Ганс Эрих Носсак. Счастливый человек
А. Карельский
Новый роман Ганса Эриха Носсака, одного из старейшин литературы ФРГ, продолжает давнюю, излюбленную тему его творчества, — тему одиночества индивида в современном мире. На этот раз герой Носсака — семидесятичетырехлетний американский пенсионер, сорок лет проработавший чиновником в одном из министерств. То, что он ровесник самого Носсака, родившегося в 1901 году, видимо, не случайно: это придает повествованию (роман написан от первого лица) дополнительный акцент исповедальности, вообще присущей всем романам писателя.
Одиночество героя подчеркивается с первых же строк романа: историю своей жизни он сначала собирается рассказать собеседнику, специально для этой цели выдуманному, но потом, обнаружив, что в одном из окон дома напротив допоздна не гаснет свет, решает выбрать себе в слушатели собеседника, так сказать «более реального» — незнакомого обитателя той комнаты. «Какое счастье! — Таковы первые слова романа. — Мне даже и не придется выдумывать того, кому я бы мог рассказать свою историю. Я в самом деле счастливый человек». Парадоксальность ситуации очевидна: «везение» героя усматривается в том, что на смену чистой фантазии приходит фантазия с некоторым реальным основанием, «зацепкой». Но сама фигура слушателя не становится, конечно, от этого менее «выдуманной». Это ситуация типично носсаковская: в данном случае изобретательное подразделение их на призраки «первой» и «второй» степени лишь усугубляет впечатление одиночества.
Ядром рассказываемой героем истории — и идейным центром романа — является повествование о некой странной стране, которая расположена за океаном и в которую рассказчик сорок лет тому назад уехал из Америки, когда почувствовал усталость от жизни и захотел «забыть прошлое», «покончить со своим существованием». Но земля обетованная разочаровала его. Она оказалась стерильна и нага: почва ее была заражена в результате какой-то давней космической катастрофы, на ней жили такие же, как он, апатичные переселенцы, и женщины умирали там во время родов, рожая мертвых детей.
Аллегория, положенная в основу этого образа, прозрачна: древняя забытая земля, где переселенцы из Америки не обретают ни блага забвения, ни блага ностальгии, — это, конечно, земля, называемая в Америке Старым Сипом. И чтобы не было никаких сомнений, Носсак в основу наименования се кладет легко расшифровываемую анаграмму: страна зовется Апореей.
Роман Носсака снова погружает нас в характерную для большинства сто романов и рассказов атмосферу «современного мифа» — на этот раз только с некоторыми очевидными жанровыми чертами «антиутопии». Его Апорея — это зараженная и омертвелая старая Европа, руины некогда могучей и спесивой цивилизации, от своего же избытка и погибнувшей. В характерных для стиля Носсака многозначительных недомолвках и умолчаниях намекается и на периоды горячих и холодных войн, и на атомную катастрофу. Однако символический смысл носсаковской Апореи и шире: это не только и не столько географическое понятие, сколько понятие «экзистенциальное». Рассказчик не раз подчеркивает: «Апорея — это состояние», имея в виду состояние полной духовной опустошенности человека, пережившего крушение всех ценностей. Ощущение бессмысленности бытия, «мертвой точки», «атрофия пытливости» — приметы этого состояния. Апорея, таким образом, становится и символом почти смерти, небытия — или, в экзистенциалистской терминологии, «бытия в смерти».
Но не более живой — хотя чуть более реальной — предстает в романе и современная Америка, в которую снова вернулся герой после своего «апорейского» приключения. Цивилизация Америки, в представлении Носсака, бездуховна, расчетлива и насквозь вещественна, человек в ней столь же одинок и заброшен, как на пустынной земле Апореи. Предприимчивые американцы уже ринулись заново «осваивать» Апорею — она у них теперь называется «Ньюропой», они посылают туда геологов для разведки недр, налаживают туристский бизнес. Но для умудренного жизнью (точнее говоря, «опытом смерти») носсаковского героя вся эта «цивилизаторская» суета смехотворна и абсурдна; она бессмысленна, потому что в ней уже нет того, ради чего создавались асе цивилизации, — человека.
