20-02-2018 Джеймс Олдридж (James Aldridge) 153

Джеймс Олдридж. Охотник

(Отрывок)

Рою — такому, каков он есть, — пролагателю новых троп, пионеру, человеку среди людей который, как все ему подобные, в конце концов одерживает победу над человеческим отчаянием.

Рой Мак-Нэйр в точности знал, где он выберется из лесу, поэтому он не задержался, попав на заброшенную лесовозную дорогу. Приземистый крепыш, весь мускулы и движение, он выкатился из кустарника, как бочка, которую не остановить. Рой не сбавил шага на трудном подъеме по лысому граниту, он просто пригнулся под тяжелым грузом, чтобы облегчить работу коротким и крепким ногам. Одолев подъем, он поднял голову к быстро оглядел то, что называли поселком Сент-Эллен.

Эта горсть разбросанных строений была окружена и, можно сказать, раздавлена лесными и гранитными массивами, которые тесно прижимали ее к голому берегу озера Гурон. Глядя на поселок, Рой улыбался — больше Сент-Эллену, но также и при воспоминании о тех днях, когда он бывал на этом склоне со своим другом Джеком Бэртоном. Будь Джек сейчас рядом с ним, Рой махнул бы небрежно в сторону Сент-Эллена и сказал бы вызывающе: «Все еще держится, Джек. Все еще держится!» На что Бэртон ответил бы презрительно: «Этот город будет стоять здесь и после того, как ты умрешь. Рой, еще долго после того, как ты умрешь и тебя похоронят».

В те дни Рой громко смеялся бы над этим до самого конца спуска. До самого поселка он дразнил бы Джека Бэртона, подзадоривая его защищать Сент-Эллен от угрозы окончательного поглощения лесом. Тогда после долгого охотничьего сезона в лесах Рою нравились доводы Бэртона в пользу Сент-Эллена, и сейчас ему их не хватало. Рой любил смотреть на городок с этого склона и любил, чтобы при этом присутствовал Джек Бэртон. Но вот уже четыре года, как Бэртон бросил охоту ради фермерства, и Рой, спускаясь по склону один, по привычке улыбнулся, когда городишко пропал из виду, заслоненный березами и соснами, теснее обступившими дорогу.

Хотя Рой был доволен, что дом уже близко, он знал, что его еще огорчит по пути вид разрушенной фермы. Он приостановился на дороге и поглядел на нее: единственная уцелевшая стена на заросшем участке. Это и само по себе было трагичное зрелище, но для Роя трагедия заключалась и в ином, в назойливом напоминании о человеке, которого он хотел забыть: об Энди Эндрюсе, уже давно пропавшем без вести. Каждый год, глядя на развалины старой фермы, Рой задавал себе вопрос: а что если Энди Эндрюс возвратился в Сент-Эллен и теперь вся моя жизнь полетит к черту?

— Бедняга Энди, — пробормотал он. Смешанное чувство — расположение к другу и страх перед призраком — охватило Роя. — Да его, должно быть, на свете нет. — Рой только наполовину верил этому; но, как вызов судьбе, он усилием воли заставил себя позабыть про Энди: если после двенадцати лет отсутствия Энди вернулся домой, значит, ничего не поделаешь и придется решать всякие трудности. А сейчас важнее не забыть о том, кто ему действительно страшен, о пушном инспекторе, но перед этим последним спуском он не мог выкинуть из головы ни того, ни другого.

Ближе всего было идти по дороге, но обычно Рой сейчас же сворачивал с нее, огибал городок и подходил к дому сзади. Здесь мало вероятным было повстречать инспектора, который имел право остановить и обыскатъ его в надежде обнаружить незаконные и несезонные меха, что инспектор и пытался делать ежегодно уже на протяжении двадцати лет. На этот раз Рой дольше обычного не сворачивал с дороги, потому что запоздал. Ему хотелось вернуться в Сент-Эллен до наступления темноты, хотелось поспеть к ужину на братниной ферме. Стряхивая пот, слепивший ему глаза, и в последний раз поправляя на плечах лямки, он заметил, что над головой кружит большая ушастая сова. Он остановился и увидел, как, расправив крылья, она по всем правилам спикировала через просеку с верхушки высокого дерева до самой земли. В лесу было уже слишком темно, чтобы разглядеть конец пике, но Рой понял, что оно кончено, когда на весь лес раздался совиный всхлип и плач.

Хотя Рою и не хотелось задерживаться, он свернул в сторону и стал продираться сквозь заросли, чтобы поглядеть, в чем дело. На опушке леса, почти у самой земли, он увидел сову. Головой она крепко застряла в развилке стволов молодой березки. Сова в ярости раскинула крылья и глубоко впилась когтями в мох и землю. Когда Рой подошел, она попыталась угрожающе поднять голову. Рой подобрал валежину, и сова вцепилась в нее крючковатым клювом. Потом он раздвинул стволы березки и освободил сову. Она свалилась, и Рой отступил, опасаясь, что сова заденет его при взлете, но она билась на земле: крылья у нее были почти вырваны.

Рой поднял маленькую полевую мышь, выпущенную хищником. Мышь была жива, но вся оцепенела от страха. Рой положил ее в безопасное место между двумя пнями и вернулся к сове. Она смертельно расшиблась. Рой отступил, дважды ударил ее по голове березовым суком, и она замерла. Он подумал: «С чего это сова, ночная птица, вздумала охотиться днем? Видно, от старости? Или с голода?» Он поглядел, как юркнула прочь отдышавшаяся мышь, потом пошел дальше по дороге.

Свернул он с нее, когда увидел огни магазина Дюкэна. Он пересек пустырь и собирался нырнуть в пихтовый молодняк, когда впереди, шагах в пятидесяти, появился человек, видимо, подстерегавший его. Рой круто свернул и в мгновение ока исчез, продираясь что есть мочи сквозь густую заросль. Остановился он, только услышав, как его окликает знакомый голос.

Обернувшись, он увидел за спиной тощую фигуру с топором в руке и услышал смех Джека Бэртона.

— А ты становишься беспечным, — сказал тот. — Я тебя заметил за милю, еще на спуске.

— Фермер Джек! — радостно воскликнул Рой. — Что ты здесь делаешь?

— Подстерегаю тебя, а ты ломишься, как медведь.

— Да я знал, что это ты, другой такой скелетины нет во всем Сент-Эллене.

— Ты думал, что это инспектор, — заявил Бэртон.

Рой посмеялся и над Бэртоном и над собой.

— Но все-таки, что ты тут делаешь? — спросил он еще раз.

Бэртон взялся за топор:

— Корчую этот пустырь.

— Ты что же, батрачишь на матушку Деннис?

— Я фермер, — сказал Бэртон. — В жизни своей ни на кого я не буду батрачить. Дрова матушке Деннис, земля мне.

— Обираешь бедную старуху, — сказал Рой.

