К истории романтического урбанизма: «Исповедь» Жюля Жанена и «Отец Горио» Бальзака
Б. Г. Реизов
В первой половине 1830-х годов во французской литературе получила широкое распространение так называемая «неистовая литература», хорошо известная и в России. Ей отдали дань многие русские писатели, в частности Н. В. Гоголь. Ею весьма интересовался А. С. Пушкин и, говоря о современных сочинениях, «полных огня и крови», имел в виду, конечно, французские «неистовые» романы.
Для французской литературы «неистовая школа» имела несравненно большее значение. Она на многие годы определила характер литературного творчества больших и малых писателей, начиная от Гюго и Жорж Санд и кончая Флобером и Гонкурами. В ней получили свое выражение яростная критика современности, протест против порядков Июльской монархии, — обманутые ожидания республиканских кругов, так же как и страх перед революцией кругов реакционных.
С точки зрения «неистовых», современная действительность куда страшнее, чем любые выдумки романистов. Ни в историческом романе Вальтер Скотта, ни в готическом романе Анны Радклиф не найти таких страстей, ужасов и злодеяний, какие в современном Париже можно встретить на каждом шагу. Спокойная поверхность современной жизни обманчива. Под нею скрывается мир, достойный «Тысячи и одной ночи». Щеголь в узких брюках, с брелоками и лорнетом может оказаться страшнее беглого каторжника, в конторе нотариуса ежедневно совершаются тайные преступления, против которых не властны никакие законы, а парижанка с наброшенной на плечи изящной кашемировой шалью более опасна, чем краснокожий индеец в девственных лесах Америки. «Все ужасы, которые романисты считают своим вымыслом, всегда уступают действительности»,— говорит Бальзак устами поверенного Дервиля («Полковник Шабер», 1832), излагая сюжеты своих романов, написанных или еще только задуманных: «Гобсека», «Тридцатилетней женщины», «Жизни холостяка», «Отца Горио».
Давно известно, что Бальзак отдал большую дань «неистовой» традиции, однако часто предполагают, что эти увлечения и мотивы характеризуют только романтические произведения Бальзака или являются как бы романтическим «вкраплением» в его реалистические произведения. Такие представления часто препятствуют правильному пониманию общественного и художественного смысла творчества Бальзака. Совершенно очевидно, что «неистовая» школа не только не мешала, но даже помогала Бальзаку создавать произведения, которые мы называем реалистическими, и вошла необходимым элементом в его реализм. Об этом свидетельствует большинство лучших его романов.
В начале 30-х годов признанным мастером неистового жанра был Жюль Жанен. Бойкий литературный критик, «фразер», умевший заполнять страницы фразами, за которыми иногда невозможно было угадать цель автора, он напечатал в 1829 году свой первый роман под названием «Мертвый осел и гильотинированная женщина». Это и было началом школы, которую иногда называют жаненовской. В тридцатые годы она чаще называлась «натюризмом», — это означало, что ее представители точно, не страшась никаких ужасов, следовали «натуре».
Невинная девушка, постепенно развращающаяся, дошедшая до венерической больницы и гильотины, и осел, после тяжких мучений кончающий свою жизнь на бойне, — таковы две параллельные истории, рассказанные в нескольких картинах. Парижские трущобы, грязные улицы, притоны показаны с точностью, которая должна была вызвать ужас и отвращение.
В предисловии Жанен делал вид, что написал этот роман в целях борьбы со слишком правдивой школой романтизма, в частности с Гюго, который в своем знаменитом произведении показал страдания приговоренного к казни с точностью, которой нервы не могут выдержать. Жанен утверждал, что цель искусства — не в правдивости, так как современная правда ужасна и ее изображение может вызвать самые горькие и тяжелые чувства.
