У любви – далекий путь (Образ женщины, тема любви в творчестве Александра Твардовского)
С. Золотцев
Большой поэт — всегда легенда. Как правило, чем ярче он жил, чем острее чувствовал дыхание своего времени, не только творчеством, но и всем бытием своим вторгаясь в него, стремясь отдать ему себя до предела, тем звонче и шире звучат легенды об этом поэте, причудливо совмещая в себе быль и выдумку. Но в легенде всегда есть нечто от стереотипа. И, как всякий стереотип, она порой обедняет, сужает наше представление о многогранности и богатстве творчества художника, в особенности если это богатство питается подлинно народными истоками языка и культуры, рождено стихией жизни народа, его историей и современностью, воплощает в себе настоящий национальный характер. Он, как известно, - не умещается в рамках любых теоретических и концептуальных систем, он — само бытие людское с немыслимо сложной и в то же время неколебимо цельной основой, выкованной в трудах, борениях, обретениях и потерях... Героем русской поэзии всегда двигала любовь. Это чувство соединяло для него любовь к женщине-подруге с любовью к родной земле, неотделимой от образа матери. Трудно назвать поэзию другого народа, в которой существовало бы столь же нераздельное и органичное слияние. Можно ли представить себе «Слово о полку Игореве» без образа Ярославны, некрасовскую лиру без воспевания «гордой и сильной славянки», патриотическую линию творчества А. Блока без обращения «О, Русь моя! Жена моя!..»? Гордое, светлое и страстное, лишенное внешних эффектов, исполненное глубинной мощи и целомудрия, это чувство, словно самой русской природой рожденное, стало центром духовного мироздания, которое создано лучшими русскими поэтами. В нашем веке в их ряду одно из самых достойных мест занимает имя Александра Трифоновича Твардовского.
По мере того как от нас отдаляется последний день жизни автора «Теркина» и «Дома у дороги», все яснее становится огромное значение наследия мастера и основополагающая суть этого наследия для развития современной поэзии. Неоспоримой становится правота художника, чье творчество воплощает для нас самые совестливые, человечные и эстетически ценные традиции русского Слова. Вряд ли кто из поэтов и исследователей сможет нынче отрицать высокую гражданскую, социальную смелость Твардовского, зоркость его таланта. В поэзии Твардовского, по выражению одного из его современников, «словно заговорил сам народ» — народ, открывший самую светлую страницу в истории человечества, ставший главным духовным деятелем этой истории. А вот как мастер любовной поэзии, как художник тончайшего лирического склада А. Твардовский недооценен. Даже в глубоких, лишенных «хрестоматийного глянца» работах, посвященных ему, порой проскальзывает далекий от истины мотив — да, крупнейший художник, да, мастер, но... без лирики, без стихов о любви...
Чтобы напомнить читателю о том, какое значение придавал Твардовский лирике, «словарю сердца», я приведу отрывок из его статьи о творчестве поэтессы, о которой недаром было сказано еще при ее жизни: «Сафо XX столетия». Вот что писал он об Ахматовой: «Действительно, тема любви в разнообразных, большей частью драматических оттенках — наиболее развитая тема стихов Ахматовой. Но об этой теме мы до сих пор говорим применительно к самым разным поэтам, как бы взывая о снисходительности к ней. Между тем именно этому предмету принадлежит господствующее место в мировой лирике. То, что столь существенно для отдельного человека, что часто определяет его судьбу, коверкая ее или награждая наивысшей человеческой радостью, не может не составлять живейшего интереса для всех...».
Точно также нельзя говорить о теме любви в творчестве А. Твардовского не только снисходительно, но и отделяя ее от эпической сущности его поэзии или противопоставляя ее последней. Сегодня можно оценить наследие Твардовского более объемно, понять, что он был одним из самых проникновенных певцов светлого чувства, являющегося основой всего живого. Устранение ложно-стереотипного взгляда на поэта становится особенно важным сейчас, когда от того, как формируются духовный облик современника, прежде всего молодого, его нравственные понятия, зависит гражданственная высота общества.