— Ты меня послушай, — ответил Бэртон. — В один прекрасный день инспектор подстережет тебя и, когда увидит, что в твоем мешке мехов сверх нормы, отберет у тебя участок, а самого отдаст под суд!

Это была отместка, но это было и трезвое предупреждение человека, который знал, каким бедствием для Роя было бы лишиться своего охотничьего участка и права на охоту. А это бедствие угрожало Рою при каждом возвращении в Сент-Эллен, потому что как зарегистрированный траппер[1] он имел право на определенное количество шкурок каждого пушного зверя и не больше. Останови и обыщи его сейчас инспектор — это было бы концом для Роя-охотника, потому что, конечно, у него за спиной навьючено много больше нормы, и Джек Бэртон это прекрасно знает.

— Ну, инспектору надо еще поймать меня, — сказал Рой.

Мысль о давнем поединке с инспектором доставляла Рою удовольствие, но предостережение Бэртона его на мгновение обескуражило.

— В один прекрасный день он поймает тебя, Рой, — сказал Бэртон и заговорил о другом. — Как охота? — спросил он, ощупывая заплечный мешок Роя.

— Весенний бобер, ондатра, — сказал Рой, — несколько лисиц и котов. Мало становится, Джек, слишком мало.

— Когда же ты собираешься податься на север, Рой?

— Если так пойдет дальше, откладывать не придется. Обловлен весь участок. Разве только за Четырьмя Озерами найдешь приличную бобровую хатку. А норок мне за весь год ни одной не попалось. Кончается для нас охота, Джек.

— Это ты говорил еще четыре года назад.

— И сейчас говорю, — мирно возразил Рой. — С Муск-о-ги покончено. Можно вернуть территорию Бобу и прочим Оджибуэям.

Муск-о-ги был в свое время охотничьей территорией индейского племени Оджибуэев. Это они назвали так неисследованное пространство, которое тянулось к северу от озера Гурон вплоть до хребта Серебряного Доллара. Пионеры выжили оттуда индейцев, и на протяжении двухсот лет заказник Муск-о-ги кормил охотников и мелких фермеров. Он и сейчас кормил их, особенно тех тринадцать трапперов, которым отведены были там охотничьи участки; но Рой был убежден, что в Муск-о-ги охотникам скоро делать будет нечего.

— Да, Джек, — сказал он, — вот и доохотились!

— Так что же тебя здесь держит? — спросил Бэртон. — На север надо двигаться скорее, а то будет поздно. Все охотники Муск-о-ги разинут рот на эти новые участки на севере, и на будущий год ты останешься ни с чем. Так что же тебя держит здесь? — Джек Бэртон знал, что удерживает Роя. Рой любил возвращаться из лесов в свое обжитое жилье. Трудно будет Рою уйти далеко на север и отрезать себя от своих, стать бездомной лесной тварью. Но, с другой стороны, за пятнадцать лет совместной охоты Бэртон знал, как нужен Рою лес. Для Роя не было иной жизни.

— А если ты не поспешишь перебраться на север, Рой, тебе скоро придется ковырять здесь землю за кусок хлеба. — По тому, как сразу помрачнел Рой, Джек понял, что для него это по-прежнему самая страшная угроза, и пожалел, что сказал об этом так прямо.

— Ты раньше станешь премьер-министром, чем я фермером, — сказал Рой и улыбнулся своему прежнему товарищу по охоте. — Эх ты, фермер Джек! — сказал он. — Фермер Джек!

— Ну что ж что фермер? Что в этом плохого?

— Неплохо для больного, для женатого, что им еще остается? Но будь у тебя хоть какая-нибудь возможность, ты завтра же вернулся бы в лес. — Рой знал, что это не совсем так. Джек Бэртон был фермером по природе и по доброй воле, но слишком сжился с лесом, чтобы забыть о нем окончательно. Хоть он и покончил с охотой, но раз в год отправлялся поохотиться: по его словам, чтобы запастись олениной, но на самом деле — и Рой это знал, — чтобы выгнать из себя лес на весь остаток года. — Ну как, собираешься в этом году? — спросил Рой.

— Да вот, может быть, смотаюсь в лес за оленем к рождеству, — ответил Бэртон.

— Следов много, — сказал Рой, — а оленей не видел.

— А лоси?

— Ну, лося всегда найдешь. Все дело в том, чтобы выследить его раньше Мэррея или Зела Сен-Клэра. Они уже суют свой нос во все участки, готовятся к зимней охоте.

— А инспектор готовит им по хорошенькой тюремной камере. Мэррею закатят десять лет, если инспектор его поймает, а Зел — тот прямо угодит в Форт-Уэнтворт. Инспектор предупредил, что в городе он его не тронет, но если встретит в лесу, то засадит непременно. А Мэррея посадят, где бы он ни попался.

— Пусть только не пытается ловить их в лесах. А то повстречают его там Мэррей или Зел — тогда быть греху.

— Смотри, не позволяй им пользоваться твоими хижинами, — быстро добавил Бэртон.

— Но разве за ними уследишь? Они что снег: выпал — и нет его. Да Мэррея я и не видел все лето.

— А Зел только что пожаловал в город, — сообщил Джек.

Рой недослышал и пришел в неописуемое смятение.

— Кто пожаловал в город? — спросил он.

— Зел Сен-Клэр, — ответил Джек.

— А, Зел! — Рой посмотрел на Джека, ему хотелось спросить, не вернулся ли Энди Эндрюс; но спросить об Энди было свыше его сил, как свыше сил было для Джека Бэртона промолвить хоть словечко об их бывшем сотоварище, хотя Джек знал, как заботит это Роя.

А где Зел? — спросил Рой, снова вытесняя Энди из головы, убеждая себя, что и в этом году, как и раньше, Энди не явился и не появится никогда. Ушел и не вернется. — Что, Зел работает на дороге? — спросил он Джека.

— Нет. Я пустил его в заброшенную сторожку в конце моей вырубки. У его жены еще один младенец.

— Ну для чего ты пускаешь его в сторожку? Ведь ты дорожный уполномоченный? Ты должен следить за порядком! — Рой любил титул «дорожный уполномоченный», кроме его звучности, и за то, что его носил друг Джек Бэртон, хотя был он всего-навсего десятником на летних дорожно-ремонтных работах. — А Зел платит тебе?

— Это за мою развалюху? Я пустил его, чтоб он расчистил и вспахал вырубку.

— Думаешь фермера из него сделать?

— Нет. Но теперь, когда он потерял свой участок в лесу, ему ничем нельзя пренебрегать.

— Из Зела, как бы он ни старался прокормить семью, никогда не выйдет ничего, кроме бродяги. Ты никогда не сделаешь из него фермера, — сказал Рой.

— Тем хуже для него, — заметил Джек.

— Я думаю, Мэррей тоже постарается повидать жену и детей.

— Она уехала в Марлоу, работает на консервном заводе, — сказал Джек.

— Бедняга Мэррей! — вздохнул Рой. — Несправедливо это со стороны инспектора так притеснять человека только за то, что он взял несколько шкурок не в сезон.

