«Что нужно, чтобы жить с умом?». О дневниках Александра Твардовского

УДК 81.00 Д18
ББК Ш 141.01.2973

Нужно дело выбирать,
Чтоб оно рождало силы,
С ним о смерти забывать
На краю самой могилы.
А.Т. Твардовский

В.П. Даниленко

Личность великого советского поэта А.Т. Твардовского многогранна. В настоящей статье представлен набросок его духовно-культурного облика.

Ключевые слова: Александр Твардовский; культура; религия; наука; искусство; нравственность; политика; язык

V.P. Danilenko

«WHAT DOES ONE NEED TO BE ALWAYS IN ONE'S RIGHT MIND?» ON ALEXANDER TVARDOVSRIY'S DIARIES

The personality of great Soviet poet Tvardovskiy is versatile. In this article his cultural and spiri­tual ego is discussed.

Key words:Аlexander Tvardovskiy; culture, religion; science; art; morality; politics; language

Еще в молодости Александр Трифонович Твардовский (1910-1971) написал: «Единственным моим дневником являются стихи» [Твардовский, 1978, с. 158]. Но сра­зу же прибавил: «Некоторые из них, прав­да, не содержат в себе никаких следов пе­режитого или увиденного мною» [Там же].

Приведенные слова помечены их автором 8 марта 1940 г. - в записях, которые он озаглавил «С Карельского перешейка (из фронтовой те­тради)». Ему нет еще и тридцати. Он де­лал эти записи во время его участия в фин­ской войне. С 1942 г. по 1945 г. он вел записи во время Великой Отечественной войны, активным участником которой он был в качестве военного корреспондента. Вот как он озаглавил эти записи: «Родина и чужбина (страницы записной книжки)». Во избежание жанровых недоразумений

А.Т. Твардовский предупреждает: «Записи мои - не дневник» [Там же. С. 310]. Действительно, «Родина и чужбина» - не дневник, а сборник рассказов, в которых он описывает свои военные впечатления. Между тем мы находим в них, как и в «С Карельского перешейка», явные дневниковые записи.

Что такое дневник? Хронологически следующие друг за другом записи, которые его автор делает для себя. Эти записи лишь в редких случаях в дальнейшем публикуются для других. Своей датировкой «С Карельского перешейка» в большей мере напоминает дневник, чем «Родина и чужбина», где точная датировка отсутствует. Однако оба эти произведения создавались с прицелом на их дальнейшую публикацию (разумеется, в переработанном виде). Вот по­чему их автор и отрицал их принадлежность к жанру дневника. Между тем в них име­ются фрагменты, которые никак иначе, как дневником не назовешь. Эти фрагменты и составили основной материал для настоящей статьи. Другой, еще более обширный материал для нее я нашел в недавно изданном «Новомирском дневнике» А.Т. Твардовского, за прекрасное издание которого мы должны низко поклониться замечательным дочерям его автора - Валентине и Ольге. Отец был бы доволен. Опираясь по преимуществу на указанный материал, я пытаюсь в этой статье сделать набросок духовно-культурного облика великого советского поэта.

Религия. В приложении к замечательной книге Регины Романовой «Александр Твардовский. Труды и дни» Е.В. Витковский пишет: «Александр Твардовский был искренне и глубоко верующим человеком» [Романова, 2006, с. 767]. Заявление весьма ответственное! Увы, голословное.

Его автор как будто приводит в его подтверждение такую ситуацию: Алексей Сурков застиг А.Т. Твардовского в Париже за чтением воспоминаний Николая Валентинова (Вольского), ставшего белоэмигрантом в 1930 г. Этот Н.В. Вольский начинал, подобно С.Н. Булгакову и Н.А. Бердяеву, как социал-демократ, а со временем переметнулся в православные антисоветчики. По сви­детельству поэта Кирилла Померанцева, А.Т. Твардовский будто очень испугался того, что А.А. Сурков застал его за чтением Н. Валентинова и, якобы «дела­но улыбнувшись», пролепетал: «А знаешь, Алеша, вот прочту Валентинова и еще больше полюблю Владимира Ильича» [Там же]. Это и есть доказательство искренней и глубокой веры А.Т. Твардовского в бога?

А вот известный ученый и писатель Чарлз Перси Сноу, с которым А.Т. Твардовский был в довольно доверительных отношениях, утверждал другое: «Твардовский не был христианином, не был верующим. Как многие другие эмоциональные натуры, он помнил церковную службу, которую посещал в дет­стве. У него было точно такое же чувство, какое я сам испытывал в англиканской церкви, и верил он также мало. Если хотите, он испытывал ностальгическую нежность к старой России...» [Там же. С. 525].

А.Т. Твардовский не был воинственным атеистом. Представление о своем народе у него чуть ли не неразрывно срослось с его православием. Сам же поэт всю свою жизнь ощущал себя его органической частицей. Вот почему он не мог быть воинственным атеистом. Вот почему, в частности, он весь­ма сочувственно отнесся к старику, который молился. В его рассказе «Весной 1942 года» мы читаем: «Хозяин хатенки, где мы провели эти трое суток степной вьюги. Долго и строго молился на ночь. Когда он улегся на печке, я осторожно выразил свое недоумение. «Молюсь? - спокойно, но с неохотой отозвался он. - Мало ли. За сынов молюсь - трое уже у меня на войне. За Красную Армию молюсь, Дай ей господь здоровья на одоление врага. Так и молюсь, брат. А что?» [Твардов­ский, 1978, с. 242].

