Георгий Владимов. Большая руда
(Отрывок)
1
Он стоял на поверхности земли, над гигантской овальной чашей карьера. На нем была рыжая вельветовая куртка на «молниях» и штаны из белесой парусины, с застиранными пятнами извести и мазута. Рукой он придерживал кепку, низко надвинув ее на лоб, чтоб не сорвал ветер.
Тень облака скользнула вниз, упала на пестрое, движущееся скопище машин и людей, погасив блеск металла и сверкание стекол. Тень проползла по холмистому дну карьера, подернутому дымкой, — через россыпи желтого песка, голубовато-свинцовой глины и обломки расколотых глыб цвета запекшейся крови — и стала выбираться наверх, обгоняя взлет деревянных лестниц. И умчалась в зеленую степь, к перелескам и хуторам, затерявшимся на горизонте.
Тени шли косяком, и ни одна не могла накрыть сразу весь карьер, но парень, стоявший наверху, видел не это. Он видел пыльную дорогу, петляющую по дну и по склонам, и бесконечную вереницу грузовиков, проделывающих в дыму и реве этот замысловатый путь, чтоб вывезти наверх щепотку глины или песка. Грузовики двигались медленно, с одинаковыми интервалами; казалось, дорога сама, извиваясь, тащит их вверх на себе, а хвост ее все отрастает в темных глубинах.
— Тут работы — мама родная! — громко сказал парень. И, выругавшись витиевато, просто так, от избытка чувств, пришел к выводу: — Не может быть, чтоб я здесь не окопался.
Он пошел краем пропасти, топча траву, сошвыривая вниз комья сухой глины. Карьер медленно поворачивался под ним, открывая свои закоулки, затянутые дымом и пылью. Затем парень оглянулся на него из зарослей молодого дубняка, увидел тонкую ребристую стрелу экскаватора, чиркнувшую по облакам, и пошел напролом, раздвигая ветви локтями. Листья хлестали его по лицу. Он вышел на просеку и перепрыгнул глинистый ров. И снова увидел карьер, от которого никак не мог уйти, но не весь, а лишь другой его берег, с белыми и желтыми пластами, едва различавшимися вдали, — так широка была чаша и так густо она курилась.
В ров из длинной ржавой трубы, висящей на деревянных подпорках, падала вода. Он наклонился и захватил ртом струю, от которой заломило зубы. Вода была чистая и прозрачная, она вовсе не пахла никакой «химией», как думал он раньше, хотя ее откачивали из железистых недр. Ее называли здесь врагом номер один, но парень, напившись, зарычал от удовольствия и, сдернув кепку, смочил и пригладил пятерней свои прямые, светлые, мягко распадавшиеся пряди.
Он шел, посвистывая, помахивая кепкой, не отряхнув с куртки тяжелых брызг, и все, что он видел и слышал, нравилось ему: и эта широкая Просека с отпечатками рустованных шин на песчаной дороге и шелестом листвы, который мягко глушил звяканье и скрежет карьера; и разбросанные в редком лесу, выкрашенные в желтое и синее дощатые строения парикмахерской, столовой, ларьков, и самое большое из них, с вывеской, начертанной малиновыми буквами по темно-зеленому полю: «Контора Лозненского карьера»; и кусты смородины под окнами, распахнутыми настежь, откуда неслись звонки телефонов, треск машинок, голоса и выстилался табачный дым.
Когда-то на месте рудника был сад, потом молодые деревья перенесли, а старые просто вырубили, только две молоденькие яблони возле конторы никому не мешали, их оставили расти. Но никто не ухаживал за ними, и за три года, что здесь велись вскрышные работы, яблоньки успели одичать. Он подобрал в траве несколько мелких опадышей, но есть не стал, на них и смотреть было кисло, только подержал на ладони.
Отсюда он видел всю выездную траншею, наклонно убегающую между крутыми глинистыми откосами, ослепительно блещущую под солнцем. В конце ее появлялись нагруженные самосвалы — сначала будто картонные, плоско темневшие в дымно-солнечной синеве, а потом постепенно обретавшие плоть, и мощь, и грозную величину, когда они, взревывая, набирали ход и проплывали мимо, попирая землю упругой тяжестью могучего колеса.
«Не может быть, чтоб я здесь не окопался! — опять подумал парень. Врешь, никто меня отсюда не повернет».
