Интервью Давида Зисельсона
Давид Зисельсон: «Театр перестает быть зрелищем, становясь опытом, который ты проживаешь»
Актер Давид Зисельсон – из нового поколения русскоязычных израильтян. Он приехал в Израиль из Санкт-Петербурга в двухлетнем возрасте, вырос здесь, закончил школу. Но вопреки распространенному мнению об этом поколении, прекрасно владеет русским языком. В подтверждение тому - главные роли в спектаклях театра «Маленький». Его персонажи при всех своих различиях – нервные, ранимые, яркие и умеющие даже интонацией говорить о чувствах.
- Давид, как, прожив в Израиле всю сознательную жизнь, удалось сохранить такой богатый русский язык?
- В нашей семье это всегда было очень важно. Нам с братом читали книги по-русски, и родители вкладывали в наше языковое образование большие тогда для них деньги. У меня много лет были частные учителя русского. А потом мне посчастливилось попасть в руки прекрасных педагогов Игоря и Людмилы Мушкатиных, создавших в Израиле уникальную театральную русскоязычную студию «Мозаика». Я пришел туда в 10 лет, там прошли мои первые актерские опыты. Так что у меня вопросов не было, кем быть, профессия стала логическим продолжением. Я поехал в Москву, поступил в ГИТИС и проучился там четыре года. А в 2012 году вернулся в Израиль. Конечно, во время учебы мой русский стал гораздо лучше.
- Ваши родители связаны с театром?
- Мой отец врач. Все должно было быть «по-нормальному», как он и мечтал. Но наше семейство в итоге подвело, есть, все же, у нас, как отец говорит – «гниль». Наверное, идет она от моего деда, который был актером. И мой дядя - театральный критик, работал в Питере, сейчас живет в Израиле. Да и мама всегда была, скажем так, возле театра. Отец надеялся, что пронесет – но нет, не пронесло. Причем, я-то с самого начала был «порченый», а на брата возлагали надежды, он биологию изучал. Но к 18 годам и ему снесло крышу – начал фотографировать, оказался на операторском факультете ВГИКа, закончил его и сейчас снимает кино в разных странах.
- А у кого вы учились в ГИТИСе?
- У легендарного, замечательного педагога и режиссера Леонида Ефимовича Хейфеца. Я поступил к нему на режиссерский факультет, в актерскую группу. Обычно на этом факультете набирают и актеров, и режиссеров, и мы вместе работали все годы, начиная с простеньких упражнений и заканчивая дипломными спектаклями. Со мной учились нынешние звезды: Александр Петров, который сейчас очень востребован, играет в сериалах и в кино; Саша Паль, известный по многим работам, сыгравший уже главные роли, и другие, чуть менее известные, но тоже работающие. Весь курс получился счастливым в этом смысле, все в профессии, все работают, и актеры, и режиссеры. И весь курс разлетелся: кто-то во МХАТ, кто-то в другие театры, в кино.
- Ну, а вы куда отправились после окончания? Не захотели остаться в Москве?
- Я сразу же получил приглашение от театра «Гешер», так что через пару месяцев после окончания института вернулся в Израиль и начал работать. За четыре года я сыграл в нескольких спектаклях: «Добрый человек из Сезуана», «Мальчик и голубь», «Дибук», «Васса», «Мариенбад». Но оказалась, что свобода, особенно для молодых артистов – важнее, хотя и труднее.
- В кино снимаетесь?
- К сожалению, не очень много пока. Я снялся в дипломной работе режиссера Риты Бородянской, выпускницы израильской Школы искусств «Камера Обскура». Сыграл у нее в дипломной работе, а затем она сняла короткий фильм, в котором я исполнил главную роль. Это фильм по короткому рассказу Эдгара Керрета «Водитель автобуса, который хотел стать Богом». Сейчас фильм ездит по кинофестивалям, получает премии.
- Как произошла встреча с театром «Маленьким» и как вам в нем работается?
- Я очень люблю театр «Маленький». Это - некий антипод большим, государственным, уставшим театрам. Отсутствие денег в данном случае, как часто бывает, приводит к тому, что люди более открытые, добрые, и театр очень живой. Впервые я встретился с ним года два или три назад. Тогда Михаил Теплицкий, художественный руководитель театра, с которым я был шапочно знаком, организовал проект читок современных пьес. Он позвал меня читать пьесу, и после этого как-то закрутилось. Сначала я заменил актера в детском спектакле «Снежная сказка», а в один прекрасный день Миша позвонил мне и сказал: «Мой однокурсник Саша Баргман из Питера приезжает ставить спектакль, а не хотел бы ты..». И я ему ужасно благодарен. Это очень трудное дело, там все делается своими руками, я надеюсь, что это изменится. И в то же время надеюсь, что это останется неким маленьким пространством, в котором все знакомы и все друг другу помогают. И вот сейчас театр переезжает в новое помещение, кинули клич: «Ребята, приезжайте, нужно помочь» - и приехало больше людей, чем было работы. Это само по себе замечательно и в театрах редко встречается.
- Не знаю, как будет в новом помещении, но в нынешнем, где я смотрела спектакли, актеры совсем рядом со зрителями. Просто почти на коленях у них. В таком театре, с одной стороны, есть бесконечное очарование для зрителя, с другой – должно быть сложно актеру. Как вам, воспитанному в традиционной театральной школе, где зрители где-то далеко и в темноте, играется в таких условиях?
