Курт Воннегут. Необыкновенный роман Джозефа Хеллера об обыкновенном человеке

Компании, взявшейся делать фильм по первому роману Джозефа Хеллера «Уловка-22», пришлось задействовать один из самых больших в мире военных аэродромов. Тот, кто пожелает сделать фильм на основе его второго романа «Что-то случилось», достанет весь необходимый реквизит у Блумингдейла: несколько кроватей, конторок, столов и стульев.

Человеческая жизнь вся как-то обесценилась и съежилась в его новой книге. Теперь она, пожалуй, могла бы уместиться в обычной могиле.

Рассказывают, что после лоцманских приключений на Миссисипи Марка Твена не оставляло такое чувство, будто жизнь его с тех пор пошла под гору. Если взглянуть на романы мистера Хеллера в исторической перспективе, то можно будет сказать то же самое о целом поколении белых американцев, принадлежащих к среднему классу,— о моем поколении, о поколении мистера Хеллера и Германа Бука, Нормана Мейлера и Ирвина Шоу, Вэнса Бурджейли и Джеймса Джонса, и так далее и так далее,— для них все пошло под гору после второй мировой войны, и вокруг все чаще виделось одно: кровь и бессмыслица.

И та и другая книга написаны, с отличным чувством юмора, но смешного в них мало. Если собрать все эти шутки, выйдет горькая история о тех разочарованиях, которые выпадают на долю самого что ни на есть обыкновенного человека, имеющего самые добрые намерения.

Будучи первоклассным юмористом, мистер Хеллер намеренно портит собственные шутки, давая их в интерпретации своих несчастливых персонажей. И еще он упорно разрабатывает самые избитые темы. После того, как была напечатана и нами пережевана тысяча «аэро-романов» о второй мировой войне, он предложил нам тысяча первый, героя которого со временем признали шедевром трезво мыслящего безумца.

На этот раз он предложил нам тысяча первый вариант чиновника, так сказать, «человека в сером фланелевом костюме». Живет себе в милом домике в Коннектикуте, начинает свой рассказ автор, с женой, дочерью и двумя сыновьями с иголочки одетый мрачновато-ироничный чиновник средней руки по имени Роберт Слокум. Работает в посреднической фирме в Манхэттене. Он потерял покой. Он оплакивает не использованные в молодости возможности. Он изводит себя мыслями о прибавках к зарплате и продвижении по службе, презирая при этом свою фирму и свою работу. Время от времени он изменяет от скуки своей жене в каком-нибудь курортном местечке, где проходит очередная конференция по сбыту, или в затянувшийся обеденный перерыв, или вечером — под предлогом, что засиделся в конторе по работе.

Он выдохся.

Он очень боится старости.

На то, чтобы еще раз описать эту набившую всем оскомину ситуацию, у мистера Хеллера ушло двенадцать лет. Перед нами монолог Слокума. Обо всем, что говорят остальные, мы узнаем с его слов. Что же касается его слов, то все они, от первого до последнего абзаца, так похожи одно на другое, что у меня перед глазами возникла картина: скульптор, сооружающий огромную статую из листового железа. В руках у него крошечный молоточек, которым нужно ударить с одинаковой силой миллионы раз, чтобы фигура обрела должные очертания.

Каждая такая вмятинка—факт из нашей жизни, ординарный и удручающий факт.

«Жена у меня, право же, хорошая или была хорошей,— говорит Слокум где-то в начале романа,—и мне часто жаль ее. Она может среди дня приложиться к бутылочке, а по вечерам, когда мы бываем в гостях, флиртует или пытается флиртовать, хотя совсем не умеет это делать».

«Я подарил дочери машину,—говорит он ближе к концу.— Настроение у нее, похоже, начинает подниматься!»

Слокум лезет из кожи вон, шлеп-шлеп-шлепая факт за фактом, дабы убедить нас в том, что он обречен быть несчастным; и не потому вовсе, что у него ущербный характер или много врагов, нет, все дело в фактах самой действительности.

Что же сделала с ним эта тягомотная действительность? Она потребовала от него, человека самых добрых намерений, откликаться на те или иные факты. И он откликался, и откликался, и откликался, пока не оказалось, что большая часть жизни уже прожита, а в душе не осталось даже искры радости, ничего, кроме смертельной скуки и опустошенности.

Лишь один факт из приведенного множества по-настоящему страшен. Лишь он один позволяет сказать, что Слокуму повезло меньше, чем его соседям. Его младший сын—неизлечимый душевнобольной.

