Антуан Франсуа Прево. История Молли Сиблис
Молли Сиблис, красивейшей из женщин, был вынесен смертный приговор: она обвинялась в совершении кражи, и признала себя виновной. При этом вела она себя очень неосторожно, признание свое бросила судьям чуть ли не свысока, словно настолько была уверена в своей неотразимости, что не страшилась никакого наказания. Многие весьма знатные особы из хорошего отношения к Молли употребили все свое влияние, чтобы добиться для нее помилования. Но вина ее была полностью доказана, да еще и подтверждена ее собственным признанием, и потому король на этот раз не смог проявить снисходительность. Участь Молли была решена, и все предвкушали удивительное зрелище, которым обещала стать ее казнь.
Потеряв последнюю надежду, Молли, однако, сумела сохранить присутствие духа и не поддаться отчаянию. Она пожалела о своей несдержанности, но нимало не оробев, обратилась прямо к главному судье с просьбой уделить ей несколько минут для беседы наедине. Молли и не подумала отречься от своих прежних показаний, напротив, подтвердила их, присовокупив еще и новые подробности, признала, что заслуживает смерти, но тут же добавила, что кража, за которую ее осудили,— далеко не самое страшное ее преступление, и за десять лет распутной жизни на совести ее накопилось немало тяжких грехов, в которых перед смертью она хочет публично покаяться, ибо считает, что показания ее могут представлять интерес не только для ее соотечественников, но и для самого короля, и потому, не помышляя более о помиловании, она все же просит дать ей небольшую отсрочку и выслушать ее.
Многие приняли эту просьбу Молли за хитрость. Однако король, которому сейчас же обо всем доложили, распорядился отложить исполнение приговора и назначил следственную комиссию по делу Молли.
Во время заседаний, которые длились неделю, Молли проявила большое самообладание, показания ее были подробны и ясны. Она рассказала историю своей жизни, рассказ ее был записан слово в слово, но мы ограничимся только тем, что кажется нам наиболее интересным. Предоставим же самой Молли распутывать этот кошмарный клубок.
— Мои родители были честные люди, но я так стремилась к роскоши и наслаждениям, что относилась к ним с презрением: средства их были ограниченны и моих потребностей они удовлетворить не могли. Не могу пожаловаться, что мою невинность похитил коварный соблазнитель. Я все для себя решила задолго до того, как у меня появился первый любовник. Мой план был отдаться первому, кто позовет меня с собой в Лондон, если только в руках у него будет кошелек и он раскроет его для меня. Я была хороша собой и знала это. И все же около полугода у меня не было случая исполнить свое намерение. Я не пропускала ни одного портшеза, ни одной кареты, чтобы не попасться на глаза ее владельцу, но в ответ получала одни любезности: представьте мое разочарование. Наконец мне повезло, и один проезжий, не долго думая, предложил мне сердце и кошелек. Я поймала его на слове. Той же ночью мы уехали в Лондон и какое-то время счастливо прожили вместе. Я приняла его за человека с положением, потому что в деньгах он не стеснялся, но через три месяца он откровенно признался мне, что он всего лишь лакей одного из первых придворных королевства и поначалу намеревался свести меня со своим хозяином; именно с этой целью он и привез меня в Лондон, но влюбился в меня сам и переменил свое намерение. Служил же он своему хозяину по амурной части, неустанно изыскивая для него новые утехи и наслаждения, а за меня надеялся получить с хозяина хорошее вознаграждение, так что теперь все было в моих руках и я могла стать счастливейшей женщиной Лондона. Я выслушала все это с величайшим удовлетворением. Мои мечты сбывались. Почти год я прожила как у Христа за пазухой.
Покровитель мой умер. От всей роскоши, в которой я купалась, не заботясь о будущем, мне остались лишь моя гордыня да спесь. Лакей предложил мне вновь занять место своего господина, но я его отвергла. Затаив обиду, он грубо оскорбил меня, и я поклялась отомстить. Новый любовник, которого мне не пришлось долго искать, взялся мне помогать. Мы подстерегли моего обидчика в пустынном переулке. Я хотела, чтобы он принял смерть от моей руки. И все же первый удар нанес ему мой сообщник, однако, как только я увидела, что лакей, раненный, падает на землю, я выхватила кинжал, который принесла с собой, и предала его медленной, мучительной смерти. Я сознаю, что это одно из самых страшных моих преступлений, потому что совершила я его с превеликим удовольствием. К тому же оно было первым и открыло путь всем остальным.