— Не в сезон и не там, где положено! У Мэррея в его хижине в пушном заповеднике нашли шкурок на две тысячи долларов. Если бы он не улизнул, с ним бы тут же расправились.

— Э, да что и говорить, оба хищники и бродяги! — сказал Рой, подтягивая лямки заплечного мешка.

— А если ты с ними не перестанешь знаться, кончишь тем же: станешь вместо охотника дичью. — Это было словечко самого Роя, которое Джек обратил против него же. Но Рою понравилось, что Джек повторяет его слова.

— Пока меня кто-то ждет дома, я не стану бродягой, — сказал Рой, за шутливым тоном скрывая серьезность. — Я еще зайду к тебе, Джек. Непременно зайду, прежде чем возвращаться на озеро.

— Ты напьешься, и я тебя не увижу, пока сам не соберусь на озеро! — прокричал ему вслед Джек Бэртон, но Рой уже был далеко, и в ответ Джек услышал только его смех из сумерек вечернего леса.

Темнота обогнала Роя, и когда он отворил дверь в жарко натопленную кухню, его невестка собирала ужин.

Она испугалась.

— Думала, что это медведь, Руфь? — спросил Рой.

— А откуда мне знать, что это ты? — раздраженно сказала она. — Сэм дома, а больше мы никого не ждем. Разве можно вламываться так прямо из лесу!

Роя забавлял ее испуг, и он не обратил внимания на ее раздраженный тон.

— Сэм вернулся так рано? — спросил он, прислонив мешок к стене и высвобождая руки.

— Он всегда возвращается рано, — едко заметила Руфь Мак-Нэйр. — До зимы далеко, а он редко работает полный день. Поздно выходит, рано возвращается.

— Стареет, должно быть, — сказал Рой, поднимаясь по лестнице в свою комнату. Он скинул на пол мешок и чиркнул спичкой, чтобы зажечь лампу. Она была грязная — и керосину ни капли. Он спустился в кухню и стал наполнять ее из большого бидона. Тут вошел брат.

— Ну, как дела? — спросил он.

— Неплохо, Сэм, неплохо.

— Как бобер в этом году?

— Шкурки хорошие, только мало. — Говоря с братом, Рой из вежливости распрямился, но Сэм уже ушел. Рой опять присел на корточки и долил лампу. Он вытер ее, зажег и отнес в свою комнату.

Рой вытащил из мешка три связки шкурок и положил их под матрац. Не то, чтобы он их прятал. Он клал их туда, чтобы разгладить: ведь пролежав целый день в мешке, они смялись и скомкались. Больше в мешке ничего не было. Он швырнул его под кровать и вытер грязные руки о штанину. В неубранной комнате было пыльно и душно, и он настежь распахнул окно.

Потом Рой пошел в кухню, помылся у раковины, под пристальным взглядом худенькой, бледной девочки лет восьми.

— Здравствуй, Грэйс, — сказал он ей, но она молча наблюдала, как он полощется. Помыв за дверью ноги, Рой поднялся к себе наверх, чтобы надеть все чистое к ужину. Сунувшись за чистой рубашкой в сосновый комод, он обнаружил, что добрая половина его вещей исчезла: свитеры, летнее белье, даже брюки и сапоги. Бывало, что и раньше пропадала сорочка-другая, но такого еще не случалось. Его это рассердило. Кто бы это мог быть: брат или этот мальчишка — племянник Фрэнк? И не то чтобы ему было жалко платья. Роя бесило, что так встречал его после отсутствия родной дом. Это было признаком чего-то гораздо более угрожающего, чем просто пропажа какого-то тряпья. Он отмахнулся от горьких мыслей, спустился вниз и сел к столу.

Там уже был Фрэнк, которого мать пробирала за то, что он пропадал до ночи. Это был румяный мальчишка лет двенадцати, ростом с отца и выше Роя. Но он был худ, и голубая рубашка Роя болталась на нем, как на вешалке. Значит, это Фрэнк, подумал Рой.

— Хэлло, Фрэнки, — сказал он мальчику.

— Хэлло, Рой, — громко ответил тот.

— Говори с дядей как следует, — одернул его отец. — А если еще раз пожалуешь так поздно, отправлю тебя спать в хлев, со свиньями. — Угроза была серьезная, но высказана была как-то вяло.

Фрэнк улыбнулся Рою, и все продолжали ужинать в молчании.

Ужин был пресный, безвкусный, совсем не такой, какого ожидал Рой. Сейчас осень, уже должен быть молодой картофель, горошек, тыква, капуста, новый хлеб. А вместо всего этого вываренная свинина и кукурузная кашица. Благо еще свинина была свежая.

— Ты что, купил борова? — спросил Рой.

— Нет, продал свинью, — ответил Сэм. — Последнюю. Теперь в этом доме не скоро полакомятся свининой. — И как будто отвечая на следующий вопрос Роя, Сэм продолжал быстро: — Пришлось продать ее, Рой, чтобы купить у Пита Дюкэна хоть немного чаю и сахару. Себе оставили только окорок; она у нас была здоровенная чушка. — Опять в его словах прозвучала вялая горечь.

— Надо же было хоть что-нибудь продать, чтоб выручить денег, — едко добавила Руфь.

Рой промолчал. То, что творилось в этом доме, нравилось ему все меньше и меньше, но ничто уже не могло удивить его здесь ни в прошлом, ни в этом, ни в грядущем году. Попросту дела шли все хуже. После ужина детей отослали спать, хотя Фрэнк громко протестовал, что еще только восемь часов. На это мать не нашла лучшего ответа, как подзатыльник, и кухня с уходом ребят сразу помрачнела.

Сэм и Рой уселись у печки, а Руфь убрала со стола. Долго все трое молчали. Сэм курил, Рой жевал табак и старался насладиться сознанием, что он наконец у себя дома. Но это ему не удавалось, потому что он не мог быть спокоен и дома, пока не разузнает об Эндрюсе. Ему хотелось небрежно спросить Сэма: «А что, Энди не вернулся?» Но этих-то слов он никак и не мог выговорить, и вот он сидел молча и ждал, когда заговорит Сэм. Как и в прошлые годы, Рой убеждал себя, что, вернись Энди домой, об этом кто-нибудь да сказал бы, и все же не был уверен и ждал.

— Когда собираешься вернуться на озеро? — спросил Сэм.

— Да через несколько дней, — ответил Рой.

Сэм не глядел на младшего брата.

— А ты не мог бы задержаться? — спросил он.

— Я должен вернуться, Сэм. Я пришел только за продовольствием на зиму. — Брат и без того знал все это, но Рой старался быть терпеливым.

— А ты не мог бы остаться здесь до зимы? — спросил Сэм.

— Зачем? — Рой был изумлен.

Сэм помолчал, подыскивая доводы в пользу своей просьбы.