Стоит внимательно, вдумчиво, отвлекаясь опять.-таки от стереотипов и штампов понятия «любовная лирика», прочесть хотя бы только одну главу «О любви» из «Книги про бойца», чтобы убедиться в непреходящей лирической ценности этого шедевра, в том, что его автор не только развивал лучшие традиции воспевания любви в русской поэзии, но и смело, новаторски их переосмысливал. Строки о любви то капиллярами, то ручейками, то мощными струями пронизывают эпическую плоть его крупных произведений. Попробуем прочесть как отдельное стихотворение шесть строф, заключающих одну из глав «Дома у дороги», шесть трагичных и прекрасных четверостиший, вместивших в себя целую повесть о любви, — и увидим, что точно так же это чувство пронизывает всю жизнь героини, символизируя саму жизнь, ее суть — заботы и тревоги добра, противостоящего войне и гибели:
Не подсказала б та беда,
Что бабьим воем выла,
Не знала б, может, никогда.
Что до смерти любила.
Любила — взгляд не оброни
Никто, одна любила.
Любила так, что от родни,
От матери отбила.
Пускай не девичья пора,
Но от любви на диво —
В речах остра, в делах быстра, —
Как змейка, вся ходила.
В дому — какое ни житье —
Детишки, печь, корыто —
Еще не видел он ее
Нечесаной, немытой.
…И та любовь была сильна
Такою доброй силой.
Что разлучить одна война
Могла. И разлучила.
Но ощутив неистовый жар любви героини, нельзя не понять: ее страсть, неотрывна от эпического понятия — дом; оценив трагедийно-лирическую сущность этого фрагмента, нельзя не увидеть: он не может существовать сам по себе, вне ткани всего произведения, и это одна из самых характерных черт творчества поэта, подчас затрудняющая путь к пониманию его лирики для тех, кто привык к «сюжетному» чтению. Чувство любви, мысли о любви стали как бы «воздухом» произведений художника — этим воздухом дышишь, подчас не замечая его, и невозможно сказать, читая, что вот это, например, стихотворение о любви и только о ней, а вот это — о чем-либо совсем ином, не имеющем к любви никакого отношения... А ведь такое разделение нетрудно провести при чтении даже весьма сильных поэтов нашего времени.
Образ женщины — любимой, подруги, невесты, жены и выше всего — Матери — присутствует и в ранней, «лихой» и задорной лирике А. Твардовского, и в его поэмах 40-х годов, и в поздних стихах как образ животворящей стихии добра, без которой невозможно существование мира и его центра для каждого из нас - Дома. Обычно поэты осознают такую, главную и возвышенную и вместе с тем предельно земную тему женщины, лишь будучи умудренными течением лет, Александр Трифонович понял ее — а может, надо сказать, ощутил бытием, как, впрочем, и многие другие истины, — в самые молодые годы. Недаром широчайшее признание пришло к нему в том возрасте, в каком сегодня находятся многие дебютанты. Такие стихотворения середины 30-х годов, как «Соперники», «Погляжу, какой ты милый...», «Случай на дороге», сочетают в себе озорную улыбку юности, темперамент, горячее биение сердца с умудренностью, реальным взглядом на окружающее, присущим молодому жителю села. Вот в этом-то сочетании и кроется ключ к пониманию лирической стихии Твардовского. Каждого поэта надо читать в контексте эпохи, породившей его. Не можем же мы воспринимать послания Катулла к Лесбии, не зная античности и ее нравов -хотя бы в самых общих чертах. Чтение поэзии — труд познания, и следует учитывать, в какое время, представителем какого народа и какого социального круга были написаны такие, например, строки:
Погляжу, какой ты милый,
Замечательный какой.
Нет, недаром полюбила,
Потеряла а покой.
