Соломон Гесснер. Палемонъ
Какъ нѣжно заря сквозь орѣшникъ пылаетъ
И дикія розы въ огнѣ золотитъ!
Какъ весело жавронокъ въ небѣ играетъ,
Порхаетъ надъ лугомъ, поётъ и кружитъ!
Какъ весело ласточка съ кровли щебечетъ,
Сверкая на солнцѣ лазурнымъ крыломъ!
И вѣтеръ рѣзвѣе въ листочкахъ трепещетъ,
Качая берёзу надъ спящимъ прудомъ.
Душистѣй сталъ лугъ, освѣжонный росою;
Всё жизнію дышетъ, всё вновь расцвѣло –
И мнѣ, убѣлённому лѣтъ сѣдиною,
Явясь, прояснила денница чело.
Мой посохъ меня доведётъ до порога;
Тамъ сяду на солнцѣ – и слабый мой взглядъ
Окинетъ поляны. Звукъ дальняго рога
И пѣніе птичекъ меня усладятъ.
О, какъ здѣсь прекрасно! Лишь гласъ умиленья,
Лишь гласъ благодарности слышится вкругъ;
Всё вторитъ безпечную пѣснь наслажденья –
И въ воздухѣ птички и въ полѣ пастухъ.
Какъ весело, громко волы крутороги
Мычатъ на пригоркахъ и въ долахъ цвѣтныхъ!
О, долго ли, долго ли буду я, боги,
Свидѣтелемъ вашихъ щедротъ всеблагихъ?
Уже девяностое лѣто зрю нынѣ –
И если взгляну я на пройденный путь,
Вдали исчезающій въ синей равнинѣ,
О, какъ тогда зыблется вздохами грудь!
Но сердца волненья, восторги нѣмые
И слёзы – услада тоскующихъ глазъ –
Не скудная ль жертва, о боги благіе?
Ахъ, хладны слова и безсиленъ мой гласъ!
Теките струёй по щекамъ охладѣшимъ,
Вы, сладкія слёзы, теките струей!
О, если я вспомню о дняхъ пролетѣвшихъ,
Мнѣ кажется жизнь моя длинной весной!
И скорби мгновенья, мгновенья кручины
Короткою были грозою сихъ дней;
Милѣе смѣются за бурей долины,
Роскошныя нивы и рощи пышнѣй.
Ни молнія нашихъ деревъ не палила,
Ни градъ не вредилъ полевого плода,
Ни моръ не губилъ моихъ стадъ, не гостила
Подъ кровомъ сей хижины долго бѣда.
Какъ я восхищался, надеждой ласкаясь,
Когда мои дѣти играли со мной,
Обвившись вкругъ шеи, когда, улыбаясь,
Малютка чуть брелъ за моею рукой!
Какъ я утѣшался надеждою счастья,
Когда расцвѣтали отростки сіи!
"Я буду хранителемъ ихъ отъ ненастья –
И небомъ труды наградятся мои!
Они возрастутъ высоко, сановито
И будутъ дрѳвами, и плодъ принесутъ.
Дряхлѣющей старости будутъ защитой –
И кости мои въ ихъ тѣни погребутъ."
Такъ я говорилъ – и, облившись слезами.
Младенцевъ къ груди прижималъ – и они
Вотъ выросли въ цвѣтѣ, любимы богами,
И старость сѣдую лелѣютъ въ тѣни.
Такъ выросли груши, орѣшникъ прохладный
И яблони, кои, какъ юношей былъ,
Ласкаемый въ сердцѣ надеждой отрадной,
Вокругъ моей хижины я насадилъ.
Подъ кровомъ листовъ они птицъ пріютили,
Ихъ старыя вѣтви сплелися шатромъ:
Отъ бурь защищая, они наклонили
Вершины свои надъ моимъ шалашомъ.
Но вѣчно ли свѣтелъ ручей среди луга?
И горесть слезу у меня извлекла –
Когда на груди моей жизни подруга
Ты, Мирта, въ объятьяхъ моихъ умерла.
Двѣнадцать ужь разъ надъ твоею могилой
Фіалки встрѣчали младую весну;
Но скоро наступитъ день свѣтлый и милый,
Когда безмятежно съ тобою усну:
Быть-можетъ придётъ онъ съ грядущей зарёю.
О, я съ умиленьемъ гляжу, какъ скользитъ
Брада по груди моей снѣжной волною,
Какъ вздохъ мой тяжолый её шевелитъ!
Лобзай, вѣтерокъ перелётный, сѣдые
Власы старика, какъ лобзаешь порой
Цвѣтущаго юноши кудри златыя,
Иль чорные локоны дѣвы младой.
Сей день ликованію иной посвятится;
Сюда домочадцы сберутся ко мнѣ –
И дѣти, и внуки: алтарь задымится –
И юный телецъ запылаетъ въ огнѣ.
Здѣсь жертвенникъ будетъ предъ сими дверями
Украсивъ главу благовоннымъ вѣнкомъ,
Я лиру настрою – и всѣ мы съ мольбами
Хвалебные гимны богамъ воспоёмъ,
И всѣ соберёмся подъ липой тѣнистой,
Разсыпленъ на столъ мураву и цвѣты
И вкусимъ священныя яства, душистый
Сотъ ульевъ, пшено и златые плоды."
Такъ говорилъ Палемонъ престарѣлый,
Всталъ, опершися на посохъ кривой,
Созвалъ дѣтей – и въ бесѣдѣ веселой
Сладко пируетъ подъ липой густой.
П. Шкляревскій.