Мой новый любовник был игрок и казался мне сказочно богатым. Некоторое время мы жили с ним припеваючи, но других источников дохода у нас не было, и наступил день, когда мы стали нищими. Надо было искать выход. Я сама навела его на мысль обокрасть одного из его друзей, который тоже жил игрой, но ему еще не изменило счастье. И вот однажды, когда он вышел из игорного дома с крупным выигрышем, мой любовник стал настойчиво приглашать его отужинать с нами; мы замыслили напоить его до бесчувственного состояния, но то ли он что-то заподозрил, то ли просто не пьянел, так или иначе, но он сумел расстроить наши планы. И вот тогда я, досадуя, что добыча от нас ускользает, словно бы невзначай приблизилась к нему и, молниеносно накинув ему на шею пояс, изо всей силы затянула его. Он тут же задохнулся и потерял сознание. Завершили мы дело столовой салфеткой. Мы завладели его деньгами, предусмотрительно оставив ему несколько гиней и часы. Все это мы проделали с большой ловкостью, так что слугам, которых мы вскорости позвали, и в голову не пришло в чем-то нас заподозрить. Все решили, что он умер от удара.
Не понимаю, в каком же ослеплении я тогда находилась, если могла так равнодушно проливать чужую кровь! Однако я вовсе не была так жестокосердна, напротив, как раз в ту пору произволением небес сердце мое сделалось даже чересчур ранимым, возможно, тогда-то и началась для меня расплата, которую теперь я готовлюсь принять сполна. Сын несчастного, которого мы так жестоко погубили, по-прежнему принимая нас за лучших друзей покойного отца, стал часто бывать у нас, чтобы вместе с нами оплакивать свою потерю. Поначалу мне и в голову не приходило, что этот молодой человек способен внушить мне неясные чувства, тем более что воспоминания о том, как мы обошлись с его отцом, могли лишь отвратить меня от сына. И все же он был так хорош собой, что я не устояла. С моими прежними любовниками я так и не изведала любви. И теперь это сладостное чувство захватило меня целиком.
Но любовь не принесла мне счастья, а лишь толкнула на новые преступления. При моем тщеславии я, конечно, рассчитывала на взаимность, которой, однако, не замечала в моем избраннике. Сколько слез я пролила из-за него! В конце концов я решила отбросить всякие церемонии и открыто признаться неблагодарному в своих чувствах, к тому же я подозревала, что лишь уважение к моему любовнику делает его столь глухим ко всем проявлениям моей нежности. Прежде всего я доверительно сообщила ему, что никогда по-настоящему не любила своего теперешнего любовника и жду только удобного случая, чтобы расстаться с ним навсегда. Я так задушевно и откровенно говорила с ним, что любой другой на его месте сразу бы все понял, мне же пришлось, чтобы вновь не возвращаться к этому разговору, в конце концов прямо сказать ему, что я страстно его люблю. Мое признание привело его в замешательство. Он отвечал мне учтиво, подчеркнул, сколь ничтожна его персона и велика его признательность, но в словах его сквозило такое равнодушие, что я была оскорблена до глубины души. Вечером того же дня мой любовник повел себя странно, он был словно сам не свой. Я тут же поняла, в чем дело, и пришла в ужас. Неблагодарный, которому я поверила свою любовь, как видно, счел за долг чести открыть другу глаза. Ярости моей не было предела! Я решила погубить и того, и другого, пусть даже рискуя погибнуть вместе с ними. На следующий день я отправилась к мировому судье и предложила открыть ему одно страшное преступление, соучастницей которого была сама, с условием, что он заранее выговорит для меня помилование. Два дня спустя он заверил меня, что помилование мне обеспечено. Я положилась на его слово и не только изложила ему все обстоятельства убийства и кражи, но поскольку я хотела разом покончить еще и с моим неблагодарным избранником, указала на него как на нашего сообщника и в качестве доказательства привела тот факт, что он до сих пор сохраняет близкие отношения с убийцами отца. Их обоих тут же арестовали, однако, хоть я и пылала злобой, я все же не решилась настаивать на своих показаниях и отказалась от очной ставки. К тому же наши слуги дружно свидетельствовали, что смерть произошла по естественной причине, да и обвиняемые уверенно держались на допросах, так что в конце концов им удалось выставить меня разъяренной любовницей, которая задумала ни за что ни про что их погубить. И уж совсем в позорном положении я оказалась, когда моего любовника выпустили на свободу и мне пришлось бежать от его мести.