— Тебе надо остаться и помочь мне по хозяйству, Рой. Только до зимы, всего несколько недель.

Оба они говорили сдержанно и сейчас были очень похожи. Сэм был всего на полтора года старше Роя и на каких-нибудь два дюйма выше. Сложением, манерой речи и внешностью они очень походили друг на друга, только Сэм был чуть рыхлее и медлительней. Но они по-разному смотрели на жизнь. В Рое не было ни подавленности, ни жалости к себе, ни горечи. Сэму свойственны были все эти три чувства, и, когда они прорывались, Рой просто не знал, как себя держать.

— Я не могу оставаться в городе в это время года, — медленно сказал он.

— Но почему? — спросил Сэм. — Что для тебя значат несколько недель?

— Много значат, Сэмюель. Участок истощен, ты знаешь. Ловушек у меня столько, что я едва успеваю обойти их, и все-таки добыча так мала, что рано или поздно мне придется брать новый участок на севере.

— Ты уж давно говоришь об этом, — сказал Сэм и сплюнул в огонь. — Я знаю, что твой участок истощен. Именно поэтому тебе и надо остаться в Сент-Эллене. Охота в Муск-о-ги кончена. Рой. Лучше бы помог мне спасти ферму. Для одного человека это непосильно. Ну почему тебе не попробовать хоть один год? Почему?

— Я охотник, Сэм. Ты — фермер.

— Просто я старший сын! — горько промолвил Сэм. — А ты фермер получше меня, таким фермером мне никогда не стать.

Рой не любил, когда ему это говорили, но знал, что это правда. Вернувшись после первой мировой войны из Франции девятнадцатилетним юношей, он два года хозяйствовал на ферме. И эти два года после войны он не давал ферме захиреть, расчистил достаточно земли, обработал ее так, что она держалась до сих пор. Но двух лет фермерства было для Роя достаточно, и он обрадовался, когда старший брат вернулся из Торонто с пустыми руками и вступил во владение фермой. Сэм был старшим, и ферма была его по праву. Мать их умерла, оставив их еще малолетками, отец умер, когда они были на фронте, а младший брат скоро покинул Сент-Эллен и стал работать на рудниках в Сэдбери. Теперь ферма принадлежала Сэму, и это он был обязан работать на земле, а вовсе не Рой. Он не отказывается помочь Сэму летом, когда может урвать на это время и когда ему вообще можно побыть в городе, но сейчас вовсе не время Рою торчать в Сент-Эллене, и Сэм это прекрасно знает.

— Ну только в этот раз, Рой, — просил Сэм. — Помоги мне подготовиться к зиме.

— Если я останусь до зимы, — сказал Рой, — я уж не смогу уйти.

— А зачем тебе уходить! — настаивал Сэм.

Рой почувствовал ловушку, но спорить ему не хотелось.

— А разве у тебя плохо идет хозяйство, Сэм? — спросил он. — Не должно бы. — Он сказал это как можно спокойнее.

Сэму тоже не хотелось спорить, но он не мог сладить с чувством горечи:

— Лучше уж быть батраком. Работая на другого, по крайней мере хоть получаешь деньги в конце каждой недели. А выручка с фермы — ее и не видишь.

— Разве ты ничего не выручил с урожая?

— Выручил, но, когда внес все платежи, денег не хватило даже на семена, не то что на какие-нибудь закупки у Дюкэна. Я все еще выплачиваю по закладной, и недоимки за тридцатые годы, и даже по земельной ссуде, которую отец получил еще в тысяча девятьсот третьем году.

Рой знал про эти долги, но у какого фермера нет долгов! Фермерам всегда приходилось изворачиваться, платить, когда есть чем, а не то залезать в долги, проклиная высокие проценты, и налоги, и земельные банки, которые обирали их до нитки. И все же он знал, что Сэм не должен был так обнищать; обнищать до того, чтобы спустить последнюю свинью. За все то долгое время, что Мак-Нэйры обрабатывали землю, не было, кажется, случая, чтобы кто-нибудь из них продавал последнюю свинью, и для чего: на чай и сахар. Так мог поступить только в конец отчаявшийся человек.

— На этих лесных фермах еще можно перебиться одному, — продолжал Сэм. — Можно прокормиться тем, что тебе дает ферма: есть свое масло, молоко и хлеб, но для семейного человека этого недостаточно, Рой. Недостаточно.

— А я думал, что цены на хлеб сейчас хороши, — сказал Рой.

— Они хороши с самой войны, да что толку, если все другие цены растут еще быстрей. А к тому же у меня пшеница не дозрела и нет кормов. Земля мокла все лето, половина сена сгнила неубранной.

Рой все-таки не мог понять.

— Но если земля такая тяжелая, почему ты по весне не посеял горох или еще какие-нибудь овощи?

— Да она не тяжелая, — сказал Сэм, — а вся заболочена, прокисла.

— Ну так осушить ее.

— Ты же знаешь, только переднее поле как следует вспахано. А все остальное мочежины.

— А разве нельзя было достать машину? Прокопать канавы?

— У меня всего две руки, — сказал Сэм. — Поэтому тебе и надо остаться. Мы наладили бы осушку усадебного надела, выкорчевали бы сорок четвертую расчистку, могли бы посеять красный клевер, а может быть, кукурузу или картофель. Мне нужны рабочие руки, Рой, а нанять я никого не могу.

— А я думал, что ты выкорчевал сорок четвертую еще летом.

Руфь Мак-Нэйр, опустившаяся женщина с презрительным взглядом и отвислой грудью, присела к столу.

— Он был слишком занят, все лошадей сдавал на сторону, — сказала она, — а деньги тратил бог знает на что. Все лето бездельничал, смотрел, как другие работают.

Сэм не спорил с женой, и Рой знал, что дело тут не в лености. Слабость Сэма была в другом: он неспособен был понять, что фермерство — это расчет; расчет во всем: никогда не покупать больше семян, чем можешь посеять, никогда не сеять больше того, что можешь собрать, при продаже никогда не оставлять скот и семью без запасов. У Сэма не хватало для этого ни сноровки, ни охоты. Если он и потерял зря все лето, это говорило не о лени, а скорее о том, что он отчаялся.

— А как упряжка? Работают? — Роя это особенно интересовало, потому что это он купил брату двух тяжеловозов-клайдсдэлей, купил всего два года назад, потратив на это выручку за полгода охоты. Но и это оказалось Сэму не в прок и не под силу.

— Я продал упряжку, — сказал Сэм и в первый раз посмотрел на Роя.

— Но как же, Сэм, — яростно воскликнул Рой. — Ведь это была лучшая упряжка в Сент-Эллене!

Сэм пытался что-то сказать, но у него ничего не вышло.

Рой пожалел о своей вспышке. Его изумление и гнев были подавлены привычным усилием держать язык за зубами. Ему жалко было брата, он был горько разочарован и угнетен тем, что этот развал происходит у него на глазах, не только душевный распад брата, но и распад дома, семейного очага.

