Дэвид Стори. Класс живой натуры
В. Ряполова
В одном из интервью (журнал «Плейз энд плейерз», сентябрь
«Класс живой натуры» — попытка соединения «традиционной» и «открыто стилизованной» манеры в пределах одной пьесы.
Действие разворачивается на территории, хорошо освоенной Стори и знакомой читателям и зрителям его пьес. Место — провинциальный город, время — настоящее, герой пьесы — коллективный (в данном случае — группа студентов и преподавателей художественного колледжа). Пьеса начинается с того, как студенты приходят на занятия, и кончается вечером того же дня — когда занятия окончены. Жизненно достоверные человеческие типы (Стори, как всегда, умеет нарисовать их несколькими меткими штрихами), столь же достоверная обстановка, атмосфера, точность «производственных» деталей (в данном случае Стори воссоздает на сцене урок рисования в классе живой натуры). По видимости, представлен просто «кусок жизни».
Однако — что характерно для Стори — обыденность застигнута в тот момент, когда происходит событие, фокусирующее в себе черты изображенной реальности и являющееся кульминацией внешне аморфного и вялого действия; это событие подготовлено «подводным течением» пьесы. В «Классе живой натуры» кульминация — изнасилование натурщицы Стеллы одним из студентов (Мэтью) прямо в аудитории, во время занятия, в присутствии и при бездействии всего класса во главе с преподавателем Эллотом (ранее поведение Эллота косвенным образом дало толчок возникновению неуправляемой ситуации). Впрочем, то, что произошло, можно лишь условно назвать изнасилованием. Все началось как полупристойная шутка, обычная в среде той молодежи (включая и Стеллу), которая изображена в пьесе, — но на сей раз шутка, неожиданно для всех, зашла слишком далеко. Именно так, оправившись от первого шока, воспринимают это происшествие и студенты, и сама натурщица. Мэтью и подзуживавший его приятель испытывают некоторое смущение, но прячут его за шумной развязностью. Девушкам-студенткам все это неприятно, однако не настолько, чтобы они серьезно возмутились или тем более ужаснулись. Стелла также не возмущается и не жалуется. Все быстро успокаиваются и, по сигналу Эллота, возобновляют прерванный урок. В финале выясняется, что один из студентов, Сондерс, рассказал начальству о происшедшем, в результате чего Эллота уволили. Общая реакция — неодобрение поступка Сондерса и сочувствие Эллоту.
Такова «натуралистическая» часть пьесы, вполне достоверная и в атом похожая на предыдущие «традиционные» пьесы Стори, но в отличие от них лишенная поэтического начала. На сей раз драматург не дает читателю и зрителю возможности заглянуть в душу своих героев. В молодежи выделены «типажные» черты, но мало индивидуального; поэтому она выглядит бесцветной, не очень привлекательной, мало интересной. Преподаватели несколько ярче, так как у каждого из них есть какая-то мания или чудачество, но и они — фигуры достаточно плоские. В новой пьесе Стори духовность существует вне и поверх быта и выражена условно и декларативно.
Ее главный носитель — Эллот, высказывающий много мыслей о природе искусства, о его отношениях с жизнью, о судьбе и роли художника и т. д. Эллот — противник копирования натуры, а также открытой тенденциозности в искусстве. Он рекомендует студентам думать «о возвышенном... о времени и пространстве... о вечных истинах». В то же время в отличие, скажем, от директора колледжа Эллот — радикал, объявляющий живопись, скульптуру и другие виды искусства устаревшими и туманно говорящий о каком-то новом искусстве (более всего похожем на хэппенинг) и столь же туманно о своих радикальных устремлениях не только в области искусства. Уходя, Эллот заявляет: «Думаю, что здесь я создал некоторые из своих лучших произведений», — и обещает, что его следующие «произведения» будут более «фундаментальными». Эллот также утверждает, что происшествие в классе живой натуры и было одним из его «произведений».
Из всего этого должно, задним числом, следовать, что «натуралистическая» часть пьесы — лишь иллюстрация неких эстетических тезисов, что все события в ней происходят не по жизненным законам, не в силу целого комплекса причин, а благодаря почти мистической воле Художника, то есть Эллота. Эта двойственность никак не сведена в органическое целое; два совершенно разных произведения — условная драма-дискуссия и бытовая пьеса — соседствуют, мешая друг другу, под общей крышей. На достоверном бытовом фоне высказывания Эллота выглядят фальшиво и помпезно, а он сам — как фигура нежизненная и надуманная. Столь же надуманна абстрактно-эстетическая мотивировка главного события пьесы, которое вполне объяснимо в рамках «натуралистического» действия. Кстати, Сондерс, донесший начальству на Эллота, влюблен в Стеллу, что делает его поступок жизненно оправданным. Но оказывается — и снова задним числам, — что дело не в этом, а опять-таки в утверждении общего эстетического принципа. Вот что говорит Сондерс, объясняя свой поступок: «Искусство и жизнь — разные вещи. Нельзя позволить жизни монополизировать искусство и соответственно нельзя допустить, чтобы искусство было поглощено жизнью... Искусство... должно показывать пример. А не отражать. Если сама жизнь в упадке, то искусство должно дать идеалы». Этот неожиданный — под занавес — переход персонажа из «бытовой» сферы в «идеологическую» производит совсем уж странное, почти комическое, впечатление.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – Москва. – 1977. – Вып. 2. – С. 66-67.
Произведения
Критика