2
Начальник карьера был молод, очкаст, долговяз и давно не брит. Под столом было тесно его ногам, обутым в баскетбольные кеды, и он сидел, откинувшись, в застегнутом парусиновом пиджаке и мятом соломенном брыле. На столе перед ним был телефон с рукояткой зуммера и ничего больше. Из одного угла рта в другой ходила огромная самокрутка.
— Тоже на работу? — сурово спросил начальник.
Парень, который только что вошел к нему, молча выложил перед ним старое удостоверение шофера, выданное в саперной автороте. Он имел и другие права, но армейские действовали вернее.
Начальник придвинулся и кивнул.
— Дальше.
Но парень не склонен был спешить. Он подождал, чтоб начальник мог увидеть талон предупреждений, ни разу еще не проколотый. Затем появилась трудовая книжка, раскрытая там, где можно было понять, что предъявитель сего возил кирпич на Урале и взрывчатку на строительстве Иркутской ГЭС. Ту страничку, где говорилось о его работе в таксомоторном парке города Орла и на санаторном автобусе в Ялте, он решил не показывать, покуда не спросят.
— Послушайте, Пронякин, — сказал начальник, — почему вы со мной хитрите? Я же вас помню. Вы были у меня вчера. На что вы надеетесь? Что я близорукий? Но фамилии-то я все-таки запоминаю. Или думаете, я у вас что-нибудь другое спрошу? Представьте себе, тот же вопрос: какая у вас специальность?
— Шофер, — убежденно сказал Пронякин.
— Вижу, что не парикмахер. Но кто? Карбюраторщик? На дизельных самосвалах ведь не работали?
Пронякин решил сесть. Это значило, что разговор будет по душам. Но начальник не склонен был говорить по душам. Он хмурился и ждал ответа.
— Не приходилось, — сказал Пронякин. Это было все-таки лучше, чем сказать «нет»; просто не представилось случая.
— Разговора у нас не будет, — твердо сказал начальник и отодвинул документы. Он говорил рыкающим баском, срывающимся, однако, на дискант, хотя, конечно, давно прошли времена, когда голос у него ломался. — Я знаю, вы приехали по объявлению, какой-то кретин в «Известиях» раззвонил на весь Союз: «Приезжайте! КМА — КМА! Милости просим!» А нам вот расхлебывать, поворачивать народ от ворот. Что делать? Мы уже раз шесть объявления давали: «Требуются дизелисты», да кто там фитюльки наши заметит?..
«Я-то заметил, — подумал Пронякин, понимающе кивая ему, — только от ворот ты меня не повернешь».
— Вот так, Пронякин, — сказал начальник, вздыхая. — Бортовых машин у меня нет, а на самосвалах ты не работал.
— Это верно…
— Ну вот, я рад, что ты наконец понял.
— … однако же и девять лет за баранкой — тоже не псу под хвост.
— А я ничего и не говорю. И вообще, это не от меня зависит. Отдел кадров все равно не оформит.
— Ну, это не скажите! Начкарьера тоже фигура не последняя.
— В данном случае, к сожалению, последняя, — просто сказал начальник. Он прикрыл глаза красными веками. — Пока нет руды, дорогой мой Пронякин, последняя… Последняя, кого можно драить с песком и трепать за хохол, потому что крыть-то ей, собственно говоря, нечем. Будет руда — будет власть. А покамест мы только просим. Можешь поверить, я с тобой по-человечески говорю. Вот — два месяца назад по нашей заявке оформили несколько шоферов из колхозов, бравые ребята, но в дизелях — ни бельмеса, напортачили Бог знает как. Так что теперь вопрос ребром: знаешь самосвал — садись; не знаешь будь добр, поучись где-нибудь, тогда и приезжай.
— Да уж, видал я, как тут ездиют, — вставил Пронякин.
— Вот так, — сказал начальник. — Понял теперь?
— Когда же она будет, руда? Может, ее и ждать недолго. А я уеду…
— Сказать по секрету, Пронякин, я тоже очень, очень хотел бы знать, когда же будет руда. Но я не знаю. И, как видишь, говорю об этом прямо. Этим я, наверное, и отличаюсь от других знатоков. Ошибки, конечно, быть не может, даже думать нельзя об этом. Ожидаем со дня на день, и этот день уже тянется второй месяц. Ждали на семьдесят пятом метре. Черта с два! Ждали на восьмидесятом… Потом обещали нам на восемьдесят третьем, божились — это-то уж наверняка. Ну, выбрали несколько глыб — для рапорта, конечно, хватило, но ведь большой руды нет! Это же, как мы говорим, не промышленный уровень. Понимаешь ли ты все это? Доходит оно до тебя?