К тому времени я уже не раз на собственном опыте убеждалась в мужской слабости и потому твердо верила, что красивой женщине позволено все. Это ужасное приключение тоже кончилось благополучно и быстро выветрилось из моей памяти. Меня тяготили, пожалуй, только долги, из-за которых я постоянно подвергалась оскорблениям многочисленных кредиторов. И вот я решила обвенчаться с солдатом (В Лондоне существует обычай, по которому замужние женщины не несут никакого наказания за свои долги. Бремя их ложится на плечи мужей, если только те не заявляют во всеуслышание, что дурное поведение супруги вынуждает их расстаться с ней), взяв с него заблаговременное обещание, что он никогда не будет искать встреч со мной. За две гинеи, которые я ему подарила, он охотно согласился выполнять все мои желания. Пожалуй, единственное, что он знал обо мне, это мое имя, и я ручаюсь, что за всю свою жизнь он встретился со мной только в церкви. Получив право безнаказанно делать долги, я совсем возгордилась, и мой дом стал местом сборищ самых известных лондонских распутников. Я была жрицей этого богохульного храма. Малейшие мои желания становились непреложным законом. Милости мои ценились на вес золота. Я не знаю, что думали обо мне те, кому я отвечала отказом, но объясняться со своими рабами я не собиралась. В этот блестящий период моей жизни я познакомилась с молодым Н. Он понравился мне. Я сумела его обольстить. Его отец, узнав о наших отношениях, решил поскорее положить им конец и женил сына. Помешать этому мне не удалось, и я с болью заметила, что, как только жена его забеременела, он стал постепенно ко мне охладевать. Это был удар по моему самолюбию. Я решила отомстить плоду этой новой любви, приготовила яд и сумела доставить его по назначению. Питье оказалось смертельным не только для ребенка, который был еще в материнской утробе, но и для самой матери. Узнав, что моя месть зашла так далеко, я огорчилась, мне не нужна была жизнь соперницы, ведь только родив ребенка моему возлюбленному, она становилась для меня опасной. Впрочем, теперь ему уже ничто не мешало вернуться ко мне.
Его страсть ко мне вспыхнула с новой силой, зато теперь начала остывать я сама. Разлюбив его, я вспомнила, какие страдания перенесла, и решила наказать его за это. У него был красивый дом в предместье Лондона, он не раз возил меня туда, и всякий раз я еле вырывалась из его объятий. Я знала в этом доме все ходы и выходы, и лучше всего мне был знаком его кабинет, где хранились деньги, драгоценности и украшения его покойной супруги. Как-то ночью я неслышно поднялась с постели и провела в дом моих людей, которым заранее дала все указания; они последовали им столь прилежно, что сумели вынести все самое ценное не только из кабинета, но и из многих других комнат дома.
На следующий день я наслаждалась горем моего любовника, которого теперь почти презирала, потому что, как только я разлюбила его, мне сразу открылась вся его никчемность. В конце концов я его бросила.
Спустя некоторое время я повстречала на прогулке в парке одного француза, который только что приехал в Лондон. Едва увидев меня, он последовал за мной, не отставая ни на шаг, и взгляды его были весьма красноречивы. Я вполне непринужденно дала ему возможность заговорить со мной. Он воспользовался этим, как завзятый волокита. И повел себя весьма обходительно. По-английски он изъяснялся плохо, но я его понимала. Я получила такое удовольствие от беседы с ним, что, забыв о своем первоначальном намерении над ним посмеяться, решила, напротив, с ним сблизиться. Он предложил проводить меня домой, я согласилась. Приняв меня поначалу за обыкновенную искательницу приключений, он был приятно поражен моим красивым домом, роскошной обстановкой, многочисленной прислугой. Буквально все приводило его в восхищение. Он просто не помнил себя от восторга и не мог говорить ни о чем другом, как только об окружавшем его великолепии. Из этого я заключила, что, несмотря на изысканные манеры, в высшем свете он не бывает и в роскоши не купается. Эти соображения заставили меня быть более сдержанной. Хоть я была все так же расположена к нему, я сочла необходимым подвергнуть его испытанию; мне хотелось увериться, что он действительно влюблен в меня — только это мне и было от него нужно. Я придумала предлог, чтобы отложить награду, которую он надеялся получить в тот же день. Он вернулся назавтра, и я снова обласкала его, но была тверда в своем решении до поры до времени ему не уступать. Мои прежние любовники безумно ревновали. Я принудила их к молчанию. Постепенно я все серьезнее относилась к моему новому увлечению, не знаю, что мною двигало, любовь или тщеславие, но я хотела, чтобы француз потерял голову от любви ко мне.
Он тем временем продолжал ухаживать за мной и клясться мне в любви, но я почему-то никак не могла окончательно увериться в его искренности. С каждым днем мое первое впечатление о нем подтверждалось.
