Монумент общего пользования
Елена Злобина
Итак, дорогие сограждане (можно даже сказать, citoyens), знаменитый «Клошмерль», один из самых популярных сатирических романов XX века, вот уже 50 лет забавляющий все континенты, — опубликован по-русски. Наша целомудренная бумага оказалась наконец способна вынести французские фривольности тридцатых годов, — право, это прогресс, явное свидетельство демократизации: ведь до недавних пор требования стыдливой благопристойности соблюдались нашей цензурой столь же строго, как и требования идеологической благонадежности. Да и нынче гривуазные откровенности пробиваются в печать с трудом — труднее, пожалуй, чем политические откровения. Ибо если эти последние призваны (в соответствии с новым мышлением) служить упрочению социализма, то от изображения не слишком пристойных частей тела — какой социализму прок? Решительно никакого — тут свобода проявляется в чистом, вот именно что в «голом» виде.
Впрочем, роман Габриэля Шевалье — это особая статья. Привыкших к железобетонному благоприличию господ-товарищей-чиновников должны шокировать здесь не только нескромности в показе различных отправлений материально-телесного низа, но и (главное) сугубо непочтительное сопряжение этого низа с самой что ни на есть высокоторжественной политической терминологией — и соответственное гротесковое снижение оной. «Будем же крушить, как прежде, скалу застарелых заблуждений, постыдных привилегий, себялюбия, злоупотреблений и возрождающегося неравенства!.. Демократия не терпит застоя! В старые времена государства гибли из-за неповоротливости и трусливого мягкосердечия по отношению к развратителям. Мы, республиканцы, не повторим этой ошибки... С твердым сердцем мы пойдем навстречу будущему. Мы будем великодушны, справедливы и отважны ибо этого требует наш идеал, который приведет человечество на новую ступень — к высшему достоинству и высшему братству!» И по какому же поводу все это произносится? А по поводу открытия... писсуара. Сие, бесспорно, удобное и общественно-полезное заведение, построенное — в порядке внедрения просвещения и прогресса — в захолустном городке на две с половиной тысячи обитателей, стало в итоге причиной того, что в Женеве сорвалась конференция по разоружению. Ну как тут чиновнику не исполниться праведным гневом! Не стукнуть кулаком по столу, не вскричать: «Да кто ему позволил, этому писателишке, смеяться над всем, что дорого и свято прогрессивному человечеству? Да как он смеет! Да к нам бы его сюда — мы б его отучили!.. Мы б ему показали!..» И можно не сомневаться, таки показали бы: шарахнув постановлением по голове, отучили бы смеяться — как отучили Михаила Зощенко, травля которого, по свидетельству Эренбурга, повергла в полнейшее недоумение французского сатирика, так и не сумевшего понять, что же в действительности произошло... Впрочем, несколько позже Шевалье и самому довелось подвергнуться костоломной партийной критике: А. Вюрмсер, рецензируя в «Юманите» роман «Клошмерль- Вавилон», обвинил автора в убогом понимании истории, потакании низменным вкусам обывателя, дешевом зубоскальстве, злобном осмеивании всего высокого и светлого и прочих подобных грехах...
Однако начнем с начала. Итак, в 1934 году Габриэль Шевалье, писатель, уже удостоенный критических похвал (весьма сдержанных) за романы «Дюран-коммивояжер» (1929), «Страх» (1930) и «Кларисса Вернон» (1932), опубликовал «Клошмерль», разом принесший автору славу и состояние. Переведенный на три десятка языков, прочно занявший место в списке бестселлеров, выдержавший сотни переизданий, общий тираж которых исчислялся несколькими миллионами, он и поныне остается одним из наиболее читаемых французских романов — как у себя на родине, так и за рубежом.
