Чувство хозяина (О творчестве Бориса Можаева)
Ф. Кузнецов
Бережно храню очерк Б. Можаева «Старые земли», опубликованный в одном из номеров газеты «Труд».
«Пора нам, давно пора засучив рукава браться за строительство деревни средней полосы и северо-запада России, поднимать целину, оказавшуюся в центре Отечества нашего», — писал там Б. Можаев, выражая общественную потребность времени, которая вскоре с таким размахом была реализована.
В очерке «Старые земли» писатель со знанием дела и кровной заинтересованностью размышлял о землях русского Нечерноземья, о судьбах древнего русского поля, отвоеванного у природы в тысячелетней упорной борьбе. «Неужели она глуха к затратам, неподатлива, неблагодарна, не отдает того, что вложишь в нее? Неправда! Земля эта сумеет еще постоять за себя ничем не хуже прославленных южных черноземов».
Какие условия необходимы для этого? Во-первых, капиталовложения, отвечает Можаев своим очерком, а во-вторых, хозяйское отношение тружеников к земле, говорит он всем своим творчеством.
Дело за хозяйским отношением тружеников к земле.
Он доказывает эту мысль, ссылаясь на М.Е. Салтыкова-Щедрина: «Олимпическое равнодушно к текущим (или, как обычно говорится, временным) интересам действительности понятно только тогда, когда интересы эти устраиваются сами собой, идут своим чередом, по раз заведенному порядку... Но когда наступает сознание, что без нашего личного участия никто нашего дела не сделает, да и само собой оно ни под каким видом не устроится, тогда необходимость сознать себя гражданином, необходимость принимать участие в общем течении жизни, а следовательно, и иметь определенный взгляд на явления ее представляется настолько настоятельной, что едва ли кто-нибудь может уклониться от нее».
Не будет преувеличенном сказать, чго в этой мысли М.Е. Салтыкова-Щедрина, приведенной в авторском вступлении к книге «Лесная дорога» («Современник», 1973), — ключ к пониманию творчества Бориса Можаева, любимых его героев, руководящих для него идей.
Его Федор Кузькин, герой повести «Живой», по жизненной достоверности, внутренней силе характера, речевому колориту, своеобычности духовного склада стоит для меня в одном ряду с Иваном Африкановичем В. Белова и Михаилом Пряслиным Ф. Абрамова.
Кузькин обнаруживает в авторе «Живого» дарование оригинальное, талант обнаженно драматический. Стихия Можаева — диалог, насыщенный сочным народным юмором, комедийные сцены, начиненные ядреной шуткой, неунывающей злостью, художественный очерк с обилием метких жизненных наблюдений и гражданским публицистическим зарядом. Он любит в литературе ближний бой, но отнюдь не на короткой дистанции.
Борис Можаев ярко выраженный социальный писатель.
В ряду современных прозаиков ему ближе всего, думается, яшинская традиция. Традиция, которая нашла свое выражение не только в «Районных буднях» или «Вологодской свадьбе», но и в сатирической новеллистике Г. Троепольского, «Вокруг да около» и «Пелагее» Ф. Абрамова, деревенских повестях В. Тендрякова, «Деревенском дневнике» Е. Дороша, рассказах К. Носова и В. Шукшина. Очевидна внутренняя, генетическая связь большинства произведении с реальной жизнью деревни, сложными социально-экономическими процессами развития и становления ее. Произведения эти возникали в предощущении, а порой — и в нетерпении перемен, в устремленности к тем благотворным изменениям в жизни деревни, которые совершаются в ней усилиями народа. Это проза активной социальной позиции, написанная не созерцателями, но людьми, истово и глубоко болеющими за судьбы деревни, озабоченными поиском позитивных решений в ее судьбе, прозревающими эти решения па путях социально-экономического прогресса, современных форм хозяйствования на земле. Проза высоких художественных и гражданских достоинств, она скромно росла чаще всего из очерка, из непосредственных наблюдений и размышлении над жизнью деревни, из стремления к прямому, активному, деловому вмешательству писателя в жизнь.
Вот и Бориса Можаева в традициях социальной прозы о нашей деревне, и в очерке, который он не оставляет, и в прозе волнуют вполне реальные заботы и печали, завоевании и свершения не деревни вообще, но деревни колхозной, ее добытчиков и тружеников. Он рассказывает о ее жизни, ни в чем не поступаясь правдой. В своем вступлении к книге «Лесная дорога» Б. Можаев пишет: «Автору хотелось бы показать, что жизнь не топчется на месте, а упорно движется вперед. Все наши сегодняшние достижения в деревне значительно выигрывают от сопоставления с недалеким прошлым, когда некоторые колхозы, как говорится, «лежали на брюхе»... Скажем проще — такой подход к явлениям жизни работает на наше время».
Но смысл этой повести не исчерпывается изображением экономических трудностей деревни минувших лет. Как не сводится и к формуле, выдвинутой самим писателем, говорящим, что повесть «Живой» — о том, как «рядовой колхозник одолел в тяжбе председателя райисполкома известного волюнтаристского толка».