— Дошло уже.
— Ну и чудесно. Я ведь чего хочу? Чтоб ты на меня не обижался.
Он помолчал, побарабанил по столу длинными обкуренными пальцами. Потом улыбнулся неожиданно мягкой улыбкой, сразу сказавшей о его возрасте и о том, каково ему сейчас на его месте.
— Что, невеселые вещи я тебе говорю, Пронякин? А мне, ты думаешь, весело? Иной раз сидишь вот так, и какая только чертовщина не полезет в голову. Думаешь — а есть ли она там, большая руда? А может, ее и нету?..
— Как это нету? — тоже улыбаясь, спросил Пронякин. — Раз божились значит, должна быть. Куда же ей деться?
— Конечно, — сказал начальник. — Куда же она денется? Куда же она уйдет?..
Улыбка уже ушла из его глаз. Он сильно затянулся самокруткой, поплевал на нее и, бросив на пол, придавил резиновым каблуком. Потом задумался, глядя куда-то поверх и мимо Пронякина и рассеянно похрустывая суставами пальцев.
— А знаете, что я скажу вам, начальник? — сказал Пронякин. — Никуда я от вас не уеду.
— Ну что ты, Пронякин. Это ты лучше брось.
— Брошу, так сами же и подберете. Я завтра опять приду. И послезавтра приду. И после-послезавтра. Выгоните — вернусь. А не вернусь — сами же меня позовете.
— Очень может быть. Когда будет руда. А пока — пойми, нет базы для разговора. И учти — за дверью другие ждут.
Они в самом деле ждали своей очереди, парни в пиджаках и куртках, съехавшиеся по объявлению и слегка обалдевшие от всего, что они увидели здесь. Они подпирали из коридора фанерную стенку и разговаривали нарочито весело и небрежно, скрепляя беззлобной матерщиной распадающуюся речь.
— Слыхали? Такие же бедолаги, как я, — сказал Пронякин. — Нас, шоферов, что нерезаных собак развелось. Ну кто теперь не шофер! И разве же вы им что-нибудь другое скажете? То же самое, что и мне.
— К сожалению, так.
— Только не знаю, как они, а я от вас никуда не уйду. Некуда мне уходить. Намотался, намыкался, поверх головы хватит. Да и поистратился я на дорогу, обратно — веришь ли? — не на что ехать. Вот как хочешь…
— Ты что, в заключении был? — спросил начальник.
— Покамест Бог миловал. Я к делу, к месту хочу определиться. Я работать могу, как мало кто. Я как услышал по радио про ваши дела, так и сказал: «Стоп, Витька! Это как раз, значит, для тебя. Никуда ты не денешься, окромя Курской аномалии. Тебе руду эту самую добывать».
— Что вы все, как один, заладили мне про добычу? Ведь руды-то нет!
— Не говори таких слов, товарищ начальник! — сказал Пронякин торжественно. — Не нынче, так завтра, а будет руда. Такое, понимаешь, вот у меня лично впечатление.
Начальник поглядел на него с любопытством и полез в карман за табаком, но вытащил только пыльную крошку и расстроенно заморгал.
Пронякин молча положил на стол пачку «Беломора».
— Ты знаешь, Пронякин, — сказал начальник, вытягивая машинально папиросу, — у меня тоже такое впечатление, что вот-вот должна быть большая руда…
«Так, — подумал Пронякин. — Ты уже спекся».
— А как же! — сказал он непререкаемо. — Куда ж ей, заразе, деться?
— Вот что, Пронякин, — сказал начальник. Он чуть-чуть повеселел и ерзал на своем скрипучем стуле. — Отдел кадров тебя действительно так не оформит. Но я тебе советую: сходи в автоколонну, разыщи там Мацуева, бригадира. Смена у них сегодня ночная, но он-то наверняка в гараже. Не знаю, может, какой-нибудь завалященький «мазик» он для тебя подберет. А потом будем сочинять ультиматум в рудоуправление. Но если там откажут…
— Понимаю.