В чем же секрет его грандиозного успеха? И отчего французские литературоведы почти не уделили внимания этому феномену Габриэля Шевалье, словно бы не замечали (и даже, случалось, в литературные словари забывали вносить)? Возможно, одной из причин такого небрежения был как раз массовый успех: высоколобые интеллектуалы усвоили себе манеру смотреть на «толпу» сверху вниз, третировать ее вкусы как вульгарные и соответственно не принимать всерьез книги, столь у нее популярные. Шевалье с этим невысказанным приговором смириться не желал — и с истинно галльской отвагой кидался в бой. «Успех не является критерием художественности? — писал он в книге воспоминаний «Изнанка Клошмерля». — Неуспех — тем паче. Нераспроданные книги — куда большее зло, нежели распроданные. Макулатурный нож нередко делает благое дело». Он утверждал, что лучше быть «читаемым», а не «почитаемым» писателем, всячески декларировал свою независимость от критики — «маленького мирка снобов», называющих себя элитой, и снисходительно посмеивался над авторами, претендующими на то, чтобы писать для «избранных». Но увы, за всем этим все же чувствуется горечь и, пожалуй, некоторая неуверенность; не она ли заставляла Шевалье вести списки великих, еще при жизни пользовавшихся успехом (Рабле, Сервантес, Бальзак, Диккенс, Толстой...), и подбирать цитаты из авторитетных источников: «Всякая книга, которая не обращена к большинству, — это глупая книга» (Бодлер); «Надо сказать, что писатели, которые имели наибольший успех, были и самыми талантливыми в своем жанре» (Редиге)...
К автору «Клошмерля» это последнее высказывание применимо даже вдвойне — поскольку его книга имеет двойную жанровую природу: гротеска и бытописательства. Откровенно условный, нереалистический сюжет накрепко привязан к безусловно реалистической обстановке провинциального городка, который тем сильнее похож на настоящий, что не существует в действительности, — ибо для его постройки писатель использовал только самый выразительный, самый характерный материал. В яркой, буйно цветущей художественной плоти, из коей создан Клошмерль, нашел свое воплощение живой дух напоенной солнцем, благодатной земли Божоле, что расположена в центре Франции. Этим ликующим солнечным духом насквозь пронизан быт винодельческой провинции; вино, светлым потоком струящееся по страницам романа, заставляет вспомнить о происхождении термина «гротеск» — от грота, где было найдено изображение буйного языческого празднества в честь Бахуса: сатиры и вакханки, сказочные существа, сплетенные, слившиеся друг с другом и с виноградной лозой, вырастали из нее, словно листья и грозди... Таков (если приставить к реальности зеркало гротеска) и быт Клошмерля, быт виноградарей, считающих года по выдержке своего «Божоле», любителей крепких шуток, крепких, обильных возлияний и изобильной женской плоти. Книга Шевалье несомненно имеет одним из своих источников народную смеховую стихию. Вторым является иронически-парадоксальная политическая сатира, блистательный скептицизм «острого галльского смысла». От их слияния и родился «Клошмерль» — шедевр остроумия, синтез грубой телесности «раблезианского» комизма и утонченного лоска столичного bel esprit. Быть может, в этом и заключается секрет его обаяния?
Может быть. Подобные вопросы допускают лишь предположительные ответы. Равно как и вопрос: какой из истоков существеннее? Впрочем, Шевалье так мастерски строит интригу, что разделить их оказывается невозможно: любое движение сюжета ориентировано на единую цель, даже если кажется уводящим в сторону.
Повествование развивается неторопливо, со спокойным достоинством; эпическая неспешность описаний составляет забавнейший контраст с тем, что описывается, а именно — разнообразными интимными грешками почтеннейших горожан. К писсуару они (грешки) отношения вроде бы не имеют, и возникает впечатление, что, рассказав о торжественном открытии сего прогрессивного учреждения (толпы народа, высокие гости — депутат и министр, пышные речи, чтение стихов, вручение наград), автор просто обратился к другому предмету.
