24-04-2019 Вольфганг Борхерт (Wolfgang Borchert) 641

Романтическое начало в прозе В. Борхерта

Г. А. Фролов

Творчество Вольфганга Борхерта, относящееся к так называемой «первой фазе» (1945-1952 гг.) в развитии западногерманской литературы, в значительной мере способствовало пробуждению немецкой литературы после Второй мировой войны. Борхерт был первым среди представителей «литературы развалин» и «реализма X».

В разгромленной Германии сознание многих людей характеризуется ощущением катастрофического провала, разлома, отчаяния, безысходности, ужаса перед прошлым, страха перед настоящим. Нет надежды, нет веры в будущее... Антигуманные, отвратительные социальные и идеологические построения фашизма рухнули. Перед немецкой интеллигенцией стоит задача, найти новые духовные ценности, на которые человек мог бы опереться; но прежде нужно было «вернуть человеку его утерянное лицо, освободить из анонимности», в которую его ввергли фашизм и война.

Вольфганг Борхерт берется за решение этой задачи одним из первых. Он немногое успел выполнить: путь его был трагически коротким, Борхерт умер в 26 лет. Небольшая книжечка лирики, около 50 рассказов и коротких историй (Kurzgeschichte), единственная пьеса «За дверью» («Draußen vor der Tür») — вот и все наследие писателя.

Борхерт не успел создать собственной эстетической системы. Но многие Kurzgeschichte писателя имеют характер общественно-эстетических манифестов и позволяют сделать некоторые выводы.

«Сумасшедший напиток, — рассуждает один из героев борхертовского рассказа «Кофе, он неопределим». — Н-е-о-п-р-е-д-е-л-и-м-ы-й напиток». — «Как жизнь», — отвечает ему другой. Для Борхерта не характерно осмысление войны как явления социального («темная, темная страна Война», «рыкающий могучий, заразный зверь», «звериный, кроваво-красный рык огнедышащей пасти»). Фашизм понимается лишь как результат человеческого недомыслия, иррационализма, как момент «атомизации» общества, обесчеловечения человека, его духовного подавления.

Отсутствие реалистической ориентации в жизни, непонимание ее существенных «пружин» и сил позволяет говорить о том, что мировоззрение В. Борхерта по своему типу приближается к романтическому. Вряд ли можно говорить о глубинном понимании и отражении объективного движения истории, законов, ею управляющих. Истолкование действительности, в целом, абстрактно-романтическое, преимущественно в эмоционально-нравственном аспекте, положительная программа — неясна, расплывчата.

На первом плане исходной позиции писателя — отталкивание от ужасов вчерашнего прошлого, от фашистских бесчинств, от их наиболее заметных духовных и моральных признаков. Фашизм топтал жизнь, любовь, красоту — долой фашизм, как нечто безобразное, неэстетичное. Борхерт констатирует разрушение всех и всяческих ценностей, но взамен предлагает лишь антиценности: отрицание отрицания фашизмом всего истинно прекрасного и человеческого. Это позиция «НЕ». Для Борхерта и для других западногерманских писателей характерно исключительно негативное отношение к реальному общественному окружению, позиция решительной дистанции по отношению ко всему идеологическому. Противоречия человека с обществом осмысливаются Борхертом преимущественно в нравственном плане; он показывает, как низменная среда и ее идеология калечат, убивают честных и хороших людей,

«Наше «нет» — это — протест... Ведь мы должны в этом «нет» вновь воздвигнуть «да»».

Как романтик воспринимает жизнь Борхерт и в том случае, когда он пытается сказать «да». Положительные устремления писателя — чаще всего «неясные и неоформленные предчувствия», призывы — неопределенны, программа действий — абстрактна. Представления о лучшей жизни — субъективное конструирование «хижин из дерева и надежды»: «лелеем святую надежду», «жаждем отваги в сердце, надежды на отбытие, на прощание, надежды на бурю и море».

Писатель запечатлел «томление» целого поколения, оказавшегося участником и жертвой невиданных исторических потрясений: «Слышим трубный глас... стоим на колеблющихся в вечерних сумерках понтонах и ощущаем молчание, кладбище и смерть — но глубоко внутри себя мы снова слышим грозовые раскаты... ощущаем жизнь, и знаем — молчание над рекой, как ложь, будет разбито гулом и ликованием громогласной жизни!». Ибо люди, как пароходы, всегда жаждут плавания и моря; всегда стремятся вперед, как прекрасная Эльба; как поезда, жаждут новых путей, новых далей, их волнуют «далекие зовы и крики».