Это был человек своекорыстный, в высшей степени алчный, и если ему в чем-то не везло, он не щадил никого, не пощадил бы и меня. И все же, несмотря на все его недостатки, меня влекло к нему. Один мой поклонник навел о нем справки среди французов, живущих в Лондоне, и сообщил мне, что он якобы последний проходимец без роду, без племени и только беззастенчивым жульничеством добывает себе средства к существованию, что он бежал в Англию из Франции, где был осужден за мошенничество. Все это я сочла клеветой, ревнивыми измышлениями соперника. Впрочем, у меня у самой совесть была нечиста, так разве пристало мне слишком строго судить проступки других!
Прошло несколько недель. Я сгорала от нетерпения и в конце концов решила закрыть глаза на все, что побуждало меня до сих пор выжидать, как вдруг одна из моих служанок пришла предупредить меня, что моя горничная потихоньку собрала все свои вещи, прихватив и кое-что из моих, и, судя по всему, собирается бежать с французом, который постоянно бывает у нас в доме и с которым она давно уже путается. Какой же это был страшный удар для меня! А я-то собиралась в ту ночь предоставить ему последнее доказательство моей любви! Я была вне себя от злобы. Я вызвала к себе горничную. Объявила ей, что мне все известно: она обокрала меня и собирается бежать, и я могу сию же минуту передать ее в руки правосудия, но если она искренне мне во всем сознается, я пощажу ее. От страха она тут же призналась мне, что француз, наобещав ей златые горы, уговорил ее бежать вместе с ним из Англии, и они назначили свой побег на завтра, по его указаниям она крала у меня все, что попадалось ей под руку, и этой ночью они собирались вместе проникнуть ко мне в спальню, чтобы очистить все шкафы и сундуки, а если я вдруг проснусь, то и покончить со мной. После этого признания она бросилась мне в ноги, уверяя меня, что всегда меня любила и сама не понимает, как этот дьявол француз сумел околдовать ее. Я простила ее, однако же с условием: она скроет от негодяя, что мне все известно. И приказала вести себя с ним по-прежнему, чтобы до поры до времени он ничего не заподозрил. Потом я заперлась одна в комнате и стала обдумывать планы мести. Поначалу в голове было лишь одно: я должна убить его. Тем более, что убивала я уже не раз, и далеко не всегда у меня были для этого столь серьезные причины. Что такое корыстный интерес по сравнению с поруганной любовью? Однако, вспомнив, сколько страданий он мне доставил, я сочла несправедливым, что страсть моя так и останется неутоленной. Тогда я решила провести с ним ночь и утром задушить его в моей постели. Единственно, что меня беспокоило: как скрыть преступление? Однако справилась я с этим весьма успешно с помощью все той же горничной, которая и раньше пользовалась моим доверием и не раз помогала мне в подобных делах.
Таковы были признания Молли Сиблис, и это всего лишь часть их. Записи показаний были переданы королю, который несколько дней их изучал. Все с огромным нетерпением ожидали развязки, и вдруг, без всяких разъяснений, смертный приговор был отменен, и вместо виселицы Молли ожидала теперь всего лишь ссылка в колонию, в Америку.
Столь неожиданный поворот событий лишь возбудил у публики еще большее любопытство. Но поскольку никаких других последствий признания Молли не имели, все были склонны думать, что друзья обвиняемой, воспользовавшись отсрочкой, снова подали прошение королю, и он, приняв во внимание добровольные признания и искреннее раскаяние виновной, согласился смягчить приговор. Но то, что случилось дальше, вновь привело всех в замешательство. В Америку отплывал корабль с эмигрантами из Зальцбурга, на борту были и англичане, добровольно собравшиеся на поселение. Молли Сиблис привезли на корабль, чтобы отправить вместе с ними. Той же ночью к кораблю пристала шлюпка, и вооруженные люди в масках похитили преступницу. Им было оказано сопротивление, один из похитителей был тяжело ранен и не смог покинуть корабль, чего не заметили его товарищи. Было приложено немало стараний, чтобы добиться от него хоть каких-нибудь объяснений. Но он не поддался ни на какие угрозы, и тогда в наказание за упрямство и за участие в похищении его сослали в Америку вместо Молли. Прошел слух, что он весьма знатного происхождения и что судьи, которые занимались его делом, знали его имя, хотя и делали вид, что оно им неизвестно.
Так счастливица Молли осталась в живых и обрела свободу. Женщина, если она умна и красива, всегда добьется своего. Молли не только сумела избежать наказания, но и, попав на скамью подсудимых, завоевала симпатии публики, и теперь, казалось, все радовались ее освобождению. Это тем более удивительно, что о ее прелюбодеяниях и преступлениях знали все.
Произведения
Критика