— А как же ты обойдешься без лошадей? — печально проговорил Рой.

— Никак не обойдусь, если ты мне не поможешь. Об этом я и толкую тебе, Рой. — В безжизненном тоне Сэма все та же вялая угроза. Но Рой не поддастся; он не верит даже, что дело так уж плохо. Сэм удручен и подавлен, просто на себя не похож.

— А что если я попрошу Джека Бэртона помочь тебе? — предложил Рой. — Джек сделает все, что может.

— У него и без меня забот хватает, — сказал Сэм.

— Не хотим мы его, — вмешалась Руфь Мак-Нэйр. — Он свинопас и лесоруб, одно слово — поденщик.

— Он хороший фермер, Руфь, — сказал Рой.

— А для меня он всегда останется батраком, и я не хочу, чтобы такие люди помогали нам задаром. Ему надо поденщину. Таким он был, таким и всегда будет.

Рой терпеливо выслушал ее, он знал, что она презирает Джека, как может презирать дочь фермера сына батрака. Отец Джека десять лет батрачил у старого Боба Муди, отца Руфи. Теперь на земле не удержалось никого из этой семьи, а у Джека была какая ни на есть, но своя ферма, которая его все-таки кормила. Он даже прикупил два акра из той земли, которую старый Муди вынужден был продать, когда его разорили земельные банки и сломили постоянные споры, раздоры и грубость своих же детей, в том числе и Руфи. Рой всегда сознавал то зло, которое она внесла в их дом, постепенно обволакивая спокойного Сэма своей чванливостью и мелочностью, никогда не поддерживая его ласковым словом, участливой заботой, помощью в труде. Она так много поработала, чтобы сделать Сэма таким, каким он стал, что Рой уже не отделял их друг от друга, разве лишь в том, что Сэм был окончательно измотан и почти не говорил с женой, тогда как Руфь и сейчас еще пыталась его подзуживать. «Бедняга Сэм, — подумал Рой. — Ему только и нужна была что тихая, спокойная жена, которая заботилась бы о нем и уважала бы его. А он получил в жены злую бабу, которая держала его в постоянном страхе, прицеплялась к каждому слову и каждый спор раздувала в грубую свару». Ее пошлая грубость была главной причиной теперешнего состояния Сэма.

— Не хочу я его, — твердила она и сейчас о Джеке Бэртоне. — Я так ему самому прямо в лицо скажу, если вы его сюда приведете. Он нам ни к чему!

— У него собственная ферма, — заметил Рой, обращаясь к Руфи в тщетной попытке защитить Джека. — И хозяйствует он неплохо.

— Ему и нельзя иначе при такой жене: наплодили целый выводок. — Эти грубые слова, сказанные с циничной усмешкой, были подчеркнуты непристойным жестом ее уродливых рук. Роя возмутила такая грубость, недостойная человека, и он отвернулся.

Сэм покачал головой:

— Джек выкручивается потому, что сколачивает кое-какие деньги — корчует другим землю, работает на дороге, продает тыкву, но через год-другой его тоже прижмут. Все эти карликовые фермы соснового пояса обречены. Тут вовсе не место для ферм. Вся эта полоса вдоль Гурона возникла потому, что несколько пустоголовых нищих кротов, вроде дедушки Мак-Нэйра, приплелись сюда за лесорубами и принялись ковыряться среди скал: вырастят картошку, выведут свиней и выколачивают из лесорубов деньги. Может быть, тогда игра и стоила свеч, но это все кончилось, как только лесные компании взяли все снабжение в свои руки. А потом, когда лесорубы оголили всю округу и ушли, фермерство здесь лишилось последнего смысла. Тогда нужно было уходить и Мак-Нэйрам, уходить в Манитобу, на Ниагару, в Буффало, в Детройт. А они не ушли, цеплялись за лесную опушку, как занесенные снегом овцы, которые боятся сдвинуться с места. — Сэм носком сапога открыл дверцу топки и сплюнул на угли. — Так вот, я как раз тот Мак-Нэйр, который не задержится здесь, если только не получит помощи. Это я серьезно говорю тебе, Рой.

Рой промолчал.

— В следующий твой приход здесь не будет больше Мак-Нэйров.

Рой сделал несколько тяжелых шагов, открыл дверь кухни и сплюнул в темноту черную струю табачной жвачки. Вернувшись к огню, он уселся на свое место возле брата и просидел там молча, пока предстоящее ему решение не улеглось у него в уме. Тогда он поднялся наверх и сейчас же сошел вниз с большим пакетом и двумя связками шкурок из-под матраца.

Руфь Мак-Нэйр наблюдала за ним. Зная, куда он идет, она едко сказала ему, когда он открывал наружную дверь:

— Вот так пойдешь как-нибудь к Эндрюсам и наткнешься на своего Энди.

Рой приостановился у открытой двери.

— Говорят, его видели! — прокричала она ему вслед.

Рой старался не слушать ее, но слова эти уже впились в него и терзали его настороженную совесть. Пересекая освещенные луной каменистые гряды на полях и сосновые рощицы, он все думал, а может, Энди Эндрюс уже дома, с Джин, и поджидает, когда покажется на пороге Рой. Уже десять лет Рой, проходя этими местами, задавал себе все тот же вопрос, но никогда еще до сих пор не было и намека на то, что Энди где-то поблизости.

Двенадцать лет назад в последний раз видели, как Энди Эндрюс пешком ушел по дороге в Марлоу, в меру пьяный, чтобы не обращать на себя внимания, но, видимо, достаточно трезвый для того, чтобы знать, что делает. Оставив жену и двух ребят, он так и не вернулся. Даже полиция не смогла обнаружить его — живого или мертвого. Все знавшие Энди, и в их числе и Рой, верили, что Энди жив и когда-нибудь вернется. Он всегда был непоседлив и быстр на решения, легко попадал в беду, но всегда из нее выпутывался. В детстве они с Роем и Джеком Бэртоном были тройкой неразлучных удальцов, обуянных духом разрушения и неукротимых. Редко их видели в школе, и вечно они пропадали в лесу, излазив всю округу от Гурона до Соо. Двадцатилетними юношами они вместе охотились и ставили ловушки, но Энди был слишком беспокойным, чтобы месяц за месяцем проводить в лесу, и он отправился в Торонто, откуда вскоре вернулся с женой, женщиной, рожденной и воспитанной в городе, которого она до того ни разу не покидала. Женившись, Энди сделал все, что мог, чтобы устроить оседлую жизнь. Отцовская ферма была уже давно заброшена, и Энди перебрался на прежнюю ферму Мак-Нэйров — бревенчатый сруб в три комнаты с приусадебным участком. Несколько лет он издольничал у Сэма Мак-Нэйра, работал на совесть, когда работалось, но так и не стал фермером, не осел на земле. И Рой и Джек Бэртон всегда считали, что в конце концов он сбежит, а когда он сбежал, им его не хватало, особенно Рою. Мало того, что он потерял в Энди друга, не стало и незаменимого партнера в деловых операциях. Именно Эндрюс забирал у Роя весь пушной излишек — все незаконные и не в сезон взятые шкурки — и преспокойно сбывал их на пушной фактории в Бога — ближайшем городишке, каждый раз выжидая, пока Рой не вернется в леса, и устраняя тем самым всякие подозрения. Тем, что Рой так легко сбывал весь свой незаконный улов, и объяснялись его охотничьи успехи. Без незаконной пушнины он недолго продержался бы на своем охотничьем участке, на законную норму невозможно было прокормиться. Когда Энди скрылся, Рой оказался в большом затруднении. Сам он не мог возить шкурки на факторию, это было бы слишком очевидно и опасно. На помощь пришла миссис Эндрюс, которая взялась продолжать сбыт пушнины за деньги — обычные комиссионные по таким сделкам. Рой согласился на это сначала неохотно, но потом вполне оценил ее услугу. Скоро он обнаружил, что эта хрупкая горожанка, которая так и не освободилась от своих городских привычек и манер, на самом деле вошла во вкус игры с законом. Для нее это был поединок, в котором ее авторитет горожанки и ее хрупкая внешность состязались с доверчивостью инспектора и простоватостью окружной полиции, — поединок, который она вела теми же макиавеллевскими методами, какими боролся против инспектора сам Рой.