С особенной силой романтическая устремленность Борхерта к лучшей жизни прорывается в рассказе «В мае, в мае куковала кукушка», к жизни, в которой не будет закрывающихся перед человеком дверей: «И новый город — это город, в котором мудрые люди, учителя и министры, не лгут, и поэты обольщаются лишь разумом своего сердца. Это город, в котором не умирают, матери и девушки не болеют сифилисом, город, где нет мастерских, изготовляющих протезы, и нет кресел на колесах... Это город, где юноши не слепцы, не однорукие, и где нет генералов. Это новый, великолепный город, в котором все друг друга слышат и видят, и все друг друга понимают». Такова по своему содержанию борхертовская мечта о новом гармоническом городе-обществе (преобладает конкретное «нет», «да» — робко и абстрактно), которую один из немецких исследователей назвал «романтически звучащими иллюзиями».

Очевидно, что Борхерт мыслит категориями не социально-историческими, а нравственно-эмоциональными. Очевидно также, что писатель видел слабости своей «романтической» позиции, связанной с позицией всего «поколения вернувшихся» — «героически сентиментальных, обманутых романтиков, одиноких, мужественных, тоскующих сирот, кичливых и потерянных». Поэтому он отвергает творчество таких поэтов, которые «все время видят лишь голубой цветочек, повсюду лишь голубой цветочек».

Auf dem Braun der Ackerkrume weht hellgrün ein Graß,
Ein blaue Blume lindert allen Haß!

Землю весеннюю будит Пашней, зеленой травой,
Всякую ненависть в людях Лечит цветок голубой.

Отвергая пассивное отношение к жизни, Борхерт сомневается в романтическом «голубом цветке», не способном «утолить ненависть», реально помочь людям. Как поиск иной, более действенной позиции следует понимать так называемый «вещизм» В. Борхерта — попытку опереться на самые простые вещи и явления. Отсюда призыв к поэтам «пойти и поучиться, как шьют башмаки, ловят рыбу, кроют крышу». Очевидно также, что этот призыв адресован и самому себе; Борхерт отталкивается не столько от «голубого цветка» Новалиса, сколько от того, который расцветал на его «поле».

К тому же самые простые вещи в сознании борхертовских героев — в силу определенных обстоятельств — романтически переосмысливаются. В условиях фашизма человек был низведен «псами в бледно-голубых мундирах» до такого приниженного состояния, когда робкий, полузатоптанный желтый цветок одуванчика представляется более недостижимым, сказочным, чем чудесный романтический «голубой цветок». Идеальной романтической мечтой представляется возможность дышать ветром, сидеть у реки, бродить под пахнущим землею дождем, вдыхать запах цветущей яблони. Таким образом, всякое жизненное явление, будучи определенным образом осмыслено, может выявить свои романтические элементы или «зазвучать» романтически.

Если иметь в виду, что и символизм, и экспрессионизм могут быть отнесены к романтическому типу художественного мышления, то станет понятным многообразное проявление романтического в произведениях В. Борхерта как в содержательной сфере, так и в области «подачи» материала.

Молодой писатель предпринял попытку рассказать правду о своем поколении, которое было ввергнуто в войну и стало ее жертвой. Эта правда потрясла самого писателя, наполнила его душу ужасом и растерянностью перед жестокостью и уродливостью жизни — с ее треском горящих, рушащихся домов, лаем автоматов, хрипом простреленных легких, предсмертными криками, плачем матерей и детей. Черной, страшной стеной встает все это перед обессиленным, подавленным человеком, его мечтами и надеждами. Борхерт понимает, что нет гармонии между человеком и окружающим миром, и рассказы его наполняют экспрессионистически подчеркнутые контрасты, когда жизнь видится преимущественно в ее вопиющих противоречиях и несоединимостях.

С большими надеждами на новую жизнь после семилетнего пребывания в тюрьме выходит на свободу Эрвин Кноке, герой рассказа «Там и здесь». Но буквально у ворот тюрьмы он раздавлен огромным прачечным автомобилем. Теперь никогда уже не вдохнуть ему «дурманящий, полный воспоминаний аромат детства», и никогда не бродить по вечным охотничьим угодьям, населенным «индейцами. Беспощадно разрушаются надежды на возвращение к жизни физически и духовно искалеченного войною героя рассказа «По длинной, длинной улице». Никогда не почувствовать ему прикосновения ласковой материнской руки, девичьего объятия, ее лежать веселым маем на зеленой траве.