Только ты не улыбайся,
Не смотра так с высоты.
Милый мой, не зазнавайся:
Не одни на свете ты.
Конечно, кое-кому из тонких ценителей изящной словесности они могут показаться слишком уж непритязательными: к чему, мол, сегодня эта частушечная простота и незатейливое девичье кокетство... Но ведь меж ними и исполненными трагичного и общечеловечного смысла строками главы «О любви» из «Книги про бойца» лежит всего пять-шесть лет, Не надо быть искушенным знатоком, чтобы увидеть: эти вещи написаны не только одним и тем же автором - они идут от лица героя одного и того же социального типа, от лица простого человека, осознавшего свою силу и свободу, необходимость своей жизни и дела для родной земли. Вот почему ему так важно верить в то, что «как война на жизнь ни шла, сколько ни пахала, но любовь пережила срок ее немалый», в то, что у «войны короткий путь, у любви — далекий». Автор сам утверждал в «Автобиографии», что не отделяет своей лирики от поэм: «...для меня лирика отнюдь не представляется чем-то второочередным в моей работе, и она, мне кажется, органически, неотрывно связана с поэмами». Она становилась как бы «лирическим веществом» крупных эпических произведений, влияя на их форму, звучание, стилистику своей народно-стиховой основой.
Привычный взгляд на Твардовского как на певца послереволюционной деревни, именно поэтому работавшего в фольклорном русле, несколько схематичен: взаимосвязь здесь более сложная, далеко не только формальная, Крестьянское происхождение автора, его мировосприятие, рожденное вековым здравым отношением человека земли к воспитанию чувств, дали ему как художнику те этические законы, те эстетические ориентиры, в рамках и на почве которых стала развиваться его лирика. То есть первопричина прежде всего в духовной основе, а не в словаре, знакомом с детства, — ведь не все же ноэты 20-х и 30-х годов, вышедшие из деревни, пошли по пути усвоения и использования сокровищ народной речи; бытие сделало их мироощущение более урбанистическим... Чувство любви в понимании простого русского человека, в особенности крестьянина, всегда предполагало выражение духовного здоровья, естественную реакцию молодого сердца на красоту, Отнюдь не голый практицизм, не желание получить «дармовую рабочую силу», как нередко утверждалось в вульгарной социологии, вели к союзу молодые сердца. Работникам земли даже в самые тяжкие времена не было чуждо тяготение к красоте, счастью, полнокровной жизни, желание утвердить свое достоинство, свои лучшие качества и устремления и продолжить их в будущих поколениях. Вот почему у Твардовского, как и у его предшественников, воспевание любви. всегда связано с созиданием, трудом на земле, с сотворением Дома и Мира, с защитой плодов своего бытия. А в крестьянском труде во все времена мужчина и женщина работали бок о бок, самими его условиями ставились в отношения, которые требовали высокой и строгой нравственности, взаимопонимания и не принижаем ли мы не только этическую, но и социальную роль простой русской женщины прошлого, делая акцент на ее рабском, забитом, униженном положении. Да, она была поставлена в такое положение ходом общественно-экономического развития, но разве оно убивало высоту и мощь духа подруги воина Куликовской битвы, разве убило оно смелость Василисы Кожиной, разве не было исполнено духовной красоты сердце крепостной крестьянки, ставшей «мамушкой» для Пушкина, разве не крепнул в борьбе с нуждой и бедами характер русской женщины всегда, когда того требовала жизнь! Нет, не забитая раба, а красавица, сильная и гордая славянка воспета и во множестве народных песен, и лучшими поэтами России.
Такою предстала русская женщина и в творчестве Александра Твардовского, ставшего ее певцом в те годы, когда с невиданной в истории широтой и энергией проявились в созидании нового общества духовная красота, жизнелюбие и твердые этические основы простого трудового человека. О ней, встретившей новую, революционную эпоху, поэт писал в своем апофеозе женщине-созидательнице:
Не стареет твоя красота,
Разгорается только сильней.