Если бы бывший диссидент Евгений Витковский прочел книгу Р.М. Романовой об А.Т. Твардовском целиком, то он мог бы найти в ней эпизод, связанный с посещением боль­ного А.Т. Твардовского 4 июня 1971 г. Федором Абрамовым и Гаврилой Троепольским. Первый говорил второму: «Не советую ездить. Нет больше Александра Трифоновича. Понимаешь? Я был у него на даче, посидел, вышел на воздух, а вернуться обратно не смог... И вот с Гаврилой Троепольским мы катим в Пахру. Мы вошли в гостиную. Это не Твардовский. Это какой-то совсем дру­гой человек. Не то живая мумия, не то какой- то восточный монах, иссушенный долгими постами и молитвами. Добрейший Гаврила Николаевич начал деланно-бодрым голосом (а потому особенно фальшивым) говорить, какой он молодец, Александр Трифонович, как хорошо выглядит, потом спросил кон­кретно: как же все-таки со здоровьем-то?

- Христос и подушка, - загадочно, тоном юродивого ответил Александр Трифонович» [Романова, 2006, с. 760-761].

Вот за какие слова А.Т. Твардовского надо было ухватиться Е.В. Витковскому! Но даже и они не сделали бы из их автора «искренне и глубоко верующего». Про бога перед смертью иногда вспоминают даже самые воинственные атеисты. Чтобы легче помирать было.

Наука. Ведущей чертой А.Т. Твардовского в области науки было стремление к истине. Это стремление позволило ему стать образованнейшим человеком. Он приобщился к постижению истины сначала в Смоленском педагогическом институте (с 1932 г.), а затем - в ИФЛИ - Московском институте истории, философии и литературы (с 1936 г.), кото­рый закончил в 1939 г. В этом институте работали в это время выдающиеся филологи - С.И. Соболевский, С.И. Радциг, Д.Н. Ушаков, Г.О. Винокур, Н.К. Гудзий, Д.Д. Благой, Л.И. Тимофеев, Г.Н. Поспелов и др.

По своему базовому образованию он был филологом. Из него мог бы выйти выдающийся литературовед. Об этом свидетельствуют его блестящие статьи об А.С. Пушкине, А.А. Блоке, И.А. Бунине, С.Я. Маршаке и др. Особого внимания заслуживает его статья «Поэзия Михаила Исаковского».

Михаил Васильевич Исаковский (1900-­1973) был старше А.Т. Твардовского на десять лет. Но это не помешало им стать близкими друзьями. О характере этой дружбы, между прочим, можно судить по тем обращениям, которые мы находим в многочисленных письмах А.Т. Твардовского к М.В. Исаковскому: Дорогой Михаил Васильевич!, Любезный Михайло!, Дорогой Мишель!, Дорогой Михась!, Дядя Миша!, Дорогой о. Мисаил!, Дорогой Михвасий!, Дорогой старик!, Дорогой дед!, Дорогой Мишенька!, Дорогой Мишуня!, Дорогой граф!, Дорогой, славный друг мой Миша! и др. [Твар­довский, 1983, с. 298-356].

Между тем в юности Саша Твардовский видел в М.В. Исаковском не только друга, но и наставника. При этом нужно помнить, что влияние М.В. Исаковского на молодого А.Т. Твардовского не заглушало его собственного голоса. Сергей Фиксин вспоминал о стихах семнадцатилетнего А.Т Твардовского: «...от некоторых строк и строф повеивало Исаковским. Но наш но­вый друг вовсе не заимствовал у любимого поэта ни готовых образов, ни тем более его мыслей. Ощутимы были только интонации Исаковского и завидное умение обходиться без украшательства, широко пользоваться самым обычным русским словом» [Воспоминания об А.Твардовском, 1978, с. 18].

Как выглядел А. Твардовский в юности? Его друг Адриан Македонов вспоминал: «Высокий, стройный сельский юноша, “загорьевский парень”, красивый кра­сотой некоторых деревенских гармони­стов и вместе с тем еще чем-то большим и необычным. Ясно-голубоглазый, с открытым лицом, часто освещавшимся такой же ясной, доверчивой, даже простодушной и вместе с тем одухотворенной улыбкой. Да, именно светилась и в улыбке, и во всем обличье, и в разговоре природная одухотворенность, народная интеллигентность. Как быстро этот юноша со всем напором своего здоровья, сил двигался вверх по лестнице и общей культуры, и поэзии, познания и самопознания, становления себя как поэта и человека!» [Там же. С. 49-50].

Из «загорьевского парня» А. Твардовский через несколько лет превратился в студента ИФЛИ и признанного поэта. Вот каким обрисовал его сокурсник Лев Озеров в это время: «Он - высокий, статный, с неторопливо-раздумчивой походкой, ненавязчивый, гордый, сосредоточенный, со своей постоянной думой - выглядел уже и в ту пору вожаком, этаким Кастусем Калиновским, среди студентов-ифлийцев. Это восхищение достигло апогея, когда вместе с другими писателями Твардовский был награжден орденом» [Там же. С. 78].