— Нет, — начальник помотал головой, — не понимаешь. Ты еще намучаешься с этим «МАЗом», заранее тебе говорю. Это у нас, так сказать, отживающая тягловая единица.
— Что же, на них совсем ездить нельзя?
— Почему нельзя? Машина-то прекрасная, добрая, лучше любой десятитонки. Только норма на нее по-уродски составлена. Пока только начинали рыть, еще ничего было, не жаловались «мазисты», а теперь мы уже на восемьдесят пять метров зарылись, километраж вон как увеличился, да и крутизну дорог надо учесть, а нормы оставлены прежние. Вот и ездят у нас пятеро великомучеников. Ты, если оформишься, шестой будешь. Только они с верхних горизонтов возят, а тебе придется с нижнего. Понял теперь? Устраивает?
Пронякин пожал плечами.
— Где наша не пропадала. И долго мне хуже всех будет?
— Не знаю, — сказал начальник. — Одно из двух: либо руду достанем тогда уж нормы пересмотрят, — либо раньше все «МАЗы» изведем. Я лично на руду надеюсь. Я уж сказал тебе: будет руда — будет власть.
— Ну что ж, меня это тоже устраивает.
— Заявление у тебя готово? Давай подпишу… Эхе-хе… Напишу: «Не возражаю». Большего, к сожалению, не могу.
Тут зазвонил телефон, и начальник, подняв трубку, зажал ее между щекой и плечом. Должно быть, ему сообщали что-то тревожное, потому что он начал густо темнеть, и рука его все не решалась поставить подпись.
— Так, — говорил начальник. — Так… Так…
Пронякин двумя пальцами подвинул бумажку. Выцветшие глаза взглянули на него коротко и бестолково, но рука быстро и размашисто расписалась. Пронякин осторожно вытянул из-под нее заявление.
— Скажите там, чтоб не ждали! — крикнул начальник вдогонку. — Больше принимать не буду…
Пронякин уже не слышал его. Выйдя на крыльцо конторы, он увидел те же медлительные тяжелые облака, яблоньки, пригнувшиеся под ветром, и стенды с портретами передовиков и цитатами из их обязательств, прислоненные к низкой ограде. Те же и все-таки уже не те. Он двинулся не спеша к киоску с газированной водой и бросил мятую рублевку на мокрый алюминиевый поднос.
— Два с сиропом.
Облокотившись, он смотрел на продавщицу. Она мыла стаканы с деревенской тщательностью и без той хлесткой ловкости, которая отличает городских продавщиц. И сироп она наливала аккуратно. «Дура, — спокойно подумал он. Счастья своего не знаешь. Эх, сюда бы женульку определить, она б тебе показала. У нее б потекла копеечка».
— Не надоело еще? — спросил он, принимаясь за второй стакан.
Она взглянула быстро, с диковатой застенчивостью, широко взмахивая выгоревшими ресницами.
— Чего?
— Сидеть тут, говорю, не надоело еще? Такая молодая, тебе бы в самый раз на экскаватор пойти или на кран.
— Не берут.
«Все ясно, — подумал он. — Держаться за место не станешь».
— Возьмут, — сказал он убежденно. — Не посмеют не взять.
Она вдруг улыбнулась, так же застенчиво и диковато.
— Ну да!
— Научный фактор. Книжки читай.
— А я читаю. Как никто не подходит, так я и читаю… То так и целый день, бывает, читаю.
— По ночам тоже читай. Возьмут.
Он вышел на дорогу. Был пересменок, и самосвалы на своей слоновьей скорости двигались порожняком по бетонке, огибавшей лес. Он дождался бортовой машины с людьми и, еще не дав ей притормозить, рывком подскочил в кузов. Кто-то потянул его за куртку, и, опираясь привычно на чьи-то плечи и головы, он пробрался к борту и растолкал для себя местечко. Люди в машине сидели на корточках, и он тоже присел, дорога уже была освоена мотоциклистами ОРУДа.
За лесом возникли гаражи автоколонны, а за ними — наклонные галереи и висячие фермы дробильной фабрики.
— Постучите-кось, кто поближе.