Тем не менее и в следующем своем романе Жанен постарался показать все ту же ужасную правду. Роман «Исповедь» («
И далее идут страницы, много раз цитировавшиеся и ставшие программными для литературы, изображавшей современность: «Существует нечто более любопытное, чем египетские пирамиды или швейцарские ледники; более удивительное, чем все чудеса, посмотреть которые стоит таких расходов и трудов, — это большой парижский дом в людном квартале, населенный от фундамента до крыши. Крайняя роскошь в первом этаже, крайняя нищета на чердаке, деятельный труд в средних этажах. Шарлатаны, законники, финансисты, Фрина на соломе и Фрина на пуховиках, и на каждом шагу — новое украшение: в первом этаже — вывеска торговца, качающаяся от порывов ветра, в антресолях — приказчики, касса, звон золота и бесконечные цифры; потом контора нотариуса и толпа людей, и кипы документов, брачных договоров или завещаний; потом человек, которому только и остается, что быть счастливым, наносить или принимать визиты, кормить огромных лакеев и маленьких собачек; выше теснятся семьи, воздух делится на части — здесь живет одинокий труд; это последняя степень среднего состояния, последняя ступенька, после которой уже нет материального благополучия: убогое и деятельное мещанство, работающая женщина, плачущий ребенок, поющий чиж; а еще выше — молчаливые двери, маленькие и узкие спальни, грифельная доска у входа, ненужный швейцар в прихожей, который слоняется без дела, так как посетителей нет; и, наконец, ремесленник под крышей, ремесленник, который выпиливает железо, пилит дерево, сочиняет мемуары и поэмы; мечтающая гризетка, сидящая перед своими воздушными замками у окна с настурциями; и если есть еще выше этаж, то там — лежанка, солома, слезы, венецианские пьомби летом, ледники зимой, страдания, длящиеся всю жизнь».
Описание дома занимает несколько страниц. Эта бесконечная лестница, по которой Анатоль поднимается с этажа на этаж, медленно раскрывает перед нами свои тайны. Перед нашим взором словно в вертикальном разрезе проходит все общество с его захватывающими противоречиями. Многоэтажный дом оказывается чем-то вроде микрокосма, в котором отражен огромный социальный мир современной Франции.
В 1830 году эти слова были восприняты почти как литературный манифест. Традиционные «семь чудес» оказались менее замечательными, чем обыкновенный парижский дом. В это время повесть из современной жизни начала уже вытеснять исторический роман, и Жюль Жанен дал точную и острую формулу новых художественных тенденций. «Revue de Paris», давшее отзыв о романе вскоре по его выходе в свет, процитировало эти слова, увидев в них выражение современных интересов.
«Сколько великолепных поэм совершается в доме, начиная от мансарды и кончая швейцарской, и ни одна из них не будет иметь ни своего Гомера, ни своего Байрона!» — восклицает в 1833 году юный Теофиль Готье в своей «насмешливой повести», выступая против средневековых тем в защиту современности.
В том же 1833 году на другом конце Европы Н. В. Гоголь и В. Ф. Одоевский собирались вместе с А. С. Пушкиным писать коллективное произведение, действие которого должно было происходить в трех этажах большого петербургского дома — «с различными в каждом сценами».
Роман Жюля Жанена поступил в продажу 5 апреля 1830 сода. Через несколько дней в журнале «Feuilleton des journaux politiques» от 14 апреля появилась статья Бальзака, посвященная этому роману. «Эта книга, — пишет Бальзак, — глубокая философская драматизированная мысль. Вот эта мысль: „Честный человек, совершивший преступление, в наши дни не может утешиться". Как бы ни была горька и безнадежна эта аксиома, мы почти вынуждены принять ее целиком; мы не можем найти разрешение нашим угрызениям, потому что у нас уже нет ни наивной веры средних веков, ни трогательной и сентиментальной набожности XVII века, ни задорного и вызывающего скептицизма XVIII века».
Бальзак излагает содержание романа, подчеркивая основную его идею: отсутствие в современном обществе духовных идеалов. Черта, которую с такой горечью констатировал Ламенне в своей книге «О равнодушии к религии», характеризует современность. Душевная пустота, «позитивность» человека, все интересы которого направлены только на реальные блага жизни, всеобщее стремление к наслаждениям, к тщете и блеску «света», не дают утешения тому, кто мыслит и чувствует. Как человеку порядочному найти в этом обществе точку опоры? На чем утвердить нравственность? Чем определить свое поведение?
«Прочтите, — и вы вместе с Анатолем почувствуете тяжкую тревогу, порождаемую сомнением, плодом воспитания, которое не дает вам ни достаточно веры, чтобы слепо верить, отделив себя от физической жизни, предаваясь аскетическому восторгу, ни достаточно материализма, чтобы видеть в убийстве только факт, только дурной поступок, если он становится известным, и поступок безразличный, если он остается тайным».
Бальзак уловил нравственную сущность романа Жюля Жанена и согласился с его диагнозом современности. Проблема, поднятая Ламенне в первые годы Реставрации, сохраняла свою актуальность и в 1830 году, а при Июльской монархии с ее официальным меркантилизмом и позитивизмом стала особенно важной. С полной силой она возникает и в «Отце Горио».