— Если инспектор поймает вас, — сказал ей однажды Рой, — он вас отпустит, только сообщите ему, у кого достали меха.

Ее ответ внес что-то новое в их отношения.

— Во-первых, сначала инспектор поймает вас, — ответила она, — а во-вторых, обо мне он узнает только от вас. Не иначе. — Она сказала это спокойно, ее ласковые глаза перехватили взгляд Роя, опровергая и подтверждая смысл ее слов.

Сознание общего дела как-то по-новому связало их. Близость их возникла без сложных переживаний, а как нечто естественное и внезапное, и совесть мучила Роя, только когда в это вмешивались другие. Его невестка Руфь, вовремя ввернув замечание об «этой миссис Эндрюс», могла представить в греховном свете самые добрые побуждения Роя. Но сама Джин Эндрюс не делала из этого моральной проблемы. Если бы она сказала ему: «Мы не должны, Рой», — он подчинился бы голосу совести и никогда больше не пришел бы к ней. Но она принимала эту близость так же просто, как и сам Рой. Энди ее бросил; никакие обязательства ее не связывали; общественные условности не в счет; с Энди было покончено.

И все же, каждый раз проходя этим полем, Рой переживал тяжелую минуту: а вдруг Энди вернулся! — и стуча в дверь и открывая знакомую щеколду, терзался сомнениями.

— Вот человек! Всегда появляется, словно призрак с больными нервами, — сказала ему Джин Эндрюс. Она так же испугалась, как и Руфь Мак-Нэйр, и Рой захохотал, как он умел хохотать, во-первых, потому, что она испугалась, а затем и потому, как она это сказала. Он знал, что ни одной местной женщине такое и в голову бы не пришло.

— Хэлло, миссис Эндрюс, — сказал Рой и вежливо и смущенно.

— Хэлло, Рой, — сказала она.

— Я принес меха. — Он достал связки.

— А я по такой погоде ждала вас не раньше как на той неделе, — сказала она.

Ему хотелось пошутить, что не ждал его и инспектор, но он еще не позволял себе с ней такой фамильярности. Он просто положил шкурки на клеенку кухонного стола. Пока она рассматривала их, он поднял крышку деревянной скамьи-ларя под окном и достал оттуда несколько старых газет.

— Только четырнадцать, — сказала она. — Плохая охота. Рой.

— Никогда еще так мало шкурок не доставалось с таким трудом, — сказал он.

— Зато хорошие. — Она подняла лисью шкурку.

— А какие они хитрые, — сказал Рой. — Я и не подозревал, что эта вот жива, пока не вытащил из западни. А как только я освободил ей голову, она куснула меня за руку и пустилась бежать. Пришлось ее пристрелить. Хорошо еще, что уцелела шкурка, я попал прямо в глаз. Охотничье счастье, — добавил он.

— Какое варварство, — заметила миссис Эндрюс.

Рою вовсе не нравилось, что его считают жестоким, но необычное выражение его позабавило, и он впервые со времени прихода поглядел на миссис Эндрюс.

Она была мала ростом, немного ниже Роя, но значительно тоньше. Хотя ей было уже под сорок, но бледная кожа ее была не по летам свежая и гладкая; и никакой деревенской огрубелости не было в этой еще не старой на вид горожанке. Движения у нее были быстрее и резче, чем у обитательниц Сент-Эллена, но в остальном она была довольно изящна. «Родилась в трамвае, вскормлена на деликатесах», — говорил Рой, когда узнал Джин настолько, чтобы заметить ее резкие движения и прозрачную кожу. Глядя, как она наливает воду для кофе в большой эмалированный кофейник и ставит его на плиту, Рой снова отметил то несоответствие, которое каждый раз задевало его при встрече после долгой отлучки. Она была спокойная, даже ласковая женщина, но не было в ее манерах собранности. Ее тонкие руки и длинные пальцы были постоянно в движении, не всегда оправданном. То она глубоко вздыхала, то теребила пальцами короткие вьющиеся волосы, и каждое из этих движений было чуть беспокойно, недостаточно скромно для такой женщины. Рой наблюдал, как она сыпала кофе в кофейник. Она делала это точно так же, как сделал бы своими грубыми руками неуклюжий лесовик Рой, и это так расстроило его, что он отвел глаза в сторону. В отдалении Джин Эндрюс представлялась ему гораздо сдержаннее и строже. В конце концов такая Джин в ней победит, когда молчаливое, но явное неодобрение Роя заставит ее понять и смягчить эту не идущую к ней резкость. И вместе с тем как любил он немой смех, игравший в ее ярко-голубых глазах, озорство и юмор за повадкой тихони.

— Об Энди ничего не слышно? — спросил он очень спокойно, завертывая шкурки в газету и укладывая их в ларь под окном.

На этот обычный вопрос она обычно отрицательно мотала головой.

Но на этот раз она взяла газету с полочки над камином и протянула ее Рою.

— Не знаю, Энди это или нет, — сказала она, указывая на заметку. — У него есть второе имя?

Рой прочитал заметку. В ней говорилось, что некий Эндрю Дж.Эндрюс, без определенного местожительства, приговорен окружной сессией к шести месяцам тюремного заключения за кражу четырех мешков зерна и за попытку (сознательно или нет) продать то же зерно его первоначальному владельцу.

— Похоже на Энди! — одобрительно сказал Рой.

— Так это он?

Рой сказал — нет, Энди зовут не Эндрю Дж.Эндрюс, а Элистер Гордон Эндрюс. Разве она не знает?

— Я не знала другого имени, кроме Энди, — сказала она. — Слава богу, что он не в тюрьме.