Тимм («Вороны вечером летят домой») - юноша из рассказа «В мае, в мае куковала кукушка» мечтают о прекрасной, молодой и чистой любви. Но эти мечты жестоко сокрушаются прозаическими «капризами» их возлюбленных, требующих шелковых чулок и хлеба, которых они достать не могут.

Не случайно порою «разгром» романтической мечты приобретает широкое значение для всего поколения: «Мы просыпаемся и знаем, а нам дано это страшное знание, что нового города нигде не найти, что нет его нигде, этого города, мы опять становимся старше на десять тысяч лет, и наше утро холодно и горестно — одиноко, о, как одиноко»...

Экспрессионистические мотивы в рассказах Борхерта переплетаются с экзистенциалистскими (что весьма характерно для всей послевоенной немецкой литературы), и с известной теорией Освальда Шпенглера о человеческой жизни как о постоянном переживании страха. (В свою очередь, взгляды О. Шпенглера исследователи относят к типу романтического миросозерцания). «На переживании страха» построены такие рассказы, как «Снег, снег, снег», «Ради», «Соловей поет»: «все — из страха. Все, чтобы побороть страх... Мы фотографируемся из страха и детей делаем из страха, из страха мы льнем к девушкам... И дураками все равно остаемся... он настигает нас. Уже кашляет где-то в углу». И ничто не поможет, делает вывод Тимм (своего рода лирическое «я» автора, переходящее из рассказа в рассказ), когда человека настигает крах. «Человек носит с собой только страх», — утверждается и в рассказе «Цветок одуванчика».

B этой связи можно согласиться с мнением немецкого исследователя о том, что «борхертовская тоска по гармоническому миру перед лицом реальности представляется ирреальной и сентиментальной», а герои — «растерявшими иллюзии романтиками».

Короткая жизнь самого писателя была наполнена исключительно трагическими событиями. Отметим хотя бы тот факт, что в годы войны за антигитлеровские высказывания Борхерт дважды приговаривался к смертной казни и подолгу находился в одиночной камере, ожидая расстрела. Каждый раз казнь заменялась отправкой в штрафную роту; после разгрома Германии сначала французский, потом американский плен, смерть в 1947 году в результате жестоких психических потрясений, болезней и голодания.

Вместе с тем эта судьба является типической для поколения обманутых, все растерявших и потерянных для жизни «романтиков».

В лирике, рассказах Борхерт, естественно, выражает прежде всего свои настроения и переживания. В этом смысле он — писатель лирического склада, вполне можно говорить о лиризме его прозы. Так, автор главы о Борхерте в упомянутом исследовании убежден, что «предметом рассказов Борхерта чаще всего являются его собственные переживания». Принцип лиризма, по его мнению, лежит даже в основе организации материала произведений, выражаясь в «контаминации биографических деталей». Отечественные исследователи также говорят об «интимно-лирической стихии», об «ассоциативно-лирической окрашенности», о том, «что Борхерт стремится с .позиции личного опыта охватить всеобщий смысл событий».

Сама по себе эта черта близка романтической традиции, основу которой составляет субъективный принцип повествования.

Выразив себя, Борхерт «открыл, — как справедливо отмечает Л. Симонян, — миропонимание и жизнеощущение подобных себе... рассказал о судьбе своего поколения... Когда он заговорил, это поколение впервые услышало свой голос». Тем самым Борхерт не уходит от правды — правды чувств и переживаний своего современника, правды о его «внутреннем рейхе», разгромленном войною и фашизмом.

Каково конкретное содержание писательских переживаний, которые являются предметом изображения? Чаще всего это раздвоенное или раздробленное сознание или состояние своей души, колеблющееся между мучительным опустошающим отчаянием и столь же мучительной надеждой. Рассказ «Гамбург» целиком построен на резко меняющихся перепадах настроения лирического героя: надежда на счастье, на встречу с городом, с морем, с любимой сменяется чувством неизбывности, неизбежной бесконечности тоски, ожидания, смерти. Писатель говорит от имени «мы», в которое органически входит лирическое «я». «Я-мы» — это те, кто стоит «в самой середине мироздания» — «в серые времена» «на прогнивших, воняющих, баюкающих, дышащих жизнью понтонах», «ощущая острый голод, лелея святую надежду». Это поколение на перепутье, отвергающее «серый мир» и в страстной тоске вглядывающееся в будущее.