В «Отце Горио», одном из самых популярных и самых «бальзаковских» романов Бальзака, есть все эти характерные черты: убийство наследника Тайефера, которое совершает по требованию Вотрена полковник Франкессини; прелюбодеяние, в котором виновны все три героини романа — мадам де Босеан, графиня де Ресто и баронесса де Нюсенжен; незаконное домогательство наследства в семье графа де Ресто и в семье банкира Тайефера, — не считая того, что дочери грабят своего отца и каторжник распоряжается судьбой светских людей. Здесь густо и трагически показан быт — быт мещанский, мешающий жить тонко организованным натурам, и быт аристократический, тайные драмы и преступления которого скрыты под изящными манерами и ослепительной роскошью.
«„Отец Горио“ — великолепное, но ужасающе грустное произведение, — писал сам автор.— Чтобы изображение Парижа стало полным, нужно было показать нравственную клоаку Парижа, и это производит впечатление отвратительной язвы».
С первой же страницы Бальзак настраивает читателя на мрачный лад. «Как ни подорвано доверие к слову „драма“ превратным и неуместным его употреблением в скорбной литературе наших дней, здесь это слово неизбежно... Подробности всех этих сцен, где столько разных наблюдений и местного колорита, найдут себе достойную оценку только между холмами Монмартра и пригорками Монружа, только в этой знаменитой долине с дрянными постройками, которые того и гляди что рухнут, и водосточными канавками, черными от грязи; в долине, где истинны одни только страдания, где радости часто обманчивы, где жизнь бурлит так ужасно, что лишь необычайное событие может здесь оставить сколько-нибудь длительное впечатление... Колесница цивилизации в своем движении подобна колеснице с идолом Джагернаутом: наехав на человеческое сердце, не столь податливое, как у других людей, она слегка запнется, но в тот же миг уже крушит его и гордо продолжает свой путь».
Бальзак подготавливает воображение своего читателя долгими предварительными описаниями бытовой обстановки, улицы, дома, в котором должны произойти мрачные события и разбиться чьи-то сердца: «Улица Нев-Сент-Женевьев... больше других достойна служить оправой для этого повествования, которое требует возможно больше темных красок и серьезных мыслей, чтобы читатель заранее проникся должным настроением, — подобно путешественнику при спуске в катакомбы, где с каждою ступенькой все больше меркнет дневной свет, все глуше раздается певучий голос провожатого. Верное сравнение! Кто решит, что более ужасно: взирать на черствые сердца или на пустые черепа?».
Драма развивается в парижском «аду», одной из пыток которого является всеобщая пошлость и нищета. Бальзак тщательно описывает семейный пансион с его запахом прогорклого жира и грязной одежды, с его посетителями — нищими студентами и раздавленными судьбой стариками. Мы действительно входим в катакомбы Парижа.
Дом, в котором находится семейный пансион мадам Воке, стоит в центре событий. Бальзак подробно описывает садик, аллейку, ведущую к входу, и все пять этажей вместе с их обитателями. Этот доходный пятиэтажный дом оказывается как бы выражением целой эпохи, ее противоречий и ее бедствий.
В наиболее известном средневековом романе Вальтер Скотта особо важную роль играет здание — замок Фрон-де-Бефа, являющийся символом средневековья. Башни, стены, укрепления и ублиетты характеризуют строй общества, создавшего это сооружение. Замок был построен в эпоху норманского завоевания, чтобы подавлять сопротивление, господствовать над покоренной землей, охранять насильников и быть для них убежищем после их разрушительных походов в глубь страны. Каждой своей бойницей, каждым зубцом стены он говорил о насилии и был символом насилия. Этот замок — воплощение завоевания, и страшные тайны, которые хранит в своей памяти безумная Урфрида, неотделимы от его стен, пиршественных зал и подземелий.
В 1831 году, когда современная тема во французской литературе уже шла к своему торжеству, появился долгожданный роман Виктора Гюго «Собор Парижской богоматери». Собор стоит в центре этого романа и определяет его замысел, действие персонажей. Он символизирует переходную эпоху, в которую был закончен, — XV век, едва отрывающийся от средневековья и начинающий первое, робкое еще Возрождение. Под грузом теократических и феодальных учреждений пробуждается демократия, мысль, нравственное чувство, и Франция, всколыхнувшись, начинает свое движение к новым временам. Собор Парижской богоматери со своей теократической романской основой и демократическим готическим завершением воплощает одновременно силы реакции и силы движения. Все определено этим чудовищным сооружением, — религиозное изуверство с его процессами ведьм и пробуждение человеческого начала с сострадательной Эсмеральдой и с Квазимодо, творящим свой справедливый суд.