Пролетают неслышно над ней.
Словно легкие птицы, лета.
…Не стареет твоя красота,
И глаза не померзли от слез.
И копна темно-русых волос
У тебя тяжела и густа.
Все ты горькие муки прошла.
Все ты вынесла беды свои
И живешь и поешь, весела
От большой, от хорошей любви.
Но здесь — образ женщины-крестьянки стершего поколения, чья юность принадлежала былой эпохе. В основном же в ранней, лирике поэта звучат голоса дочерей и сыновей этой героини с нестареющей красотой. Он вложил в их образы свой личный социально-этический опыт, создавая свою «азбуку любая», полную и драматизма, и психологизма особого рода, продиктованных временем. Вот почему стихи, отражающие мысли и переживания молодых земляков поэта, живших в 30-е годы, поднялись над своим географически-временным «гнездом», близки и нашим современникам, чье бытие далеко от опыта крестьянских героев автора «Страны Муравии». В стихотворении «Мы на свете мало жили...» автор пишет о двух любящих, готовых расстаться. Вот как решает он кульминацию и развязку их конфликта: «Ты вернулась за вещами, ты спешила уходить и решила на прощанье только печку затопить. Занялась огнем береста, и защелкали дрова. И сказала ты мне просто дорогие. мне слова». Женщина — хранительница очага, вот высокая символика этого безыскусного на первый взгляд рассказа, но не надо забывать, что эти строки написаны в предвоенном 1938 году, в них уже есть нота, выросшая затем в музыку поэм времен войны: искренность и верность взаимоотношений, крепость домашнего очага, чистота и прочность любви — залог духовной необоримости человека, его уверенности в себе, его готовности к защите, родного, кровного. Вот доминанта разговора о любви в произведениях Твардовского тридцатых годов — простые, настоящие слова, исходящие из уст и сердца простого, настоящего человека, твердо знающего, что его на земле держат и хранят любовь и верность, а он стремится добиться их не словом, а делом. Психологическая глубина и точность здесь стали новаторскими линиями в русской поэзии, посвященной человеку труда, — они показали его в эпохе, когда он впервые стал хозяином судьбы, ощутил себя действительно кузнецом своего счастья.
Опираясь на слова Твардовского «Стихи Ахматовой — это менее всего так называемая... поэзия «дамская» с ее ограниченностью мысли и самого чувства», — хочу подчеркнуть, что лирика его — это никоим образом не замкнутая система, где любовь рассматривается как «вещь в себе». В его произведениях мы не встретим туманных недоговоренностей, зашифрованной и лишь узкому кругу понятной игры в полунамеки, в них нет ничего от «алькова», от натуралистического изображения интимных сторон в отношениях мужчины и женщины, тем белее от трактовки любви как «вражды полов» — трактовки, вышедшей из западных психоаналитических теорий, ставшей столь популярной в зарубежной литературе нашего века. Раскованные и раскрепощенные, голоса и взгляды героев Твардовского глубоко целомудренны. Но вспомним, что в словаре Даля целомудрие определяется и как «знание». А современные авторы порой ударяются в «срывание покрова». Именно от незнания подлинной натуры человека, от грубо-плоскостного восприятия психофизиологических явлений его бытия. В стихах А. Твардовского не найдем ничего общего с «откровениями» вроде «кровать была расстелена» или «как сжались ямочки в тазу», и в целом, говоря словами Маяковского, от его лирики «девическому ушку в завитках с полупохабщины не разалеться, тронуту». Твардовский использует, говоря о большом и высоком чувстве, поистине «простые, настоящие слова». Но разве это мешает показу страстного, горячего, кипучего человека?! Чистота чувств и ощущений традиционна и для русской народной песни, показывающей интимные моменты жизни, она лежит и в основе творчества предшественников поэта, обращавшихся к созданию образа русской женщины. Вспомним, сколько одновременно изящества, озорной игры, чувственного буйства и кипения в отрывке из «Коробейников», ставшем песней, и как пластично, многоцветной палитрой красок передал автор тончайшие переливы эмоций и треволнений молодой пары, охваченной единым порывом, тягой друг к другу. И вместе с тем как прост и свеж лишенный всякой щекочущей «клубнички» язык стиха, лежащий в традиции фольклорной русской образности: о заветном говорится метафорой, олицетворением, уподоблением, которые дают воображению читателя и слушателя простор, не оскорбляя интимное и сокровенное грубым натурализмом.