— Бедняга Энди, — сказал Рой.

Он продолжал просматривать газету. Это была «Торонто стар энд Джорнел».

— Где вы это раздобыли? — спросил он.

— Мне принесла Руфь Мак-Нэйр.

Рой вспыхнул и отбросил газету, как будто это была сама Руфь:

— Руфь сказала мне, что Энди здесь видели.

— Кто-то говорил ей, что Энди работает на рудниках в Сэдбери, — объяснила она. — Но Энди никогда не стал бы работать на руднике. Не правда ли?

Рой пожал плечами и не ответил.

Миссис Эндрюс поняла, что Рой оттаивает медленно, и сама стала осторожней. Она говорила ласковей, двигалась более плавно, внимательно размеряла свои жесты и тут же принялась убирать кухню. Вся беда была в том, что долгое одиночество Роя в лесах слишком повышало его требовательность по отношению к другим, особенно к ней. А Джин знала, что достаточно неряшлива: не в одежде, но по хозяйству. Уборка началась с банок на столе, в которые она уже налила уксус со специями, чтобы мариновать редис, репу, свеклу и зеленые помидоры. Она задвинула тазы с очистками под стол и расправила клеенчатые дорожки на буфете. Собралась было подмести дощатый пол, но потом раздумала.

Рой наблюдал за этим и понял, чем это вызвано. Все, что она сейчас делала, было слегка нарочитым. Она как бы подтрунивала над его представлением о чистоте и порядке. Она добилась своего, он оттаял и уже готов был расхохотаться, когда в кухню вошел ее четырнадцатилетний сын.

— Хэлло, мистер Мак-Нэйр, — сказал он. В другой обстановке он назвал бы Роя по имени, но при матери это был мистер Мак-Нэйр.

— Добрый вечер, Джок, — серьезно сказал Рой и отметил, как и каждый год, до чего похожим на Энди растет этот мальчик. Голос, крупное сложение, смелый взгляд, сразу ощущаемая независимость — все это было от Энди.

— Вчера я встретил инспектора, — сказал Джок, — он меня спросил, в городе ли вы. Я ответил, что Рой мне не отец и что в городе его нет, а когда он придет, вы его все равно не поймаете. — Джок засмеялся, засмеялась и его мать.

— А что ему нужно, инспектору? — спросил Рой. Больше он ничего не нашелся сказать, и вопрос его прозвучал слишком озабоченно.

— Он просто хотел узнать, вернулись ли вы, — сказал мальчик. Он знал, что сделал неприятное Рою и что Рой никогда его вслух не осудит. Но это не было с его стороны намеренной жестокостью. Он любил Роя. Каждый год он упрашивал мать отпустить его в лес с Роем, хотя самому Рою он об этом не сказал ни слова.

— Как школа? — спросил Рой.

— К рождеству окончу.

Рою хотелось спросить его, не собирается ли он поступить в какой-нибудь техникум в Сэдбери или в Соо, но, как сказал мальчик, он ему не отец. По мере того, как Джок рос и отбивался от рук, Джин Эндрюс несколько раз пыталась убедить Роя действовать по-отцовски, не в отношении ответственности, а просто в качестве твердой руки. Но Рой отказался от какого бы то ни было вмешательства. Он любил Джока как сына Энди — и все тут. Более глубокие, отцовские чувства были потрачены им на младшую сестру Джока, Джульетту. Она дожила только до восьми лет, и за этот короткий срок Рой привязался к девочке, как к собственному ребенку, и Джульетта отвечала ему тем же горячим чувством. Она была похожа на мать, но только в ней было особое детское благородство и она легче приноравливалась к людям, особенно к Рою. Лучше ее он никого не знал. Когда, вернувшись однажды зимой, он услышал, что ее свезли в окружную больницу, откуда она и не вернулась, это было для Роя первым жизненным ударом, и надолго жизнь для него потускнела.

Джок занялся своими делами и скоро ушел, а Джин Эндрюс налила Рою кофе и поставила чашку на край плиты, чтобы заставить его перейти с ларя в кресло.

— В Мемориал Холл открыли кино, — рассказывала миссис Эндрюс, — Джок помогает киномеханику.

Рой молча пил кофе.

— Рой, — спросила она, — у Энди была склонность к механике?

— У Энди? Нет, Энди был просто Энди, — сказал он.

— Значит, Джок унаследовал это от меня. — Отец Джонни, по ее словам, был вагоновожатым в Торонто, на все руки мастер. Она рассказывала об этом и прежде, много раз.

Рой был необычно сдержан, и она догадалась, что дома у него неладно.

— Я выписала поваренную книгу, — сказала она.

— Ни к чему вам книга, Джин, — возразил он. Это собственно значило, что книга ей очень пригодилась бы.

— Я знаю, что плохо готовлю! — сказала она, чтобы расшевелить его.

По этому поводу они довольно долго спорили. Чем упорнее Рой хвалил ее стряпню, тем очевидней становилось, что стряпать она не умеет и никогда не научится.

— Во всяком случае, маринады я в этом году заготовлю, — сказала она.

Они уже варились, и Рой с удовольствием вдыхал запах пряностей, горячего уксуса и соли. Как раз это он и ожидал найти, возвратясь домой. Может, именно поэтому Джин вдруг затеяла то, что в другое время считала пустой тратой времени. Зачем варить маринады, когда можно купить их в лавке Дюкэна?

— Джинни, — спросил Рой, — сколько я наработал денег?

— Точно сейчас не могу сказать, Рой. Восемьсот долларов, а может быть, и девятьсот.

— Восемьсот или девятьсот, — задумчиво сказал Рой, что-то высчитывая. Откинувшись, он глядел прямо в белое пламя лампы. Оно его почти ослепило, и когда он перевел взгляд на Джин Эндрюс, он увидел туманное пятно, а в нем светлые волосы и тонкое лицо, слишком тонкое: острый нос и голубые, очень голубые глаза. Она зорко наблюдала за ним. — Мне понадобится на зиму двести долларов.

— А разве вы не оставили мехов для Пита Дюкэна?

— Оставил. Они дома. Но мне деньги нужны на другое.

Обычно свою законную норму мехов Рой продавал в открытую Питу Дюкэну как представителю Городской закупочной компании. Этот законный заработок шел на то, чтобы обеспечить продовольствие на весь сезон, на новые капканы, патроны, одежду и прочие личные потребности. Деньги, вырученные от продажи незаконных мехов. Джин Эндрюс сберегала для Роя; и она придерживала их крепко, чтобы он не растранжирил их в пьяном виде. Она согласилась на это по собственной просьбе Роя и теперь выдавала ему деньги только по разумному поводу. Рой знал, какое сопротивление ему предстоит преодолеть.

— Я должен оставить немного денег Сэму, — сказал он.

— Вы хотите подарить ему ваш зимний заработок?

— Да, если только вы не дадите мне для него сотню-другую, — сказал он с надеждой.