В бытность его в Апорее герою будто бы даже и повезло: он стал отцом первого ребенка, родившегося живым. Чтобы сохранить свою девочку, он увез ее из Апореи, вернулся в Америку. Но вот прошли годы, девочка выросла и стала преуспевающим врачом, рассудительной и деловой матроной; она, чье рождение было «чудом Апореи», теперь запрещает отцу говорить об этом эпизоде из его жизни, считая такие разговоры манией, «заскоком» выживающего из ума старика. Урок прошел даром, никто не хочет ни знать, ни слышать об Апорее — только один рассказчик, пророчествующий в пустоту.
Такова общая проблематика романа Носсака. Она для творчества писателя не нова, пожалуй, даже уже банальна. В романах «Некии», «Младший брат», «После восстания», «Украденная мелодия» Носсак варьировал свою устойчивую концепцию, согласно которой окружающий современного человека реальный мир (Америка в новом романе) представляет собой на самом деле сферу ненастоящего, призрачного бытия. Однако и подлинное бытие — по Носсаку — существует за пределами, за гранью бытия реального; «опыт смерти» открывает человеку это бытие как некое новое, четвертое измерение, и излюбленные носсаковские герои — это люди, в какой-то момент «переступающие черту» и уже не находящие общего языка с людьми обычного мира, теми, кто «ничему не научился».
За этой общей мировоззренческой схемой в «мифологизирующих» романах Носсака просматриваются, конечно, и реальные черты современного буржуазного мира, как они просматриваются и в «Счастливом человеке». Но реальность, конкретность этого мира сведена в таких романах до минимума (в отличие, скажем, от известного у нас «Дела д’Артеза» — М., «Прогресс». 1973). Основную свою художественную задачу Носсак видит не в том, чтобы аналитически исследовать этот мир, а в том, чтобы создать своеобразный современный миф, предельно обобщенный и символический.
Однако повторяемость основных контуров этого мифа влечет за собой и весьма ощутимую повторяемость сюжетных ходов, стилистических приемов, отдельных образов. Художественный мир Носсака оказывается не только замкнутым в самом себе, но и лишенным всякого внутреннего развития. От романа к роману усиливается это впечатление застоя, окостенения, «отложения солей» в живой ткани повествования. Такова, вероятно, участь всякого искусства, идущего не от многообразия реальной жизни, а от раз и навсегда заданной умозрительной схемы: как бы интересна она ни была поначалу, в пределах ее возможны потом лишь более или менее любопытные вариации и нюансы, не меняющие, однако, общего впечатления схематичности, искусственности.
Думается, что именно этой опасной стадии застоя достиг и мифологизирующий метод Носсака. В «Деле д’Артеза» Носсак взорвал схему, обратившись к сложной и многослойной реальной жизни, и создал один из лучших своих романов, книгу живую и «молодую». К сожалению, он не пошел дальше по этому пути. «Счастливый человек» — снова чисто мыслительная конструкция. Исчезла даже та взволнованность тона, тот сдержанный лиризм, который был характерен для первых романов-притч Носсака — «Некий», «Спирали» — и который заставлял читателя ощутить глубокий трагический — и современный — подтекст носсаковской мифологии. Новый роман писателя оставляет досадное ощущение манерности, назойливости, искусственной многозначительности. «Я хотел всего лишь дать вам почувствовать всю бесконечность подобных разговоров, — говорит в конце романа рассказчик, — их с тем же успехом можно было бы и продолжить, без всякой цели и без всякого толка, — без всякого толка даже для того, кто их ведет». Если такова была цель и автора, он ее, безусловно, добился. Но это вряд ли его художественная победа.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1976. – № 4. – С. 73-75.
Произведения
Критика