Эта традиция и стала основополагающей в лирике молодого Твардовского, «И, твои лаская руки, вижу я со стороны столько нежности подруги, столько гордости жены. Вся ты им живешь и дышишь, вся верна, чиста, как мать...» — в этих строчках «Невесты» кроется очень широкая гамма ощущений: и невыплеснутая неясность, и горечь от неудачливого для лирического героя соперничества, и понимание высшей, материнской основы в женственности любимой. Но последняя строфа стихотворения, которая по всём приметам лежит в русле послереволюционной поэзии, наводит нас на мысль об иной, не менее важной, чем некрасовская, традиции: «Пусть он смелый, пусть известный, пусть еще побьет рекорд, но и пусть мою невесту хорошенько любит, черт!..» Это отчаянно-грубоватое восклицание крестьянского парня по отношению к счастливому сопернику — новая нота, внесенная Твардовским в «поэзию российских деревень», и стоит за ней в литературной историй, разумеется, пушкинское, рыцарскй-жертвенное: «...как дай вам бог любимой быть другим». Но здесь автор выразил ту новизну человеческих отношений, тот дух сообщности, товарищества, с которыми стали жить его молодые земляки-современники.
Вот в чем особенность лирики раннего Твардовского: показывая новь своей земли и мощь преобразований на ней, показывая новых молодых героев, он не мог, конечно, не писать о любви (разве живет без нее молодость?), но он показал иную, социально-активную природу этого чувства у людей, ставших первыми созидателями трудового общества на древней земле ржи и льна. Присущий автору историзм мышления отразился и в его лирике, решив масштабно и свежо неиссякаемую древнюю тему. Вопреки утверждениям различного рода вульгаризаторов и мещан революция не только не «отменила» любви, она сделала иным сам масштаб вечного чувства, пронизала его своими справедливыми идеями и целями, внесла в мир взаимоотношений мужчины и женщины идею подлинного равенства, как в сфере созидания, так и в области чувств. Женщина, ощутившая себя полноправной участницей великих событий, ощутившая на себе впервые в истории государственную идею раскрепощения, должна была заговорить в поэзии. Ее голос и окрыленный дух зазвучали под пером молодого смоленского автора, запечатлевшего в своих стихах и поэмах новые черты в лике родины. Вот почему можно утверждать, что народ заговорил устами поэта еще до появления «Теркина». «Гордая и сильная славянка», обретшая государственную значимость в жизни, нашла новые слова для любви — гордые, независимые, хотя по-прежнему добрые, по-женски, по-русски чуть лукавые: «За глаза и губы эти все простилось бы тебе. Был бы ты один на свете — равных не было б тебе; Ну, а так-то много равных, много, милый, есть таких. Хорошо еще, мой славный, что и ты один из них». С таким достоинством, непринужденно - высказанным, не могла говорить ни Некрасовская, Дарьюшка, ни даже геррини Блока и Есенина. Это проявилась натура дочери той все превозмогшей матери-труженицы, к которой были обращены слова «Не стареет твоя красота». Вот как пишет поэт об этой силе и обаянии, передающихся в поколениях, в стихотворении «Мать и дочь», где повествуется о пожилой и юной труженицах, отмеченных почетом и признанием: «Мать смуглее и строже, дочь светлей и стройней. Но глазами похожи и осанкою всей. Столько сдержанной силы и у той и у той. И одною красивы строгой ровной красой». Да, это прежняя, сильная и смелая россиянка, но — в новой России.