Но нет, все пути, включая кружные, ведут в одно место. Это становится ясно, когда в действие вступает Жюстина Пюте, уродливая, словно все смертные добродетели, старая дева. Она разъясняет непонимающим, что писсуар — рассадник греха и разврата, капище сатаны: не успели его открыть, как сразу начались всякие мерзости. Оно, конечно, вздор, сексуальные фантазии добродетельной девицы; но правду сказать, у несчастной были основания для недовольства. Дело в том, что из ее окна открывается вид как раз на заведение. И вот, выглядывая на улицу она всякий раз видела, как мужчины, направляясь в писсуар (а предназначался он исключительно для сильного пола — в двадцатые годы гражданские права женщин во Франции уважались значительно меньше), расстегивали брюки уже при подходе к будочке, оскорбляя тем самым ее девичье целомудрие. И девица начала антиписсуарную кампании: а поскольку опять же провинция бедна развлечениями, - город разделился на две партии. Благодушный старый Поносс, совсем не желавший участвовать в схватке, не смог устоять против напора добродетельных прихожанок и произнес с амвона: «Братья мои, будем так же тверды, как Иисус. Пусть молот освобождения нанесет удар по этому камню по сему нечестивому и кощунственному щитку!» А пьянчуга Туминьон ответил: «А ну-ка попробуйте!.. Ваш боженька никому еще не запрещал отливать!» Когда же швейцер Никола попытался вывести его из церкви, вспыхнула драка, в результате которой Туминьон лишился нескольких зубов, Никола — своей мужской силы, а покровитель Клошмерля святой Рох — головы. После чего в дело вмешалась баронесса де Куртебиш, обратившаяся к архиепископу с просьбой утихомирить чернь. С другой стороны, представители «черни» (иначе говоря, республиканской партии), наставник юношества и кавалер ордена «Академические пальмы» Тафардель, будучи оскорблен аристократкой, счел своим долгом встать на защиту прогресса — и опубликовал в местной либеральной прессе статью о том, как в Клошмерле бесчинствуют клерикалы; ему ответила консервативная газета; на полемику провинциальных изданий откликнулись парижские...
Момент, когда в игру вступает министр внутренних дел вроде бы должен стать завершением гротескного скандала, а ситуация кажется отыгранной, политические возможности писсуара — исчерпанными. Однако у автора вышли еще далеко не все козыри — и он с небрежным щегольством выкладывает их перед читателем. Ситуация раскручивается в обратном порядке, за медленным, постепенным подъемом в державные сферы следует стремительное движение вниз: министр - начальник канцелярии - начальник личного секретариата - первый секретарь - второй – четвертый. Словно теннисный мячик, они перекидывают друг другу поручение, покуда оно не докатывается, наконец, до мелкого функционера Птибидуа.
В результате судьба Клошмерля была определена карточной партией с министерским курьером, и в Лион пошло предписание — отправить в город отряд жандармов. Но и это распоряжение, с точностью до наоборот следующее приказу министра (поаккуратнее уладить дело), осталось невыполненным, ибо лионский генерал (трус, обязанный карьерой постельным подвигам жены) пуще всего боялся крутых мер. Он погрузился в панику и там нашел решение послал в город солдат — якобы на маневры. И тут началось такое! Трактирщица Адель, брошенная любовником, решила найти утешение в объятиях Тардиво, командира отряда. Клошмерльские мужчины возмутились: как! столько лет она стояла на страже своей добродетели, а чуть шагнула в сторону — и досталась чужаку?! И вспыхнул бой, грозные отзвуки которого донеслись до Женевы, где как раз шла конференция по разоружению. Премьер-министр Франции немедля отбыл на родину: ведь разоружение может и подождать, а вот вопрос о Клошмерле требует немедленного решения: «Не пройдет и двух дней, как мне сделают официальный запрос в парламенте!» Действительно, «судьба народов зависит от всяческих пустяков»...