— Я не дам этих денег, — спокойно возразила она. — Это ваши деньги, а не Сэма. У Сэма ферма, он не нуждается в деньгах.

— Он не удержит ферму, если не достанет денег на расходы, — сказал Рой. — Он дошел до точки.

— Я знаю. — Она покачала головой. — Но это не дело. Деньги не помогут Сэму. — Четкие линии ее рта стали жестче.

— Это удержит его на ферме, — убеждал Рой.

— Нет. Деньги он возьмет, а ферму все равно бросит. Он не фермер. Рой. И незачем пытаться удержать его здесь.

Рой посмотрел на Джин Эндрюс, как если бы она была ему чужой, горожанкой, которая не могла понять, что значит ферма для лесовика-охотника. Она никогда не поймет, что будет, если Сэм бросит землю Мак-Нэйров. Джинни выдержала его укоризненный взгляд как женщина, которая, конечно, знала, что значит потерять свой дом, но также и как женщина, которая не могла пренебрегать реальностью. Она посмотрела на большую крепкую голову Роя, впалые жесткие щеки, маленькие, глубоко посаженные глаза, на его короткие руки, одинаково толстые от локтя до самой кисти, и спросила себя, есть ли в Канаде более мягкий человек, которого больше огорчило бы материальное и духовное падение другого человека.

— Сэм говорит, что справится, если я помогу ему перебиться эту зиму, — сказал Рой. Он не собирался говорить этого, но пришлось.

— Как, остаться здесь на всю зиму? — не удержалась она.

— Да.

— Он не вправе требовать этого, Рой!

Роя уже больше не заботило, правильно это или нет. Ему нужно было решение. Она должна понять, что Сэму необходимо получить эти деньги.

— Какой смысл вам оставаться и работать на ферме для Сэма, — резко сказала она. Перспектива того, что Рой попадется в ловушку и вынужден будет батрачить, возмутила ее не меньше, чем самого Роя. Отнять его у леса и прикрепить к ферме — это все равно что посадить льва в клетку, — сравнение, которое возникало в ее мыслях каждый раз, как она сама подумывала о том, чтобы просить Роя бросить охоту и осесть в городе.

— Ему нужны деньги на хозяйство, — твердил Рой, — все равно, останусь я или нет.

Она по-прежнему считала, что деньгами не разрешить затруднений Сэма, но не стала настаивать. Она не хотела, чтобы Рой лишился семейного очага, потому что в этом таилась для нее еще одна опасность. Джинни считала, что, потеряв дом, Рой уйдет еще дальше в лес и совсем не будет возвращаться в город. Она знала, какие затруднения грозят Рою, но ей следовало подумать и о себе, о своих делах и чувствах, а она, со своей стороны, вовсе не хотела, чтобы Рой уходил на север.

— Если вы уйдете туда, вы уже не вернетесь, — сказала она ему, когда однажды они попытались трезво разобраться во всем этом.

— Я вернусь в Сент-Эллен, только если мне будет куда вернуться, — настаивал он, — и на север я не уйду, если не будет у меня здесь пристанища.

— Это одни слова, — сказала она. — Я-то знаю, что вы уйдете на север именно, когда у вас здесь ничего не останется. Возьмете и исчезнете в один прекрасный день.

— Нет, Джинни. Нет! — уверял он. — Если тут у меня ничего не будет, я ни за что не уйду на север, там ведь я совсем одичаю, стану настоящим лесным сычом. Я уйду, только если будет мне куда вернуться, и я непременно буду возвращаться. Но участок истощен, Джинни, и рано или поздно мне все равно придется уходить на север.

— Ну, а я тогда вернусь к своим в Торонто, — предупредила она. Не то чтобы она его пугала. Она пыталась как-то приспособиться к его сложным отношениям с Сент-Элленом и лесом. Она понимала, как нужна ему здесь опора, чтобы решиться уйти на север, но чем сложнее все это становилось, тем решительнее она отказывалась думать об этом, и наконец она ему заявила: — Поступайте, как знаете, но если вы уйдете на север, я уеду домой.

Это была единственная их размолвка, и теперь они боялись повторения ее. Они по молчаливому уговору предпочитали не касаться этой темы. Рой знал, что, если он уйдет на север, она действительно вернется в Торонто, но оба они сознавали, что рано или поздно ему придется уйти глубже в лес, дальше на север, иначе надо бросать охоту и фермерствовать в Сент-Эллене. И то, и другое было бы для Джинни катастрофой, и она не могла больше думать об этом.

— Берите ваши деньги для Сэма, — сказала она, — но только это глупо. Рой. Это ваши деньги, и когда-нибудь они вам еще вот как понадобятся.

— Уже понадобились, — сказал он.

Больше они об этом не говорили, оставив вопрос-открытым.

Нерешенным оставался и вопрос об Энди, потому что ни один из них не мог включить Энди в неуверенные попытки как-то решить будущее. В своих отношениях они молча исходили из того, что Энди ушел и никогда не вернется, но во всех их попытках твердо наладить свою жизнь Энди играл определенную, скрытую роль. Из-за этого Джин ненавидела призрак мужа даже больше, чем она могла бы ненавидеть его живого, и она знала, что Роя тоже сковывает неуверенность в том, как же обстоит дело с Энди. Он словно пробирался по голой полярной пустыне, отыскивая единственно верный путь и не находя его. Ненадолго они оба замкнулись каждый в своих мыслях.

Обычно к этому времени Рой уже достаточно оттаивал, и Джин Эндрюс могла спокойно тормошить и поддразнивать его, постепенно вызывая на своеобразные проявления чувства. Даже в лучшие времена это бывало нелегко, Рой был из тех мужчин, которые не умеют первыми подойти к женщине. Он не притронулся бы к ней по своему собственному почину. Он не мог позволить себе эту близость, пока тепло очага и обаяние этой одной-единственной женщины не растопляли, не поглощали его целиком. Джинни знала, что сегодня это будет трудно.

Не в ее привычках было ласково дергать его за ухо, ерошить его редкие волосы и обнимать его крепкую шею, — у них все бывало иначе.

Прежде всего она подливала ему еще кофе. Вскоре он беспокойно поднимался с места. Тогда, сняв свой передник, она надевала его на Роя — и он принимался перемывать тарелки, банки, чистить вилки и ножи, словом, все, что подвертывалось под руку. И тогда она начинала подтрунивать над его нарядом, туже завязывать тесемки передника, снимать с него воображаемые пылинки, пародируя чистюлю Роя. Он отталкивал ее, но она не унималась. Он пытался снять передник, но она, не позволяя, яростно вцеплялась ему в плечи. Тогда плечи у него обмякали, толстые кисти свисали по бокам, и он становился таким, каким она хотела: грубым или мягким, резким или нежным, пылким, а иногда и насмешливым; настойчивым, сильным, неожиданным и ненадежным. Тогда не было у них слов. Была одна только долгая канадская ночь.

Биография

Произведения

Критика