Молодой А. Твардовский пошел в поэзии по той дороге, которую уже проложил М.В. Исаковский. Эта дорога вела к новой деревне - той деревне, которую не сумел разглядеть в 20-х гг. прошлого века ни один другой поэт - ни Александр Блок, ни Сер­гей Есенин, ни Демьян Бедный, ни Эдуард Багрицкий, ни кто-либо еще.

Размышляя о поэме Э. Багрицкого «Дума про Опанаса», в частности, А.Т. Твардовский писал: «…между этой поэмой и существенными мотивами позднейшей жизни пореволюционной деревни была еще дорога нехоженая и, не в упрек будь сказано, - упущенная из виду большинством талантов советской поэзии. На эту дорогу и вступил, вернее - проложил ее Михаил Исаковский своими “Проводами в соломе”» [Твардовский, 1980, с. 223].

Эта дорога привела А.Т. Твардовского к его первому успеху - к поэме «Страна Муравия», за которую в 28 лет он получил орден Лени­на. От М.В. Исаковского ее автор во многом унаследовал принцип правдивости. Он писал автору песни «Враги сожгли родную хату» в связи с его 70-летием: «Для меня прежде всего была образцом - пусть не всегда достигаемым - твоя редкая среди нашей братии, почти беспримерная, как бы врожденная правдивость. Правдивость до невозможности солгать - не то что в чем существенном, но даже в самом малом, в любом случае...» [Там же. С. 260].

Эти слова их автор писал не только о своем друге, но и о себе. Правдивому изображению действительности он учился в первую очередь у Н.А. Некрасова, И.А. Бунина и А.С. Пушкина.

Истина (правда) - не только научный идеал, но и эстетический. Нет правды - нет и подлинного искусства.

А всего иного пуще

Не прожить наверняка -
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.

Искусство. Ведущей чертой А.Т. Твардовского в области искусства было стремление к красоте. Он ее видел не только в поэзии, но и за ее пределами. Вот какой он увидел «природную красоту» Западной Украины во время войны «в такую медоцветущую пору - в последние дни июня»: «Как поразил меня запах в открытом поле, вдалеке от каких-либо садов или пчельников, - густой, медовый запах, исподволь сдобренный еще чем-то вроде мяты... Росный, чистый, медовый рассвет, когда еще пыль, густая, сизая пыль чернозема, похожая на каменноугольный дым из трубы, неохотно поднимается за колесами, как бы стесняясь ложиться на чистые, мокрые с ночи хлеба и травы. Это самый тот час, когда особенно сильно пахнет медом…» [Твардовский, 1978, с. 230].

Однажды на той же Украине А.Т. Твардовский услышал «простую русскую песню, из тех, что подтянуть может всякий... И странно: показалось, что ничего этого нет - ни немцев, ни великого горя, - а есть и будет жизнь, любовь, родина и песня, в которой только и место горю, но горю уже пережитому, отошедшему, давнему. Все пройдет. Все еще будет. Мать обнимет сына. Воин подхватит на руки подросшего без него ребенка...» [Там же. С. 231].

Об узловых пунктах творческого пути А.Т. Твардовского легче всего судить по его поэмам: «Страна Муравия» (1936), «Василий Теркин» (1942-1945), «Дом у дороги» - 1946, «Теркин на том свете» -1954, «За далью даль» - 1950-1960, «По праву памяти» - 1968. На самой вершине находится «Василий Теркин. Книга про бойца».

Главная поэма А.Т. Твардовского выходила в армейской печати с 1942 г. по 1945 г. Между тем ее замысел возник еще во время финской войны. 20 апреля 1940 г. А.Т. Твардовский писал о своем герое: «Холост. Очень умелый и находчивый человек. Играет на чем придется - балалайка так балалайка, гармонь так гармонь.

Хоть в бою, хоть где невесть -
Но уж это точно -
Перво-наперво поесть
Вася любит прочно.

Он умеет и кашеварить. На походе случается ему и блины печь, и курицу жарить, и корову доить...» [Там же. С. 182].

Вот так писалась эта поэма: сначала - проза, а потом - стихи. Время от времени они как бы из нее выскакивали. 2 мая 1940 г. А.Т. Твардовский записал в своей тетради: «Обдумываю своего Теркина. Уже иной раз выскакивают строчки.

Стал в сторонку,
Изловчился,
В ту воронку
Помочился. -

Это Вася на передовой, когда ребята приуныли под обстрелом минометов. Одна разорвалась совсем близко. Под обстрелом Теркин начинает рассказывать какую-то потешную историю:

Вышел поп однажды в поле,
Захотел он...» [Там же. С. 193].

Только к 1945 г. разрозненные главы о Василий Теркине сложились в законченную поэму. Работа над нею - самое счастливое время в творческой биографии его творца. В статье «Как был написан “Василий Теркин”» он вспоминал о своей военной поэме: «Каково бы ни было ее собственно литературное значение, для меня она была истинным счастьем. Она мне дала ощущение законности места художника в великой борьбе народа, очевидной полезности моего труда... “Теркин” был для меня... моей лирикой, моей публицистикой, песней, и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю» [Твардовский, 1980, с. 129].