Лирическое «я» у Борхерта постоянно пребывает в состоянии «томления» — неясной тоски, неясных стремлений и надежд, томления, «с помощью которого иен сии е романтики выражали свои смутные устремления, свои неосознанные желания, свои неоформленные мечтания». В рассказе «Цветок одуванчика» заключенный № 432 живет с мучительным желанием иметь в камере хоть что-нибудь живое. «Робкая желтая звездочка одуванчика» становится для него такой же дорогой, как любимая, как «тайная возлюбленная». Для лирического авторского «я», которое соединяется с каждым человеком, лишенным свободы, тоска по крошечному цветочку — это его тоска по солнцу, по любви, по запаху земли, по материнской ласке, по голосу отца, — чего он так долго был лишен.

Близок автору по своему внутреннему состоянию и герой рассказа «По длинной, длинной улице» лейтенант Фишер. Его сознание совершает казалось бы необъяснимые скачки: «Я лейтенант Фишер. Меня позабыли. Я был еще не совсем мертв. Уже два раза я ложился. Теперь я господин Фишер. Мне 25 лет. 25 раз по 57. А тех похоронили под Воронежем... Я уцелел, но меня мучает голод. Царство мое от мира сего, от мира сего. И кузнец напрасно делал гвозди, гей да ты... напрасно, пехота, напрасно, красивые блестящие гвозди. Ведь 57 похоронили под Воронежем». Уловить смысл «разорванного» сознания в его алогичности, противоречивости можно лишь в системе всего произведения.

Герой рассказа травмирован прошлым и болезненно измучен настоящим, которое он воспринимает через призму трагической 57-кратной смерти (в бою под Воронежем было убито 57 солдат его роты). Поэтому так беспощаден он к богу, у которого нет для людей ложки, поэтому с такой ненавистью говорит он о министрах, генералах, пасторах, поэтах, учителях, о тех, кто тщательно умыт, причесан и у кого есть чистое белье, — кто виноват в смерти тех 57 и кто сейчас доволен жизнью. Негодование, возмущение раскаляет докрасна сознание героя, оно импульсивно устремляется к виновникам трагедии, как бы стреляя в них ненавистью.

Так «эмоциональная стихия» позволяет Борхерту высказать более глубокую правду жизни, ибо расцвечивает ее более яркими и, следовательно, более отчетливо видимыми красками. Очевидно, что романтический способ повествования имеет в этом смысле дополнительные возможности для правдивого изображения человека, его жизни.

Эмоциональность борхертовского повествования объясняется прежде всего тем, что «его человек» поставлен в условия «кричащих противоречий», громадного по своим масштабам разлома, катастрофы; его герой оказался на перекрестке или, точнее, в эпицентре огромных исторических потрясений. Поэтому он особенно беззащитен, и вызывает у писателя многообразную гамму чувств. Хотя можно говорить об их преимущественно отрицательной, негативной направленности: «Мама, ты ни за что не должна была бросать меня одного. Теперь мы уже никогда не увидимся. Никогда. Ни за что не должна была бросать меня. Ты ведь знала, что такое ночи. Ты ведь знала о ночах... Мама, мама! Во всех углах стоят черные люди... Мама, мама! Зачем ты меня покинула, зачем?».

Эмоциональное отношение автора ко всему изображаемому подчеркивается, заостряется и чисто художнически. Чувств «добавлено», эмоциональные краски наложены более густым слоем. Цвет красок, как отмечалось, преимущественно «черный» или «серый», хотя предмет изображения может иметь самые разнообразные оттенки. Экспрессионистский, субъективно-романтический принцип пересоздания объективно светлое, радостное, возвышенное «перекрашивает» в иной тон — печали, горечи, тоски, отчаяния. Даже прекрасные майские лунные ночи («В мае, в мае куковала кукушка») с их белыми яблонями, соловьями и девичьими слезами вызывают у лирического героя тоску и ненависть, становятся «адскими», «ледяными», «чернильного цвета», ибо они слишком подчеркивают (по контрасту) безрадостную пустоту, «серое отчаяние» его души.