Слокум не испытывает к нему жалости. «Я перестал думать о Дереке как об одном из моих детей,—говорит он. — Вообще как о моем ребенке. Я стараюсь просто не думать о нем. Это совсем не трудно, даже когда мы все дома й он трясет рядом своей красной погремушкой или издает нечленораздельные звуки, пытаясь что- то сказать. Вот я уже и забыл, как его зовут. Детям до него тоже нет дела».

Здесь либо в другом месте мистер Хеллер мог бы хоть разок прибегнуть к традиционному чеховскому приему, рассчитанному на то, чтобы пробудить в нас жалость к убогому в чем-то человеку. Он мог бы сказать, что Слокум был пьян или что он устал после тяжелого дня в конторе и поэтому, мол, произносит такие жестокие слова. Можно было оговориться, что это он рассуждает сам с собой или что эти жестокие слова адресованы незнакомцу, которого он больше никогда не увидит. Нет, Слокуму, неизменно трезвому и откровенному на протяжении всего монолога, похоже, глубоко наплевать на то, кто его может услышать. Судя по тем неприглядным эпизодам и ситуациям, на которых он останавливается, он хочет, чтобы мы почувствовали к нему неприязнь.

И мы удовлетворяем его желание.

Хорошая ли это книга? Да. Крепко сбитая, она завораживает читателя. Она прозрачна и отполирована, как алмаз чистой воды. Каждая страница у мистера Хеллера отделана с такой точностью и тщательностью, что остается только признать: роман «Что-то случилось» во всех отношениях получился таким, каким его задумал автор.

И бог с ними, с рекламными анонсами, которые выворачивают все наизнанку. Мне уже довелось видеть анонс (напечатанный в Англии), где говорилось, как все мы истосковались по новой книге Хеллера, раскрыв которую можно будет от души посмеяться. Что ж, обычный способ, не. хуже других, чтобы заставить людей прочесть одну из самых горьких книг, когда-либо написанных.

Эта книга столь чудовищно пессимистична, что, право же, ее можно назвать смелым экспериментом. До сих пор картины полной безнадежности входили в литературу исключительно малыми дозами, в форме короткой новеллы; вспомню лишь самые любимые—«Превращение» Кафки, «Лотерею» Шерли Джексон, «Похмелье» Джона Д. Макдональда. Насколько мне известно, Джозеф Хеллер первым из больших американских писателей посвятил теме безысходности толстый роман. Даже в финале этой книги ее герой Слокум нимало не меняется.

Женщина средних лет, прочитав гранки романа «Что-то случилось», сказала мне вчера, что это, пожалуй, ответ на целый поток книг, чьи авторы, женщины, описывали серую жизнь домохозяек. Действительно, Слокум будто пытается доказать, что он не менее глубоко несчастен, чем окружающие его женщины. В конце концов, его жена должна свыкнуться всего лишь с одной формой пытки—с адом семейной жизни в Коннектикуте, в котором живет, между прочим, и он, маясь бессонными ночами и по выходным, когда отдушина в виде супружеской измены исключается. Но ведь он вдобавок еще должен день за днем отсиживать в конторе, где ему выматывают последние нервы, которые не успели вымотать домашние мучители.

(Кстати сказать, место работы Слокума не названо и характер продукции фирмы не уточнен. Я попросил, чтобы друг моего друга узнал через знакомого мистера Хеллера, не согласится ли автор назвать фирму, в которой служит Слокум. Мистер Хеллер ответил незамедлительно и чистосердечно: «Время и К°». Ну вот, теперь вы все знаете.)

Точно так же, как мистеру Хеллеру совершенно безразлично, имеет некая компания опознавательный знак или нет, в равной степени он стоит в стороне от ожесточенных схваток между мужской и женской частью населения, ставших приметой времени. Он начал свою книгу еще в 1962 году; с тех пор возникло немало душераздирающих сенсаций и произошло немало конфронтации, однако герой Хеллера глух и слеп к ним. До него доходят сигналы только от трех источников: контора, дом и собственная память.

На основе одних этих сигналов он и делает со всей серьезностью свой вывод: «Мир больше «не тянет». Идея хорошая, но безнадежно устарела».

Вот уж действительно черный юмор — за минусом юмора.

Между прочим, во время второй мировой войны Роберт Слокум служил в военно-воздушных силах в Италии. Ничто не доставляло ему большей радости, чем демонстрировать проституткам своюинеиссякаемую мужскую потенцию. Этим же отличался и Джон Йоссариан, герой «Уловки-22», чье местонахождение в настоящий момент неизвестно.