В бесконечном споре между эстетами и утилитаристами в искусстве А.Т. Твардовский решительно присоединился к последним. Отсюда не следует, что он пренебрегал формой. Мы находим в его дневниках множество переработок одних и тех же произведений (например, поэм «Теркин на том свете» и «По праву памяти» в дневниках 1962-1963 гг.). Не менее требователен он был и к другим. Юрий Гордиенко вспоминал о нем: «Суровее пастыря в деле поэзии я не знаю... Для него в стихах не существовало мелочей. Существенным было буквально каждое слово» [Воспоминания об А. Твардовском, 1978, с. 178].

На первом месте у А.Т. Твардовского, вместе с тем, всегда стояло содержание, от которого он в первую очередь требовал практической пользы. Так, по поводу фильма И. Хейфица по сценарию Г. Бакланова «Горизонт», где речь идет об освоении целины, он записал в дневнике: «Все дело в том, что авторы и не пытались затронуть то, что дано как условие игры: целина - радость, счастье, отрыв от родных и привычной среды, перерыв в образовании… Вот уж, действительно, не выходит так, чтобы искусство (как оно представлено в фильме И. Хейфица. - В.Д.) звало тебя, прельщало те­ми трудностями, которые приходятся на долю героев произведения» [Твардовский, 2009, т. 1, с. 78].

Высшей наградой для А.Т. Твардовского было письмо плотника-бетонщика В. Сушкевича из Иркутска, которое он получил 16 сентября 1961 г. Его автор благодарил поэта за поэму «За далью - даль». Но почему? Потому что эта поэма вдохновила его переехать с Украины в Сибирь, чтобы «строить гигант большой химии» [Там же. С. 56]. Это письмо А.Т. Твардовский переписал в свой дневник, а оригинал передал Музею Маркса и Энгельса.

19 марта 1964 г. А.Т. Твардовской написал в Барвихе: «Литература и искусство никогда не были и не могут быть главным в жизни людей. Но дело в том, что они нередко способны выражать в своих формах главные общественные надежды и требования к современности. Они являются фокусом, в котором обнаруживаются самые острые на данный момент и глубокие в перспективе интересы определяющих сил общества» [Твардовский, 2009, т. 1, с. 238].

Нравственность. Ведущей чертой А.Т. Твардовского в области нравственности было стремление к добру. А добро начинается с любви к людям. Легко любить родственников, да и то не всегда. Трудно любить чужих.

Природа наградила А.Т. Твардовского не только поэтическим гением, но и гением любви - любви к людям. Вот как он вспоминал о своем отношении к солдатам, которых впервые увидел на эстрадном концерте: «19.1.40. 2 часа ночи… И лица красноармейцев. Иные с таким оттенком простоватости, наивного ребяческого восхищения и какой-то подавленной грусти, что сердце сжималось. Скольким из этих милых ребят, беспрекословно, с горячей готовностью ожидающих того часа, когда идти в бой, скольким из них не возвратиться домой, ничего не рассказать... И, помню, впервые испытал чувство прямо-таки нежно­сти ко всем этим людям. Впервые ощутил их как родных, дорогих мне лично людей» [Твар­довский, 1978, с. 155].

Отчего же так происходит, что одни любят русский народ, а другие его презирают? Любить значит сострадать. Сострадание к своему народу Александр Твардовский впитал в себя с молоком матери. Но не следует пре­уменьшать в этом и роль его отца, который привез со смоленского базара сборник стихов Н.А. Некрасова - поэта, которого А.Т. Твардовский стал с тех пор боготворить. С замиранием сердца маленький Саша Твар­довский слушал, как отец читал:

Родная земля!
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал?
Стонет он по полям, по дорогам,
Стонет он по тюрьмам, по острогам,
В рудниках, на железной цепи;
Стонет он под овином, под стогом,
Под телегой, ночуя в степи;
Стонет в собственном бедном домишке,
Свету божьего солнца не рад;
Стонет в каждом глухом городишке,
У подъезда судов и палат.

Прошли некрасовские времена. Но не прошла у Александра Твардовского некрасовская любовь к своему народу.

Как дорог мне в родном народе
Тот молодеческий резон,
Что звал всегда его к свободе,
К мечте, живущей испокон.
Как дорог мне и люб до гроба
Тот дух, тот вызов удалой
В труде,
В страде,
В беде любой, -
Тот горделивый жар особый,
Что бить - так бей,
А петь - так пой!...

Идеализация? Пусть уж лучше идеализация, чем презрение. Немного на свете было людей, способных любить свой народ так самозабвенно, как А.Т. Твардовский. Он любил его таким, каким он был.

Я правду всю насчет людей
С тобой затем делю,
Что я до боли их, чертей,
Какие есть, люблю.