Важной чертой лирики Твардовского в предвоенные годы стал также этически новый для поэзии села мотив-требование, исходящий из уст молодой героини: на любовь надо заслужить право, надо выстрадать ее, доказать не «кипением страстей», не безрассудством — а весомостью своего существования. Здесь очень характерно стихотворение «Звезды, звезды, как мне быть» и лирический диалог, где парень спрашивает у звезд, как добиться взаимности, а девушка отвечает: «Полюбите так меня, чтоб вам трудно стало». Этот «нравственный императив», что не менее важно, смыкается с исторически-событийной линией— юная женщина недаром желает влюбленному: «Чтоб ни дыма, ни огня вам не страшно было». Стихотворение написано за три года до великой войны, за год до финской кампании, и предгрозовая атмосфера времени не могла не отразиться, в предчувствиях прозорливого художника. (В «Книге про бойца» мы увидим развернутое воплощение мысли о праве на счастье — «Нет дороги, нету права побывать в родном селе», — осуществимом лишь после победы.) Но в этом пожелании парню — и вечная тревога женщины-подруги. Юные россиянки новой эпохи переняли от женщин прежних поколений лучшие, веками воспитанные духовные свойства: материнскую заботливость о близких, умение хранить очаг даже в трагические часы истории. Лирика Твардовского является как бы поэтическим обоснованием сути и смысла высшего человеческого чувства, существования, которые, в конечном счете, подразумевают сотворение будущего. Почти в каждом из стихотворений понятие «любовь» и все связанные с ним переживания смыкаются с понятием «семья», со словом «дом». Дом — венец любви, ее торжество, основа будущих судеб...
Осознанная и воспетая поэтом в первые десятилетия нового общества взаимосвязь самой заповедной области бытия с большими, до государственно-исторического масштаба вырастающими свершениями особенно важна для понимания читателей-современников сегодня, когда в скоростных нервных ритмах эпохи научно-технического прогресса порой нивелируется, размывается значение и теряется цель самых прекрасных мигов бытия и в жизни, и, к сожалению, в поэзии, иногда демонстрирующей ныне «затемненную» нравственность... Эта нравственно-тематическая линия лирики Твардовского в наши дни полнее и шире всего осваивается, пожалуй, в прозе: вспомним хотя бы название одного из лучших романов последнего времени — «Дом» Федора Абрамова. Но ведь она пролагает реальный, гуманистический, проникающий в глубины национального характера путь для новых поколений поэтов.
При этом необходимо подчеркнуть, что строки Твардовского о любви, создающие, облик типических героев, далеко не внеличностны: попросту говоря, лирическое «я» подразумевает нередко и собственный голос поэта. Во многом отсюда убедительность, эмоциональная достоверность таких, вещей, как проникнутые светлой, близкой к Пушкинской грустью разлуки, стихотворения «Ледоход» и «Размолвка»; последнее завершается характерной для молодого, автора нотой: «Ничего. Перехвораю. Позабуду как-нибудь. Широко в полях и пусто. Вот по ржи волна прошла... Так мне славно, так мне грустно, и до слез Мне жизнь мила». Как тут не вспомнить пушкинские строки: «Если жизнь тебя обманет, не печалься, не сердись!» И дело не в сходстве ритма, а в мужественном и потому оптимистичном восприятии горестей жизни обойме поэтами.