Кто-то забарабанил по крыше кабины. Пронякин спрыгнул и тотчас свернул под арку серых кирпичных ворот. Вдоль гаражей двумя длинными шеренгами стояли самосвалы с поднятыми кузовами. Они напоминали готовые к залпу «катюши». Несколько шоферов чистили кузова лопатами. Пронякин спросил у них, как найти Мацуева. Провожаемый их взглядами — они, разумеется, оставили работу и обсуждали его появление, — он шел мимо высоких радиаторов, достигавших его макушки, мимо оловянных медведей, задиравших на него лапу как по команде, и чувствовал себя уже наполовину причастным к этим свирепым машинам.
Мацуев вышел к нему из темной глубины гаража. Он был не выше Пронякина, но очень широк в кости и весьма внушителен со своей тяжелой квадратной головой и лохматыми, насупленными бровями. Пронякин молча протянул ему свое заявление. Мацуев коротко покосился на бумажку и стал неторопливо разглядывать самого Пронякина, обтирая ветошью голые до локтей, волосатые руки. Наконец он спросил хрипло:
— Взял тебя Хомяков?
— Не знаю, — осторожно ответил Пронякин. — К вам послал. Вы, мол, решите, брать или не брать.
— Ишь ты, — сказал Мацуев, не усмехаясь. Он надолго занялся своими обмасленными руками.
Пронякин тоже внимательно смотрел на эту ветошь, Как будто немало зависело и от нее.
— Такое дело, — сказал наконец Мацуев. — «Мазик»-то у меня действительно есть незанятый. Только его, понимаешь, чинить надо. Сильно надо чинить. В общем, тут механик требуется.
— Вот он и стоит, — улыбнулся Пронякин. — Перед вами.
— И диплом есть?
— Диплома нету. Руки есть.
— Ага, — сказал Мацуев. — Так, значит? Ну что же. Починишь, мне покажешь, тогда и будем решать.
И, предупреждая вопрос, добавил: — Ремонт, само собою, оплатим.
— Само собою, — сказал Пронякин. — А где он, «мазик»-то? Хочу на него поглядеть.
— А чего на него глядеть-то? Его чинить надо. Глядели уж многие, не помогает. Ты, подумай, а завтра приходи.
Он двинулся было обратно в темную глубину гаража, но Пронякин неуловимым движением загородил ему дорогу.
— А все ж поглядеть-то можно? Не развалится. Я бы сразу и чинить начал.
— Прямо сразу?
— А чего ж тянуть?
— Ишь ты, — опять сказал Мацуев. Он швырнул ветошь в ящик с песком и улыбнулся наконец Пронякину. — Ну пошли. Только зажмурь глаза, ежели из робких.
«МАЗ-200» — двухосная широкорылая машина — был и на самом деле устрашающ. Нужна была старательная, воистину мастерская работа, чтобы так растрясти рессоры, помять кузов, избить ободья колес. Нагнувшись и поглядев на карданный вал, Пронякин только присвистнул.
— Кто же это такое допустил, а?
— Ездил на нем один, сукин дьявол, — пояснил Мацуев и сплюнул. — Ну, опять же, дороги здесь, сам знаешь, какие. Да и груз деликатный.
— Тут не в дороге дело. И не в грузе. Бить надо по мордам за такую езду.
— Кто ж говорит. Конечно, надо. Только за всеми дураками не уследишь. В общем, гляди сам. Не понравится — обижаться не стану.
— Возьмусь, — сказал Пронякин. — Такая моя планида.
— Подумай, — посоветовал Мацуев, уходя. — Я не тороплю.
И как только он ушел. Пронякин быстро открыл кабину и влез на широкое раздавленное сиденье. Это было просто необходимо ему — подержать в руках огромную баранку, ощутить ее шершавость и теплоту и чувство уверенности в себе, точно это и есть те самые рога, за которые берешь судьбу. Он сразу увидел и непомерный люфт руля, и что оборвана тяга педали и не работает спидометр, закончивший счет километров задолго до того дня, как машина испустила последний вздох. «Э, да не в том суть, — сказал он себе, — зато уж никакая собака не скажет: приполз на готовенькое. Оно, конечно, против «ЯАЗа» трехосного я бы ничего не имел… Да кто же тебе его даст, Пронякин?»
Оставив в кабине куртку и кепку, он обошел машину со всех сторон, попинал носком увядшие баллоны, затем подошел к радиатору и поднял капот.
— Мама родная! — сказал он почти весело.
Эта состарившаяся телега начинала ему нравиться. Он вытащил из кабины сиденье и, положив его под машину, полез за ним на четвереньках.