Но собор — символ средневековья. Какое же сооружение может стать символом мещанской, жадной и плачевной современности? Это не «дом молитвы» — теперь люди равнодушны к религии, — это «дом наживы», доходный дом в грязном квартале Парижа, тот самый пятиэтажный дом, который интереснее египетских пирамид, потому что заключает в себе все противоречия современности и наиболее полно ее выражает. То, на что только намекнул Жанен в нескольких описательных страницах, Бальзак сделал центром своего повествования. В его романе затхлый семейный пансион как бы противостоит грандиозному католическому собору, как современность противостоит средневековью.
В романе Жанена дом не играл никакой сюжетной роли, он был совершенно пассивен. Герой только прошел по лестнице до пятого этажа, только бросил взгляд на этот «Ноев ковчег» современности, и он исчез из романа так же, как и вступил в него, — ничего не решающим и ни с чем не связанным эпизодом и зрелищем. У Бальзака дом играет совсем другую роль. В нем живут люди, которые соединены друг с другом сюжетными узами. Случайно поселившись в нем, они, неожиданно для самих себя, оказались вовлеченными в общее для всех них действие. Обеденный стол, за который садятся нахлебники мадам Воке, знакомит их друг с другом, а лестница и коридоры, по которым ходят постояльцы, делают их невольными соглядатаями тщательно скрываемых тайн и участниками разнообразных и драматических событий. Тем самым дом тоже становится героем развивающейся в его стенах драмы, он активен, он создает интригу, вторгаясь в жизнь действующих лиц и распоряжаясь человеческими судьбами. Связав дом и все его этажи единым сюжетным узлом, Бальзак еще больше внедрил его в гущу ежедневной парижской жизни и сделал из него символ еще более внушительный и страшный, чем тот, который создан в одном из самых неистовых романов неистового французского романтизма.
Жильцы распределяются по этажам в зависимости от своего состояния. Здесь разные типы, профессии, возрасты и нравы. Наиболее обеспеченные живут во втором этаже; те, кто победнее, занимают третий этаж; в четвертом ютится нищета, едва сводящая концы с концами; наконец, в пятом, в мансарде, помещаются слуги. Горио, которого нужда поднимает со второго этажа на четвертый, подчеркивает социальный смысл этого парижского дома.
Вспомнил ли Бальзак, переводя своего героя с этажа на этаж, известную в то время песенку Беранже «Пять этажей»? Родившаяся в швейцарской, в самом низу, красавица-девушка становится содержанкой юного сеньора и переезжает на второй этаж. Потом на третьем этаже она обманывает пленившегося ею старого герцога, на четвертом ее содержат какие-то финансисты, на пятом она занимается сводничеством, а в мансарде она живет старушкой и подметает все пять этажей, на которых остались воспоминания ее прежнего существования. Путь от каморки привратника к мансарде — символические переезды, характеризующие судьбу не только девушки легкого поведения, но и всякого богатеющего и разоряющегося парижанина.
Через год после того, как вышел в свет «Отец Горио», Бальзак судился с редактором журнала «Revue de Paris» Бюлозом, незаконно продавшим рукопись его нового романа «Лилия в долине» петербургскому журналу «Revue Etrangère». Бюлоз убедил нескольких журналистов выступить с печатным заявлением против Бальзака и в пользу журнала. В числе особенно ярых противников Бальзака оказался Жюль Жанен. Еще через несколько лет, в 1839 году, Бальзак рассказал некоторые некрасивые эпизоды из биографии Жанена во второй части «Утраченных иллюзий». Жанен ответил разносной рецензией, напечатанной в органе Бюлоза, дышащей ненавистью, жестокой и несправедливой. В этой статье Жанен упрекал Бальзака как раз за то, чем сам он когда-то был дорог молодому Бальзаку: за резко критическое направление ума, за беспощадное разоблачение современной действительности и за тот мрачный урбанистический пейзаж, который поразил современников в «Гильотинированной женщине» и в «Исповеди».
Л-ра: Из истории русских литературных отношений 18-20 веков. – Москва-Ленинград, 1959. – С. 132-140.
Произведения
Критика