Торжество животворной силы любви, нестареющая красота русской женщины, чистота и высь чувства, окрыляющего людей, которые живут в тревожном и трудном мире, вера в жизнелюбие и необоримость мужчин и женщин, спаянных любовью, долгом, домом, ответственностью за будушее — ведущие мотивы лирики Твардовского. Ее духовная суть стала прочнейшей нитью и в крупных произведениях поэта, написанных в годы войны, в «Книге про бойца» и в «Доме у дороги» — в поэмах, посвященных величайшему подвигу народа. Великая Отечественная война явилась самым грозным испытанием для нашего национального характера, может быть, за всю историй. Но среди тягчайших испытаний стала видна проверенная свинцом, огнем и лишениями основа народной натуры, прочность ее устоев. И мало кому из поэтов удалось столь ясно, с подкупающими безыскусностью и точностью выразить величие любви, не убитой войной, пламя чувства, из которого рождались жизнестойкость и мужество людей, как это сделал Александр Твардовскйй в своих поэмах. Трудно найти в русской поэзии более страстный апофеоз борьбы Любви против Смерти, против уничтожения людей, чем глава «О любви» в «Книге про бойца». Поэт понимал, каким оружием. должна стать лирика его поэм и стихов для солдат, как необходимо сказать им и о страданиях их жен, матерей и подруг на захваченной фашистами земле, но еще более — об их верности, неумирающем роднике добра и тепла в душе каждой из близких и родных женщин. Как никогда прежде, наполнились самым святым содержанием главные символы его лирики предыдущего десятилетия. Дом, жена, мать, дети. «Нет, друзья, любовь жены, — сотню раз проверьте, — на войне сильней войны и, быть может, смерти». В «Книге про бойца» главный герой — воин, однако и в этой и в других главах уже намечен образ солдатки, той, что «впряжена в тот воз одна...», образ, который стал центральным в «Доме у дороги». Немногими негромкими и скупыми, но самыми запоминающимися штрихами создан в «теркинской» главе «Перед боем» рассказ о том, как посчастливилось товарищу Теркина заглянуть по пути на фронт в родную деревню, увидеться с женой, провести с ней «горький, грустный праздник». Больно и ей, принимающей мужа в доме, может, в последний раз — «как ни мало этой ночи, а и та — не ей одной», больно и ему, хозяину, — «знать, жену жалеет, любит, да не знает, чем помочь». Глагол «жалеть» не зря поставлен здесь рядом с «любить», ведь это искони синонимы в русской речи... И в душе поэта (именно автора, а не только героя поэмы) рождается признание — он хочет, выйдя из боя живым, зайти в тот дом,
Попросить воды напиться —
Не затем, чтоб сесть за стол,
А затем, чтоб поклониться
Доброй женщине простой.
Юные, задорные героини ранней лирики Твардовского стали простыми добрыми женщинами, вынесшими на своих плечах неимоверную тяжесть бед и лишений, стали Ярославнами нашего века. Строки поэта о любви, написанные в войну, — благодарение этим женщинам. Их лучшие черты воплотились в образе Анны, героини «Дома у дороги».
Пожалуй, ни в одном другом из своих произведений художник столь глубоко и целеустремленно, столь обнаженно-резко не повествовал о подвиге женского терпения, о стойкости души россиянки, о боли разлуки, не рассказывал такими пронзительными словами о нежности и трепетности, таящихся в сердце женщины, которая исполнилась мужества и решимости в самой большой беде. Перекликаясь с приведенными выше строками из предыдущей поэмы, продолжая и детализируя их на более эмоциональном и поистине трагедийно-философском уровне, глава «Дома .у дороги», в которой тоже показана последняя встреча — Анны с мужем Андреем в родном доме, завершается перехватывающей дыхание музыкой единения двух сердец, не верящих в вечность разлуки, в победу смерти над жизнью. Оттого в финале и звучит мотив жизнеутверждения, «звон косы», напоминающий о счастье мира и труда на земле:
Нельзя. Такие вот дела. —
И ей погладил руку.
А та давно уж поняла,
Что боль — не боль еще была.
Разлука — не разлука.
Что все равно — хоть наземь ляг,
Хоть вдруг лишись дыханья...