Из народной среды вышла добрая половина советской интеллигенции, но далеко не все из ее представителей продолжали сохранять в своей душе кровную связь с этой средой. А.Т. Твардовский вошел в высшую прослойку советской элиты, но это не мешало ему быть полпредом своего народа. С народной точки зрения он, между прочим, расценивал наши потери в войне. Этим объясняется его оценка воспоминаний Г.К. Жукова: «Кровавая книга, не замечающая того, что она вся в крови (хотя в конце упоминает о 20 миллионах наших жертв в этой войне), народ для него - “картошка”, как говорит солдат в “Климе Самгине”. Он воюет именно числом, постоянно требуя пополнений, не считая людских жизней, не удрученный нимало их гибелью и страданиями. Он, как и вообще Верховное командование, тушит пожар войны дровами ее - людьми: загрузить так, чтобы трудно было пробиться пламени. Как мне памятны по первым (и не первым) дням и неделям войны всеобщий панический пафос жертвенности (“пасть за родину”), запретность и недопустимость мысли о сохранении жизни своих. Отсюда и требова­ние самоубийства во избежание плена» [Твар­довский, 2009, т. 2, с. 338-339].

У самого же автора этих слов чувство вины перед погибшими было чрезмерным:

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но все же, все же, все же...

С чувством вины перед своим народом А.Т. Твардовский прожил всю жизнь. Этим он напоминает, как ни странно, Льва Толстого. Он чувствовал себя виноватым, например, перед жителями Дальнего Востока. В поэме «За далью - даль» читаем:

Слуга балованный народа,
Давно не юноша, поэт,
Из фонда богом данных лет
Ты краю этому и года
Не уделил.
И верно - нет.
А не в ущерб ли звонкой славе
Такой существенный пробел?
Что скажешь: пропасть всяких дел?
Нет, но какой мне край не вправе
Пенять, что я его не пел!

Политика. Ведущей чертойА.Т. Твардовского в области политики было стремление к справедливости. Он не сомневался в справедливости коммунистической идеи. «Коммунизм, - читаем в его дневнике, - необходимость. Правда жизни, правда истории на стороне коммунизма» [Твардовский, 2009, т.1, с. 59]. Членом коммунистической партии он стал в 1940 г. Верой и правдой он служил ей всю жизнь. Она отвечала ему взаимностью. Он был трижды лауреатом Сталинской премии и лауреатом Ленинской. Другое дело - отношения с партийными чиновниками.

Как бельмо в глазу, в его партийной учет­ной карточке торчала надпись, указывающая на его кулацкое происхождение. В связи с обменом документов в 1954 г. А.Т. Твардовский обратился 4 мая в ЦК КПСС с просьбой убрать эту позорную надпись. 6 мая он был на приеме у Е.А. Фурцевой. Она посоветовала ему отправиться в Смоленск, чтобы найти документы, которые подтвердили бы, что его отец кулаком не был. С того момента и пошла писать губерния!

Заводят множество бумаг,
Без них им свет не мил.

Дело завязло в бюрократическом болоте. Не помогло и прямое обращение к Н.С. Хрущеву. Но появился новый стимул для написания его «главной книги» - «Пан Твардовский» - об отце. Он хотел высказать в ней все свои затаенные мысли: «“Пан Твардовский” - “главная книга” моя, главная мечта и страх, и риск, и надежда» [Твардовский, 2009, т. 1, с. 75]. Замысел не был осуществлен.

Вторая осечка с взаимоотношениями с властью (как партийной, так и литературной) у А.Т. Твардовского вышла в связи с поэмой «Теркин на том свете». Советская бюрократическая машина, знакомая ее автору не понаслышке, подверглась в ней юмористической критике. Он закончил ее в 1954 г., но ее издание было запрещено, поскольку в ней усмотрели клевету на советский строй. Между тем ее автор вовсе не ставил перед нею непосильных задач. В связи с переработкой («перебелкой») поэмы он писал 6 марта 1961 г.: «Не обременять вещь большими претензиями, пусть будет такая, как сложилась в своей наиболее естественной и свободной манере шутки, с некоторой конечной начинкой, но не навязывать ей непосильных задач» [Твардовский, 2009, т. 1, с. 24-25].

В 1963 г. Н.С. Хрущев выпустил поэму «Теркин на том свете» в печать, но почти сразу же на ее автора начались гонения. В особенности постарался главный редактор журнала «Дружба народов» В.А. Смирнов. Под его водительством сотрудник журнала А. Богданов сфабриковал письмо против поэмы, якобы сочиненное врачом из Пензы Б. Механовым. Это подложное письмо бы­ло опубликовано в 1-м номере журнала за 1964 г., а его подлинный автор получил за него гонорар.

А.Т. Твардовский боролся. Он писал: «Волею судеб я стал “борцом”, хотя всю жизнь считал и считаю так называемую борьбу в литературе самым противным делу литературы, но я “борюсь” не в этом, а в том смысле, когда - не бороться - значит отказать­ся от всего святого. Не уступлю, а уступил бы - конец, конец не мне, а тому, ради чего стоит и мне и другим жить и писать» [Там же. С. 263].

Однажды не выдержала душа поэта и он отвел ее на Н.В. Лесючевском, который имел репутацию гнусного доносчика (в том числе на Н.А. Заболоцкого). «Вчера же мы с Лакшиным, - читаем в его дневнике, - побывали в берлоге зверя Лесючевского... Схватило меня, и не удержался я от сладост­ной утехи почти что отчаяния, обматерил его, самым прямым образом, обозвал его тупым и чуждым литературе человеком, больше того - не верящим ни в советскую власть, ни в партию - и это уже при раскрытых дверях, к восторженному ужасу “аппарата”. - За все сразу этому костяному жуку» [Там же. С. 229-230].

