то есть ответить критику его же оружием. Точнее даже, его же словами. Эренбург то и дело цитирует статью Симонова с тем, чтобы предъявить аналогичные претензии к ней же самой. Начало этому положено даже в названии: материал Ильи Эренбурга назван «О статье К. Симонова», что парадирует канцеляр­ско-суконное заглавие той самой статьи.

«Объяснение, видимо, следует искать в той поспешности, с какой написана статья...» Эта неприкрытая издевка - ответ на аналогичную претен­зию Симонова, который призвал искать истоки ря­да недостатков повести в поспешности автора. «Повторив слова К. Симонова, я могу сказать, что в некоторые местах его статьи “торопливость пере­ходит в легкомыслие”...» Финал: «Именно с этой точки зрения статья К. Симонова, выражаясь его словами, представляется мне “огорчительной для нашей литературы неудачей”». Фраза, которой закончил рецензию Симонов...

Конечно, такой «обмен любезностями» не красит писателей, и к тому же не просто коллег по профессии, но и коллег, почти братски связанных фронтовой пуб­лицистикой. Но он интересен с точки зрения адресата литературной критики. В начале работы мною уже было сказано, что в 30-е - 50-е гг. в адресаты критики сначала перешли самые широкие слои населения (не только интеллигенция, как было прежде), а потом и государственные органы, вплоть до карательных. Сей­час же читателю был явлен внутренний диалог литера­торов. На первый план вышел, таким образом, не сто­ронний читатель, а коллега, для полемики с которым используется газетная полоса. Советская литература еще не знала таких диалогов, для которых основная масса читателей второстепенна. Вспоминается извест­ная шутка Сталина по поводу любовной лирики Симо­нова: «Эти стихи надо было отпечатать в двух экземп­лярах, один для него, второй для нее».

Это ощущение усиливается, если прочитать ответ Симонова Эренбургу, напечатанный в той же «Литературной газете» месяц спустя. Перепалка продолжалась: в небольшом письме на имя главно­го редактора Симонов сообщает, что целиком при­держивается своей прежней оценки повести. И кроме того: «В статье И. Эренбурга содержатся намеки на предвзятость моих суждений о повести «Оттепель». Несмотря на всю прямоту и резкость спора по существу, я не вижу повода к этим неува­жительным намекам со стороны И. Эренбурга и оставляю их целиком на его совести» [4].

Намеки, о которых пишет Симонов, трудно увидеть в статье Эренбурга. Вероятно, речь идет о каких-то реалиях литературной жизни того времени, не очень ясных нам сегодня, и о различных внутрен­них вопросах, понятных только двум писателям. Вполне возможно, что статья Эренбурга содержит такие намеки, которые понятны только Симонову. В таком случае, проблема адресата полемических статей встает еще более остро, потому что перед нами - разговор двух лиц на языке, понятным лишь им, на зашифрованных намеках, при том, что чита­телей «Литературной газеты» - миллионы.

Вероятно, и редакция газеты осознавала всю неоднозначность такой полемики. Поэтому поспеш­но было дано слово простым читателям. Обзор пи­сем, напечатанный 5 октября 1954 г., включает в себя десятки имен - учителя, военнослужащие, ра­бочие из разных концов Советского Союза высказы­вались о повести, поддерживали суждения Констан­тина Симонова или спорили с ними, но эффект ши­рокого читательского обсуждения был достигнут. Таким образом снимался внутренний, кулуарный характер полемики, который выглядел в тогдашней литературной ситуации необычно и даже неприлич­но. Кроме того, на необычность ситуации обратили внимание иностранцы, которые все истолковали по-своему. Как сообщает та же «Литературная газета», одно из датских изданий назвало «Оттепель» «за­прещенным в Советском Союзе романом».

Полностью отойти от «внутрицехового» духа дискуссии так и не удалось. В спор неожиданно вме­шался Михаил Шолохов. Оба его выступления 1954 г. на этот счет (речь на III съезде писателей Казахстана и речь на II Всесоюзном съезде советских писателей - с разницей в несколько месяцев) содержат в себе не­обычную оценку критической полемики.

«В качестве примера недобросовестной кри­тики можно привести статью К. Симонова о повести Ильи Эренбурга «Оттепель». Автор ее затуше­вывает недостатки повести вместо того, чтобы ска­зать о них прямо и резко. Нет, не интересами лите­ратуры руководствовался Симонов, когда писал свою статью» [5, с. 429]. И второе выступление: «Мы критикуем его [Эренбурга] не как борца за мир, а как писателя, а это - наше право. Вот, в ча­стности, он обиделся на Симонова за его статью об «Оттепели». Зря обиделся, потому что не вырвись Симонов вперед со своей статьей, другой критик по-иному сказал бы об «Оттепели». Симонов, по сути, спас Эренбурга от резкой критики. И все-таки Эренбург обижается...» [5, с. 444].

Эти выступления Шолохова оставляют странное впечатление. Чувство «кулуарности» критического спора усиливается, потому что Шолохов явно знает что-то такое, чего не знаем мы, читатели. Во-первых, в первой речи он обрушился на Симонова, тогда как во второй - на Эренбурга. Во-вторых, фактически он обвинил обоих в неком странном сговоре. Но, кроме того, что сама модель этого сговора выглядит весьма, скажем так, экзотично, - статья Симонова сама по себе производит впечатление достаточно резкой (то есть трудно заподозрить его в подпольном «выгора­живании» повести), а ответ Эренбурга кажется вполне искренним и эмоциональным.

Вероятно, Михаил Шолохов основывал свою точку зрения на знании каких-то фактов, которые нам, сторонним читателям, неизвестны. Опять же, это разговор с Симоновым и Эренбургом на каком-то внутреннем, «зашифрованном» языке.

Подводя итог, можно с полным правом на­звать критическую кампанию 1954 года вокруг повести Ильи Эренбурга «Оттепель» революционной. Эта кампания поменяла основные, базовые лекала отечественной литературной критики. При всех очевидных художественных недостатках, «Отте­пель» Эренбурга была тем редким произведением, которому удается запустить в обществе, в культуре некие новые механизмы, и не в последнюю очередь это произошло в литературной критике.

Литература

  1. Гладков А. // Новый мир. 2006. № 11. С. 119-139.
  2. Симонов К. // Литературная газета. М., 1954. № 86. С. 2-3.
  3. Эренбург И. // Литературная газета. М., 1954. № 92. С. 3.
  4. Симонов К. // Литературная газета. М., 1954. № 114. С. 3.
  5. Шолохов М. А. Собр. соч. в 8 тт. Т.8. М.: Правда, 1962. -536 с.

Поступила в редакцию 30.05.2008 г.

Читайте также


up