Прощалась прежде, да не так.
А вот когда прощанье!
Тихонько руку отняла И мужние Колени С покорным плачем обняла На том угретом сене.
И ночь прошла У них. И вдруг Сквозь кромку сна на зорьке.
Сквозь запах сена в душу звук
Вошел ей, давний, горький:
Коси, коса,
Пока роса.
Роса долой —
И мы домой...
Да, война разлучила любящих: у него впереди — несчетные бои, у нее — муки плена, в котором ей помогла выжить забота о родившемся ребенке, кровинке, завязавшейся в ту последнюю ночь... Но война не одолела любви, и вернувшийся солдат для своей еще не воротившейся с чужбины семьи возрождает на пепелище у дороги свой Дом.
Неоднократно возникает образ женщины-солдатки, тема ее верности, дома, ею хранимого, и в отдельных стихотворениях Твардовского, написанных в военные годы. Они порой звучат развернуто, в горестном и эпически-цельном повествовании, как в «Балладе о товарище», иногда тот же мотив сжат до одной строки, до одной обжигающей ноты, как в стихотворении «За Вязьмой», с его потрясающей метафорической мощью и насыщенностью сюжета, а иногда - ведь у русского солдата всегда найдется место шутке, пусть даже невеселой — он выражен в метких афористичных строках, ставших присловьем: например, «ни к чему добреть солдатке, если мужа ждет с войны», или же: «Не в шутку говорится - на бабах все сейчас. Осталось научиться рожать одним без вас». Да, обо всем этом можно сказать правдивейшими словами самого автора: «Тут ни убавить, нн прибавить, — так это было на земле».
Действительно, «у войны короткий путь, у любви — далекий». Любовь выдержала жесточайшие испытания; отстояла себя, свой Дом, свою землю. Как выдержала испытание временем, стала еще весомей и насущней лирика поэта, с первых шагов в творчестве утверждаршего торжество высоких чувств человека, необходимости крепости и чистоты его нравственных устоев. Эта лирика, пронизанная выстраданной радостью победившего народа, была продолжена Твардовским и в послевоенных произведениях, и в последнее десятилетие его жизни. Стоит вспомнить хотя бы строки из поэмы «За далью — даль», в которых сказано о юной паре - чете молодоженов, едущей из столицы в необжитой край; в ответ иа расспросы спутников москвичка говорит, обращаясь к своему избраннику: «Где мы с тобой, там и Москва…», Там и дом, который их любви еще предстоит построить и обжить, добавляет автор. В поздние годы поэт обратился к образу матери, создав светлый и напряженный цикл — поклон трудной, земной и святой доле женщины, давщей ему жизнь. Но эти стихи, полные общечеловеческого смысла — предмет особого разговора и исследования.
Яростное отстаивание поэтом совестливых нравственных основ человеческого духа, противостояние всяческого рода темным и недобрым явлениям жизни, пошлости в словах и поступках, отстаивание, самородности, незамутненности национального - характера и культуры — все это проявилось и в его строках, посвященных любви. Вот почему в наши дни, когда настало время для нового, более точного и объемного взгляда на эпические произведения Твардовскогр, приходит час и для нового прочтения его лирики. Ибо сегодняшний читатель, в особенности молодой, должен найти в поэзии твердую основу для утверждения своего жизнелюбия среди неслыханных тревог века, грозящих катаклизмами, бросающих тень на все духовное и заветное в жизни, найти в стихе не словесную игру, не пряную забаву, а жизнетворную почву для сердца, жаждущего больших чувств и высоких деяний. Думается, время приведет новое поколение читателей к пониманию Твардовского как ярчайшего поэта любви, мастера лирики.
Время уже неоднократно подтверждало правоту слов Твардовского. И у его поэзии о любви, как и у самой любви, - далекий путь.
Л-ра: Москва. – 1985. – № 7. – С. 186-192.
Произведения
Критика