Некоторые рассказы Борхерта («Гамбург», «Эльба», «Цветок одуванчика», «Вишни» и др.) роднятся с романтической новеллой ввиду их «монологичности», лежащей в основе композиции. Каждый рассказ — непосредственно авторская исповедь, авторский монолог, произнесенный как бы на едином дыхании, построенный на едином чувстве. Писатель воздействует на читателя не только через смысл произнесенного, но и через «формальное» звучание его, так как пишет с болью, «с криком», «рыча и рыдая». Может ли оставить читателя равнодушным постоянное авторское «ах», то растерянное, то тоскливо-безысходное, то тайно надеющееся?!

Средства эмоционального воздействия в прозе Борхерта многообразны. Выделим лишь те, в которых наиболее заметно проявляет себя романтический способ организации формы художественного произведения — принцип пересоздания изображаемого, когда писатель стремится как бы выйти за его реальные пределы, а на первый план выходят домысливание, ассоциации. Очертания реального нарушаются, предстают в иных связях и пропорциях.

В рассказах Борхерта, например, многие явления, реальные вещи и предметы оживляются, наделяются человеческой способностью чувствовать, переживать, волноваться, страдать. Живым существом предстает пред читателем прекрасная Эльба со всеми своими пароходами, у каждого из которых поистине человеческая судьба. Товарные поезда тоже, «как мы. Никто не может обещать им смерть на родине. Они не знают покоя, не знают отдыха по ночам и отдыхают только, когда больны. И цели у них нет. Они как мы».

Человеческим, затерявшимся в этом огромном холодном мире кричит одинокая ночная кукушка, как растоптанная человеческая жизнь предстает в рассказе история крошечного одуванчика, такого слабого и все-таки готового делать добро.

Как эстетическая декларация принципа пересоздания изображаемого воспринимается рассказ Борхерта «Liebe blaue graue Nacht» («Любимая голубая серая ночь»: «Это неверно, что ночь все делает серым. Эта не поддающаяся описанию неподражаемая серо-голубизна — серое для кошек, голубое для женщин, эта ночь так тяжело и так сладостно дышит, и это так опьяняет... Неощутимо, как взгляд ребенка, веет серо-голубизна и чарует нас, если у нас чуткое сердце». Писатель не случайно говорит о сердце, лишь благодаря ему человек может понять, что ночь все делает голубым. «Голубое» восприятие распространяется на все окружающие явления: лягушки поют и смеются, поет дождь, таинственно шепчутся капли, ибо все это происходит в прекрасной стране мечты (Traumland). Traumland — это состояние радостной влюбленности лирического героя, приветствующего и принимающего весь мир. Так реальным состоянием человека, реальной действительностью объясняется романтическая настроенность героя, преображающая мир, самой жизнью проверяется и «дисциплинируется».

Принцип пересоздания проявляет себя и в других элементах художественной формы рассказов В. Борхерта. Например, в тропах. Метафора, сравнение, эпитет (в соответствии с романтическим способом повествования) «е столько уточняют, проясняют то «ли иное явление, сколько демонстрируют авторское к нему отношение; сопоставление ведется на основе весьма отдаленных ассоциаций — с точки зрения жизненного правдоподобия между сопоставляемыми предметами вряд ли имеется что-либо общее: «Город — доисторический зверь», поезд «как опасность, громыхал по затканному звездами небу».

Любимый троп Борхерта — «говорящий» оценочный эпитет, с наибольшей полнотой выявляющий авторское отношение к жизни: «безумные мартовские утра», «лиловый рев пушек», «кроваво-рассветный крик», «голубые псы с лающими лицами», «черные люди в чистом белье» и т. п.

Таким образом, проза В. Борхерта, одного из зачинателей литературы критического реализма ФРГ, многими нитями связана с традициями романтического творчества. К романтическому типу приближается его мировоззрение, ибо взгляды писателя лишены четких очертаний, его идеалу не хватает конкретности, положительная программа — отвлеченна. Романтически мыслит Борхерт и в конкретном содержании своих произведений. Героине являются носителями реальных общественных сил, противоречия общества осмысливаются преимущественно в нравственном аспекте. Принцип субъективно-лирического пересоздания изображаемого является основой многих рассказав Борхерта.

Со всей силой своих чувств Вольфганг Борхерт протестует против несправедливости и бесчеловечности, страстно зовет новую жизнь. В этом значение его творчества и секрет воздействия на читателя.

Л-ра: Проблемы романтизма в художественной литературе и критике. – Казань, 1976. – С. 132-146.

Биография

Произведения

Критика