Заглянув сюда через полчаса, Мацуев услышал веселое посвистывание.
— Ну как? — спросил Мацуев, присаживаясь на корточки.
— Страх и ужас. Катафалк моей бабушки.
— Откажешься, стало быть?
— Даже наоборот. Беру.
— Думаешь, пойдет машина?
— У меня пойдет. Зверь будет, а не машина.
Пронякин выбрался из-под машины ногами вперед и сел, прислонясь спиной к высокому колесу. Он улыбался, на щеках и на лбу блестели иссиня-желтые пятна смазки. Старенькую майку он тоже успел запачкать.
— Понимаешь, чем она больна? — спросил Мацуев.
— Двигатель, честно говорю, не смотрел, не дизелист; вижу только, что грязи много. Но рулевые тяги гляди-кось, как покорежены — обухом, что ли, он их подправлял? Теперь — у карданвала, у заднего, шлицы поистерлись, а погнутость — в полпальца, не меньше; биение, видать, страшное. В коробке передач трещина внизу, это и сам видишь, масло течет. Ну, а про задний мост и говорить нечего, вал — так просто рукой проворачивается. Уж куда хуже! Сателлиты, что ли, повыкрошились.
— Понимаешь ли… — Мацуев смущенно почесал в затылке. — Может, их там и нету, сателлитов.
— Куда ж они делись?
— Понимаешь, его одно время списать хотели. Ну, каждый и тащил, чего хотел. В общем… недоглядел я. Это уж я маленечко обратно его подсобрал, чтоб хоть божеский вид имел. Теперь-то мы его и на день запираем…
Пронякин усмехнулся и махнул рукой.
— Ты чему улыбаешься? — спросил Мацуев. — Тут плакать нужно.
— Привычки нету. В армии и не такое приходилось чинить. Дефектная ведомость на него составлена?
Мацуев опять почесал в затылке.
— Дефектная ведомость, понимаешь, есть. А запчастей нету. Вот какая история. В армии-то, наверно, были?
— Это верно.
— Вот то-то. Так что не зря я тебе говорил — подумай.
— А на свалках? — спросил Пронякин.
— Как везде. Что ты, на новых стройках не бывал? Поищешь — найдешь. Чего не найдешь — наменяешь, «мазисты» и в других бригадах есть. Ну и мы, конечно, от своих «ЯАЗов» кой-чем поделимся. Ну, что еще? Мастерская у нас хоть и слабенькая, а своя. Ты возьмись только.
— Взялся уже, — сказал Пронякин. — Я от своего не отступаю.
Они помолчали. Мацуев смотрел на него, почему-то виновато помаргивая. Пронякин выволок сиденье и положил его в кабину.
— Ты где устроился? — спросил Мацуев. — В гостинице?
— В коттедже, едят его клопы.
— Тебе в общежитие надо переходить.
— Да ведь не примут, пока на работу не поступлю.
— Поступишь. Будь уверен.
Пронякин вежливо промолчал. Он надел куртку и, сощелкивая ногтем приставшие ворсинки ветоши, ожидал, что еще скажет Мацуев.
— Не знаю еще, какой ты механик, — сказал Мацуев. — А машину, видать, любишь. Уважаешь ее.
— Как не уважать, ежели кормит. Для меня машина — тот же человек, только железный и говорить не умеет.
— А как же! — сказал Мацуев. — Тот же человек… Ну, а как с дизелем обращаться, я тебе на своем «ЯАЗе» покажу. Освоишь. Книжки, какие нужно, у меня возьмешь.
— Книжки есть у меня. С собою вожу.
— Ишь ты. Ну валяй, я тут еще покручусь. Может, какие запчастишки все-таки подберу для тебя. Завтра приходи к восьми. А коменданту в общежитии скажешь: Мацуев, мол, просил пристроить пока. Не откажет. — Он помолчал, пошевелил мохнатыми толстыми бровями. — Жинка есть у тебя?
— Имеется, в одном экземпляре.
— Это хорошо. Жинку со временем вызовешь, ежели захочет она. Покамест в общаге поживете, а там, может, и комнатка будет… Ты, часом, не из летунов?
— Был. Надоело.
— Ну, это самое верное. Это я и вижу.
Он протянул толстую растопыренную ладонь, в которой совсем спряталась сухая и жилистая рука Пронякина.
Произведения
Критика