Третья осечка с взаимоотношениями с властью у А.Т. Твардовского вышла в связи с его последней поэмой - «По праву памяти», где была затронута больная для ее автора тема - раскулачивания его отца.

О, годы юности немилой,
Ее жестоких передряг.
То был отец, то вдруг он - враг.

Немилосердны по отношению к А.Т. Твардовскому в 1930-е гг. были его смоленские собратья по перу - И. Кац, Н. Рыленков, К. Долгоненков. Но особым рвением отличился погибший в 1943 г. Василий Горбатенков, который навешал на А.Т. Твардовского ярлык «кулацкого подголоска» [Твардовский, 2009, т. 2, с. 571].

Поэма «По праву памяти» была закончена в 1968 г., а появилась в нашей печати лишь через 17 лет, хотя за рубеж она просочилась еще при жизни ее автора - в 1969 г. Пришлось объясняться. 19 февраля 1970 г. он написал заявление в «Литературную газету»: «На днях мне стало известно, что моя еще не опубликованная поэма “По праву памяти” абсолютно неизвестными мне путями и, разумеется, помимо моей воли проникла за рубеж и напечатана в ряде западноевропейских изданий. в неполном и искаженном виде. Наглость этой акции, имеющей целью опорочить мое произведение, равна беспардонной лживости, с какой поэма снабжена провокационным заглавием “Над прахом Сталина” и широковещательным уведомлением о том, что она будто бы “запрещена в Советском Союзе”» [Твардовский, 2009, т. 2, с. 474].

Целая серия осечек с взаимоотношениями с властью была связана у А.Т. Твардовского с его работой в качестве главного редактора журнала «Новый мир» в 1950-1954 и 1958­-1970 гг.

Как главный редактор «Нового мира» А.Т. Твардовский выступал в двух ликах: с одной стороны, он отклонял, а с другой, поддерживал. По поводу первой своей роли он писал: «В сущности, в журнале я не для того, чтобы пропускать хорошее, а чтобы отклонять дурное, этакий щит против авторов, с которыми Заксу (ответственному секретарю журнала. - В.Д.) и др. трудно спорить. Расчет­ливо ли это? Я мог бы даже в публицистике и т. п. больше делать, если бы не губил столько времени на чтение муры и разговоры, имеющие целью единственно - отклонение нежелательного материала» [Твардовский, 2009, т. 1, с. 37].

Среди тех, кого в течение нескольких лет самоотверженно защищал и непомерно восхвалял главный редактор «Нового мира», в первую очередь вспоминают А.И. Солженицына (благодаря заведомо проигрышным хлопотам А.Т. Твардовского, А. И. Солженицын попал в 1964 г. в список претендентов на Ленинскую премию), но в той или иной форме он также поддерживал В. Гроссмана, И. Эренбурга, И. Бродского, А. Синявского, Ю. Даниэля и др.

Ч.П. Сноу писал об А.Т. Твардовском: «Он был, - и это самое глубокое чувство, - страстным патриотом России, с такой привязанностью к русской земле, русскому народу, русскому языку, которая была так сильна, эмоциональна и даже чувственна, что вряд ли кто-либо на Западе способен это так просто понять... Кроме того, он был либералом. Но он также был коммунистом… Он верил, что данный режим был единственно возможным для его страны. Однако он хотел его усовершенствовать. В этом заключался его либерализм» [Романова, 2006, с. 524].

Какие главные изъяны А.Т. Твардовский увидел в советском строе? 10 августа 1962 г. он сделал в Коктебеле такую запись: «Строй, научно предвиденный, предсказанный, оплаченный многими годами борьбы, бесчисленными жертвами, в первые же десятилетия свои обернулся невиданной в истории автократией и бюрократией, деспотией и беззаконием, самоистреблением, неслыханной жестокостью, отчаянными просчетами в практической, хозяйственной жизни, хроническими недостатками предметов первой необходимости - пищи, одежды, жилья, огрублением нравов, навыками лжи, лицемерия, ханжества, самохвальства и т. д. и т. п. И даже когда ему самому, этому строю, пришлось перед всем миром - сочувствующим и злорадствующим - признаться в том, что не все уж так хорошо, назвав все это “культом личности”, то, во- первых, он хотел это представить как некий досадный эпизод на фоне общего и “крутого подъема”, а во-вторых, это признание и “меры” были того же, что при культе, порядка» [Твардовский, 2009, т.1, с. 100-101].

А.Т. Твардовский был убежденным коммунистом, но к методам, с помощью которых в СССР создавался новый строй, он относился весьма критически. Кроме того, либеральную искорку в нем раздували его коллеги. Они окружили его довольно плотным кольцом. Вот почему «Новый мир» превратился в какой-то мере в островок либерализма и космополитизма.