Иному нашему читателю, не привыкшему к такой тотальной сатире, может показаться, что это уже слишком. Но для Шевалье ничто не слишком: последовательно и целенаправленно он осмеивает, пародирует, травестирует все, что принято считать серьезным и значительным. Прогресс, просвещение? Да-да, они выражаются в том, что «отныне нация будет мочиться в специально оборудованных павильонах». Политическая борьба, противостояние сил реакции и демократии? Разумеется, на трибунах они сражаются, зато в борделе осуществляется «национальное единение»: «представители самых разных партий выходят оттуда вместе». Разоружение, стремление правительств к миру? Расскажите об этом агентам Крупна и Шнейдера, которые, «заразившись пацифистскими настроениями» на конференции, активно разоружаются... торгуя оружием. Воинская доблесть, героизм? Если только по рецепту Тардиво (этот храбрый муж начинал войну унтером, а кончил капитаном, ибо твердо следовал принципу: чтобы не бояться — надо напиваться).
Единственное, что остается не задетым этой разящей иронией — природа, к которой Шевалье относится чуть ли не с религиозным благоговением. Именно ее спокойное и одухотворенное величие противопоставлено ничтожности «сортирных страстей»; именно отношение человека к ее миру становится для сатирика определяющим при выборе меры наказания (то есть осмеяния). Недаром обитателям Клошмерля, живущим в каком-никаком, а все же согласии с землей Божоле, достается куда меньше, чем лионцам или парижанам. И недаром не армия и не премьер-министр, а природная сила — страшная гроза, погубившая урожай винограда, — кладет конец скандалу в Клошмерле...
Шевалье написал свой знаменитый роман в возрасте около сорока лет. Он дожил до семидесяти пяти, но не создал более ничего равного этому шедевру, хотя выпустил еще дюжину книг, многие из которых пользовались большим спросом. Возможно, писатель и сам чувствовал, что не выдерживает конкуренции с собой — прежним, возможно, именно поэтому он, спустя двадцать лет, вернулся к теме, принесшей ему славу. В 1955 г. был издан «Клошмерль-Вавилон», в 1964-м — «Клошмерль-водолечебница». Увы, возвращение не дало желаемых плодов: нового чуда не случилось. Да это, пожалуй, и естественно. Если в середине тридцатых годов еще можно было писать о городке, живущем в начале двадцатых так же, как и в прошлом веке, словно вне времени, извечной полукрестьянской-полуремесленной жизнью, — то в пятидесятых — шестидесятых это уже не получалось. Правда, Шевалье и не пытался, напротив, он хотел показать упадок Клошмерля, разрушение старинного уклада. Но, таким образом, из текста ушла непринужденная радость, ушел ликующий дух природной благодати, дух солнца, земли и вина, — а с ними вместе ушла и половина очарования. Что касается сатиры, то она осталась, однако найти еще одну столь же плодотворную и блистательную общую идею писатель не сумел. Пытался довольствоваться более мелкими и частными. Однако все эти находки, вне единого художественного стержня, рассыпанные по тексту, хоть и придают повествованию острый вкус, но не могут сообщить ему подлинную новизну и свежесть, коих по сей день не утратил «Клошмерль».
В особенности — на взгляд нашего читателя, не слишком избалованного тотальной сатирой, где вполне серьезно осмеиваются все мыслимые и немыслимые идеологические, политические и прочие догмы. И тем не менее... Вот уже не только француза Шевалье, но и нашего Войновича напечатали. Правда, избежать соответствующих определений «солдату Чонкину» не удалось, но это все же не далеко идущие постановления, а лишь критические замечания: нормальный литературный процесс. Так что, дорогие сограждане (и я бы даже сказала, citoyens), прогресс налицо. То ли еще будет! Если дело пойдет и дальше с подобной же стремительностью, глядишь, мы и до «Зияющих высот» доберемся — лет эдак через...
Л-ра: Литературное обозрение. – 1989. – № 7. – С. 63-64.
Произведения
Критика