Повесть «Живой» — прежде всего о потенциальных возможностях, внутренней творческой энергии, заложенных в незаурядной натуре Федора Фомича Кузькина, которые по вине Мотякова и Гузенкова пропадают в туне. Эти творческие возможности, активные социальные начала в личности Кузькина выработаны, прежде всего, колхозным строем, новой социальной действительностью. Они прорываются, когда Кузькин воюет, как умеет, с Мотяковым и Гузенковым, протестуя против их бесхозяйственности и равнодушия к делам колхоза и жизни колхозников, когда он проявляет смекалку и мужество, чтобы спасти «государственное имущество» — казенный лес.
Живой страдает в повести но только и не столько из-за экономических неурядиц, из-за «пустого» трудодня, сколько из-за мотяковекпх непорядков, которые лишают Кузькина возможности чувствовать себя в колхозе человеком, по-деловому хозяйствовать на земле. «Пустой» трудодень — это уже производное от мотяковских и гузенковских методов хозяйствования; в соседнем колхозе, у Пети Долгого, трудодень куда как «полон». Вот почему Живой и воюет с Мотяковым и Гузенковым, всей своей внутренней сутью воплощающими бескультурье, невежество, неумение работать и вдобавок дремучий социальный эгоизм. Но удивительно, что они руководят колхозниками только с помощью окрика да угроз.
«Пора отвыкать от старых методов», — говорит Мотякову представитель обкома, взявший сразу же сторону Кузькина в этой борьбе. Отвыкать от тех допотопных методов руководства, которые отчуждали, отстраняли колхозника от земли, от артели, убивали в нем хозяйское отношение к общему труду.
Повесть «Живой» в сборнике «Лесная дорога» как бы высвечена такими соседствующими с ней произведениями, как очерки «В Солдатове у Лозового», «Лесная дорога», рассказ «Дождь будет», повесть «Полюшко-поле». Произведения эти взаимно дополняют друг друга, помогая нам глубже понять авторскую позицию, ведущую, основную, самую дорогую для Б. Можаева мысль книги.
Как добиться, чтобы «сделать всех хозяевами»? Как «устроить так, чтобы каждый человек выгоду видел и хозяином своего дела был»? Чтобы человек и земля были связаны «и по любви и по расчету»? Таковы «проклятые вопросы» Бориса Можаева, ими мучаются герои его очерков и повестей. Они ищут ответы на них не в сфере абстракций, но на реальной, бренной земле, на пересечении моральных и материальных стимулов труда. Скажем, в той или иной системе организации труда, в системе звеньев, например, когда коллектив тружеников берет иа себя моральную и материальную ответственность за полный цикл сельскохозяйственных работ, ставит материальную оплату в прямую зависимость от результатов этого коллоктивпого труда. В общей, коллективной заинтересованности в труде, в хозяйском, гражданском отношении тружеников к общему делу ищут и находят герои повестей и очерков Бориса Можаева одухотворенность бытия, осмысленность существования.
Нравственное требование: «чтобы каждый по-хозяйски распоряжался своим делом» Б. Можаев распространяет на все области жизни и труда, справедливо считая его решающим для нашего времени. Он не склонен легко оправдывать людей, уклоняющихся от бремени личной, гражданской ответственности.
Об этом очерк «Лесная дорога», на мой взгляд, лучший очерк Б. Можаева. В нем писатель выступает против варварского отношения к природе, против бесхозяйственной рубки кедра, когда из-за отсутствия дорог гниет лес, забиваются топляками реки, гибнет кета: «Вода красная от икры отмель усеяна сдохшей рыбой». Очерк заражает холодным, кипящим гражданским гневом против бесхозяйственности и одновременно заставляет задумываться о твоей личной гражданской ответственности за жизнь, за происходящее вокруг.
Через весь очерк проходит рефрен: «Отчего не исправляете дорогу?» — «Приказа кет». — «А почему снегозадержатели не поставят?» — «Не знаю, — пожал плечами ветврач, — Оно-то дело пустяковое, да сверху никто по распоряжается... видать, привыкли», и т. д.
За этими недоуменными вопросами корреспондента и схожими ответами, которые ои получает, мы ощущаем глубокую тревогу писателя по поводу той безгражданственности, с которой он встретился на этом далеком таежном лесопункте, тревогу и неприятие писателем этого равнодушия людей к делу, к жизни, к интересам народа и государства.
Б. Можаев и воюет своим творчеством как раз против «привычки» к бездумью, равнодушию, бесхозяйственности, ко всему тому, что мы «привыкли» называть недостатками в нашей жизни. Он стремится будить в душах читателей нравственное отношение к делу, стремление сознавать себя гражданином, принимать активное, деятельное участие в общем течении жизни, которая сама собой, без личного участия каждого из нас не устроится.
Л-ра: Кузнецов Ф. Перекличка эпох. – Москва, 1980. – С. 271-277.
Произведения
Критика