Первое предупреждение в адрес журнала «Новый мир» прозвучало из уст первого секретаря ЦК ВЛКСМ С.П. Павлова, который опубликовал в марте 1963 г. статью «Творчество молодежи» в «Комсомольской правде», где, в частности, говорилось: «… стоит почитать мемуары И. Эренбурга, «Вологодскую свадьбу» А. Яшина, путевые заметки В. Некрасова, «На полпути к Луне» В. Аксенова, «Матренин двор» А. Солженицына, «Хочу быть честным» В. Войновича (и все это из журнала «Новый мир») - от этих произведений несет таким пессимизмом, затхлостью, безысходностью, что у человека непосвященного, не знающего нашей жизни, могут, чего доброго, мозги стать набекрень. Кстати, подобные произведения «Новый мир» печатает с какой-то совершенно не объяснимой последовательностью» [Твардовский, 2009, т. 1, с. 167-168].

Второе предупреждение в адрес «Нового мира» прозвучало в июле 1969 г. из уст писателей М. Алексеева, С. Викулова, С. Воронина, В. Закруткина, А. Иванова, С. Малашкина, А. Прокофьева, П. Проскурина, С. Смирнова, В. Чивилихина и Н. Шундика. Они опубликовали в журнале «Огонек» письмо одиннадцати «Против чего выступает “Новый мир”?». Главное обвинение его авторов в адрес журнала состояло в следующем: «Наше время - время острейшей идеологической борьбы. Вопреки усердным призывам А.Г. Дементьева (заместителя А.Т. Твардовского. - В.Д.) не преувеличивать “опасности чуждых идеологических влияний”, мы еще раз утверждаем, что проникновение к нам буржуазной идеологии было и остается серьезнейшей опасностью. Если против нее не бороться, это может привести в постепенной подмене понятий пролетарского интернационализма столь милыми сердцу некоторых критиков и литераторов, группирующихся вокруг “Нового мира”, космополитическими идеями» [Романова, 2006, с. 722].

«Письмо одиннадцати» настигло А.Т. Твардовского в Кунцевской больнице. Его реакция была очень болезненной: «Ну, подлинно такого еще не бывало - по глупости, наглости, лжи и т. п. Едва ли не все, подписавшие этот антиновомирский, открыто фашиствующий манифест мужиковствующих, “паспортизованы” на страницах «НМ». Это самый, пожалуй, высокий взлет, гребень волны реакции в лице литподонков, которые пользуются очевидным покровительством некоей части “имеющегося мнения”» [Твардовский, 2009, т. 2, с. 354]. Единственное утешение: среди подписавших не оказалось литературных генералов: «ни Шолохова, ни Леонова, ни Федина» [Там же].

А.М. Турков в своей книге об А. Твардовском клеймит «пресловутых» авторов письма одиннадцати [Турков, 2010, с. 369-375]. Между тем они оказались пророками. То, чего они боялись еще в 1969 г., произошло у нас в 1980-1990-е гг. в такой омерзительной форме, какая даже и им не могла присниться в самом страшном сне: на смену советскому социализму пришел чудовищный российский капитализм. Эта смена происходила под дудку либералов- космополитов.

Поистине трагическим для А. Т. Твардовского оказался февраль 1970 г. Бюро Секретариата Правления Союза писателей СССР освободило от обязанностей членов редколлегии «Нового мира» И.И. Виноградова, А.И. Кондратовича, В. Я. Лакшина и И.А. Саца.

М. Алигер, А. Вознесенский, Е. Евтушенко, М. Исаковский, В. Каверин, Ю. Нагибин, А. Рыбаков, В. Тендряков, Ю. Трифонов и др. написали коллективное письмо Л.И. Брежневу. Они пытались спасти «Новый мир» от разгона его ведущих сотрудников и сохранить А.Т. Твардовского на посту его главного редактора. В этом письме, в частности, чита­ем: «А.Т. Твардовского можно смело назвать национальным поэтом России и народным поэтом Советского Союза. Значение его творчества для нашей литературы неоценимо. У нас нет поэта, равного ему по таланту и значению» [Твардовский, 2010, с. 575-576]. Золотые слова!

Л.И. Брежнев был недоволен: «Что еще за “коллективки”?» [Там же. С. 576]. А.Т. Твардовскому ничего не оставалось, как уйти с поста главного редактора журнала, ко­торый он возглавлял около шестнадцати лет.

22 февраля 1970 г. А.Т. Твардовский записал в своем дневнике: «В пятницу простился с редакцией, обошел все этажи и комнаты... Было решено уже, что не буду собирать всех в одной комнате, чтобы не “демонстрировать” ревом бабенок» [Твардовский, 2009, т. 2, с. 475]. Но нет худа без добра: «...нельзя не испытать блаженство свободы от рукописей, версток, посетителей и т. п. Впервые за много лет я сам с собой наедине» [Там же. С. 483].

9 июня 1970 г. А.Т. Твардовский решился посетить с В.Ф. Тендряковым диссидента Жореса Медведева в калужской психиатрической больнице. Это была его последняя политическая акция. Жестокая болезнь настигла его осенью 1970 г. Но он продолжал жить еще больше года. Его жизнь прервалась 18 декабря 1971 г. во сне.

Ты дура, смерть: грозишься людям
Своей бездонной пустотой,
А мы условились, что будем
И за твоею жить чертой.

Язык. Ведущей чертой А.Т. Твардовского в области языка было стремление к единению. Первый советский поэт стремился к единению с миллионами своих читателей. Что для этого единения требуется в первую очередь?