Предвижу тягучие, как патока, предостережения против возможного причисления книги к разряду важных явлений. Понадобилось больше года, чтобы «Уловка-22» завоевала себе приверженцев. Сам я проявил тогда осторожность. Проявлю ее и на этот раз.

Причины, по которым многим будет не так-то просто принять роман «Что-то случилось», имеют глубокие корни. Легко ли проглотить книгу писателя, который, хотел он этого или нет, порождает новые мифы? (Чтобы осуществить такое, нет лучше способа, чем взять старую-престарую историю и, блистательно рассказав ее, навсегда закрыть тему.) На сегодняшний день «Уловка-22» является главным мифом об участии американцев в войне с фашизмом. Роман «Что-то случилось», если он будет прочитан, может стать главным мифом о выходцах из среднего класса, которые вернулись домой с войны, чтобы принять под свою охрану пороховой погреб под названием собственная семья. Если верить предлагаемому мифу, эти семьи трогательно беззащитны и глубоко несчастны. Если верить предлагаемому мифу, отцы этих семейств поступали на службу, которая нередко была для них в определенном смысле унизительной или по крайней мере никчемной, лишь бы выколотить побольше денег, и эти деньги они пускали в ход, тщетно надеясь купить на них счастье и надежное положение для своих близких. Предлагаемый миф утверждает, что в процессе этой борьбы они растеряли свое человеческое достоинство и волю к жизни.

Миф утверждает, что они чудовищно устали.

Принять новый миф — значит расстаться со многими нашими иллюзиями молодости, а заодно расписаться под тем, что возможно, со временем станет эпитафией нашему поколению в стенограмме истории. Вот почему критики, как мне кажется, подвергают часто остракизму наши наиболее значительные романы, и стихи, и пьесы, не успевают те появиться, и в то же время превозносят откровенно слабые сочинения. Рождение нового мифа вселяет в них первобытный ужас—ведь мифы так заразительны.

Сам я уже, кажется, переборол в себе этот ужас. Испытав первоначально отчуждение к роману, теперь я рад тому, что он предстанет перед будущими поколениями как некий жуткий призрак всего того, что испытало мое поколение, поколение белых американцев с расплывчатыми идеями в голове, всего того, во что мы превратили свою жизнь, пройдя через эти испытания.

И еще я рассчитываю на отдачу. Хочется верить, что читатели младшего поколения полюбят Роберта Слокума, справедливо полагая, что он далеко не столь отталкивающе аморален и общественно бесполезен, каким он пытается себя представить.

Люди намного моложе меня, быть может, даже посмеются добродушно над Слокумом, хотя лично мне это не удалось. Быть может, они усмотрят нечто комическое в его трагически абсурдной убежденности, будто он несет всю полноту ответственности за счастье и несчастья членов своей небольшой семьи.

Они могут также обнаружить в нем остатки достоинства старого солдата, потерпевшего в конце концов духовный крах по причине постепенного старения и воздействия различных жизненных обстоятельств.

Что до меня, то я не могу выжать из себя даже улыбки, когда читаю о том, как он засыпает: «Если раньше я сворачивался как зародыш, то теперь лежу как труп». Мне так хочется, чтобы у Слокума нашлись какие-то теплые слова о жизни, что я «вчитываю» крупицы оптимизма даже в те фразы, которые писались с очевидной иронией,—такие, как, скажем, эта: «Наконец-то я знаю, кем бы мне хотелось быть, когда я вырасту;-когда я вырасту, я хочу быть маленьким мальчиком».

Самое, наверное, запоминающееся признание Слокума—это то, где он скорбит не о своем поколении, а о последующем, представленном его замкнутой юной дочерью. «Когда-то у меня в доме сидела в высоком кресле веселая девчушка,— говорит он.— Она уписывала все за обе щеки и могла хохотать до упаду. Сейчас ее с нами нет. Судя по всему, ее нигде нет».

Мы продолжаем читать этот несколько растянутый роман, несмотря на то, что и сам язык, и описываемые чувства лишены каких-либо взлетов и падений, продолжаем читать по той причине, что напряжение в нем все время нарастает. Нас как бы завораживает вопрос: какой же именно из возможных трагедий разрешится это нагромождение одного несчастья на другое? И автор верно выбирает финальную сцену.

Повторяю, книга эта—наиболее сильная и потому самая устойчивая вариация на знакомую тему, так как здесь в открытую говорится то, о чем в прочих вариациях только намекалось или вовсе умалчивалось в потоке безудержных умилений. Говорится же вот что: если жить так, как живется всем этим людям, то и жить не стоит.

1974 г.

md-eksperiment.org