1. «Если самого не волнует, не радует, не удивляет порой хотя бы то, что пишешь, - никогда не взволнует, не порадует, не удивит другого: читателя, друга-знатока» [Твардовский, 1980, с. 115].
2. Если не высекать настоящих искорок из этого материала - лучше не браться. Нужно, чтобы было хорошо не в соответствии с некоей сознательной “простотой” и “грубостью”, а просто хорошо - хоть для кого. Но это не значит, что нужно “утончать” все с самого начала (Б. (видимо, А.А. Блок. - В.Д.), между прочим, тем и плох, что не о читателе внутренне гадает, а о своем кружке друзей с его эстетически жалкими приметами)» [Там же. С. 114].

Чтобы быть интересным не избранному кружку эстетов, а миллионам читателей, чтобы не впасть в «грех литературности» [Там же. С. 115], А.Т. Твардовский преобразовывал разговорный, прозаический язык в язык стихотворный, поэтический. Вот почему его стихи звучат как живая речь.

По поводу соотношения прозаической и стихотворной речи в своем поэтическом творчестве 9 августа 1961 г. А.Т. Твардовский написал в своем дневнике: «Я думаю по преимуществу прозой - это как бы мой родной язык, тогда как стихи - приобретенный, хотя бы и усвоенный до порядочного совершенства. Только изредка думаю и стихами, когда вдруг набегает строчка, “ход”, оборот, лад... Большинство, пожалуй, моих стихотворений, особенно “сюжетного ряда”, отяжелены их чисто прозаической основой. Но без этой прозаичности не могло случиться и моих больших вещей…» [Твардовский, 2009, т. 1, с. 42-43].

Добиться разговорной легкости у стихотворной строчки - дело многотрудное. В статье «Как был написан “Василий Теркин”» А.Т. Твардовский довольно подробно описал свои муки творчества. Есть в ней, между прочим, страницы, где он описывает, как рождалась третья главы его поэмы - «Переправа». Он писал: «Первой строкой “Переправы”, строкой, развившейся в ее, так сказать, “лейтмотив”, проникающий всю гла­ву, стало само это слово - “переправа”, повто­ренное в интонации, как бы предваряющей то, что стоит за этим словом:

Переправа, переправа… Я так долго обдумывал, представлял себе во всей натуральности эпизод переправы, стоившей многих жертв, огромного морального и физического напряжения людей и запомнившейся, должно быть, навсегда всем ее участникам, так “вжился” во все это, что вдруг как бы произнес про себя этот вздох- возглас: Переправа, переправа...

Я “поверил” в него. Почувствовал, что это слово и не может быть произнесено иначе, чем я его произнес, имея про себя все то, что оно означает: бой, кровь, потери, гибельный холод ночи и великое мужество людей, идущих на смерть за Родину» [Там же. С. 112-113].

Вот гениальное начало этой главы:
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда...
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, -
Ни приметы, ни следа.

Гениален весь «Теркин»! Не было другого советского поэта, который сумел бы в такой же мере, как его автор, по существу раствориться в единении со своим народом.

***

Константин Ваншенкин написал прекрасное четверостишье:

Ценим более всего
Во вселенной бесконечность,
В человеке - человечность,
В утре - света торжество.

Но что такое человечность? Стремление к истине, к красоте, к добру, к справедливости, к единению. Это стремление было в высшей степени развито у Александра Твардовского. Оно отражалось на других. К. Ваншенкин общался с ним в течение двадцати лет. Он вспоминал: «Люди, работавшие и сотрудничавшие с ним, в большинстве своем становились лучше, справедливее, человечней, всем своим обликом, поведением и делом невольно старались заслужить его одобрение» [Воспоминания об А. Твардовском, 1978, с. 210].

Библиографический список

1. Воспоминания об А. Твардовском [Текст] / сост. М.И. Твардовская. - М. : Советский писатель, 1978. - 488 с.
2. Романова, Р.М. Александр Твардовский. Труды и дни [Текст] / Р.М. Романова. - М. : Водолей Publishers, 2006. - 768 с.
3. Твардовский, А.Т. Собрание сочинений [Текст] : в 6-х т. / А.Т. Твардовский. - М. : Худ. лит., 1978. - Т. 4. Рассказы и очерки. - 566 с.
4. Твардовский, А.Т. Собрание сочинений [Текст] : в 6-х т. / А.Т. Твардовский. - М. : Худ. лит., 1980. - Т. 5. Статьи и заметки о литературе. Речи и выступления. - 463 с.
5. Твардовский, А.Т. Собрание сочинений [Текст] : в 6-х т. / А.Т. Твардовский. - М. : Худ. лит., 1983. - Т. 6. Письма. - 671 с.
6. Твардовский, А.Т. Новомирский дневник [Текст] : в 2 т. / А.Т. Твардовский. - М. : ПРОЗАиК, 2009. - 2 т.
7. Твардовский, А.Т. Давно ли? Жизнь тому назад. Биография. Стихи. Воспоминания [Текст] / А.Т. Твардовский; сост. И. Осипов. - М. : ЭКСМО, 2010. - 624 с.
8. Турков, А.М. Александр Твардовский [Текст] / А.М. Турков. - М. : Молодая гвардия, 2010. - 408 с.