- Да на этой сцене, да и сцены как таковой нет, в чем-то сложно. Если в большом театре зрительный зал - некое черное пространство, которое часто не ощущается, то здесь ты слышишь любое ерзанье на стуле, любой чих и шуршание. Говорят, спектакль зависит от зрителя, так вот здесь он даже в большей степени зависит от зрителя, чем от нас. Происходит некий обмен энергиями. Если чего-то не хватает, ты это чувствуешь. Но когда зритель полностью с тобой - ты это знаешь на двести процентов.
- Спектакль с длинным названием «История медведей панда, рассказанная саксофонистом, у которого есть подружка во Франкфурте», поставлен по пьесе знаменитого драматурга Матея Вишнека. Замечательный спектакль, романтичный, трогательный, я вспоминаю его уже несколько месяцев. Тот пример абсурдистского театра, который притягивает именно своей зыбкостью и неопределенностью. Вот, например, меня мучает вопрос: ваши с Натальей Гантман герои умирают в конце или нет?
- Пьеса немного сложная, но в ней есть сюжет. Замысел в том, что мой герой умер еще до начала действия. И то, что разворачивается дальше, происходит после его смерти. А героиня Натальи, собственно, и есть смерть, она проводит с ним положенные девять дней, которые душа еще на земле, дает ему все то, чего ему не хватило в жизни - истинную любовь, заботу о семье, домашний уют и прочее.
- Трудно играть в такой пьесе, где многое необъяснимо и непонятно?
- В каком-то смысле, да. У меня был схожий опыт в нашем дипломном спектакле по произведениям Хармса, у которого всегда сложно и непонятно, но всегда есть простой сюжет. С точки зрения актера, чем сложнее и менее линейна пьеса, тем четче нужно понимать, что, собственно, происходит. Потому что играть некую абстрактную историю нельзя.
- Вы играете этот спектакль на двоих. Расскажите о вашей партнерше - она ведь новая репатриантка?
- Она замечательная, я ее люблю. Наташа жила в Омске, работала в Омской драме - очень хорошем театре. Потом вышла замуж за израильтянина, переехала в Хайфу, жила там четыре года и спокойно воспитывала ребенка. И тут вдруг раздался звонок. Александр Баргман, которого Миша пригласил поставить эту пьесу, оказывается, в свое время поставил два или три спектакля в Омске. И он пригласил ее на роль. Так бывает в жизни. С тех пор началась ее история в театре «Маленький». Наташа - очень хорошая актриса и с ней всегда легко работать. Ее глаза на сцене всегда живые и настоящие, и даже если спектакль начался как-то не так, я точно знаю, что мы с ней вместе это вытащим. Потому что в ней есть эта безумная актерская энергия – всегда, даже на репетициях.
- Кстати, в новом спектакле «Ха-фа-нана» ее не узнать, совсем другой образ, почти пародийный. Да и сама история встречи бывших друзей, когда-то поссорившихся, несмотря на свою узнаваемость и понятность, выглядит очень ироничной, почти фарсом, издевкой.
- «Ха-фа-нана» - спектакль экстравагантный, так он играется и ощущается. Но чем более экстравагантно ведут себя люди – это касается и жизни, и сцены – тем больше боли у них внутри. И это спектакль о несчастливых людях. О том, как они проживают жизнь, время уходит очень быстро, они этого не замечают. Злятся друг на друга, предают друг друга, делают плохие вещи друг другу не потому, что они плохие, а потому, что несчастливы. При этом они, и это свойственно советским, да и российским людям – будто носят маски, все время шутят, подкалывают друг друга. То, что называется «ни слова в простоте». Мой герой именно такой: он ерничает, пытается казаться кем-то другим, и только в редкие моменты приходит к искренности. Тогда и становится понятно, что у него внутри творится и как он мучается.
- Вы находили в нем себя?
- Я совершенно не такой человек. Это моя любимая сейчас роль, мне ужасно интересно ее играть, может быть, именно потому, что я совершенно другой человек. Вот эта яркость и постоянная натянутая струна, жизнь на разрыв, жизнь на краю – это очень интересно играть. И самым сложным, наверное, было за этим юмором и ерничеством найти настоящую боль. Только в таком случае это ценно. Мы с Мишей Теплицким много над этим работали, это был удивительный процесс, глубокий, настоящий, и в то же время очень человеческий. Мише огромный поклон за это, я считаю, это тот случай, когда все удавшиеся актерские работы – его заслуга. Спектакль может нравиться и не нравиться, но он очень искренний.
- То есть, Михаил Теплицкий – не тиран, как принято описывать театральных режиссеров?
- Я вам честно скажу, что я не верю, что сегодня таким образом можно чего-то добиться. Особенно в Израиле. Здесь слишком свободные люди, у этого есть свои минусы и свои плюсы. И вообще сегодня уже появилось понимание, что молодой человек, особенно творческий, имеет право на уважение, на свободу, на выбор. Это не говорит о том, что профессия режиссера перестала существовать, он все равно принимает решение – вопрос в том, как он это делает. В спектакле «Ха-фа-нана» многие детали и даже целые номера начались с актерских предложений. К примеру, я по замыслу должен был читать стихотворение. Мы стали думать, как-то «разминать», и Миша говорит: «Давай, что-нибудь, попробуй». И я говорю: «Может, я буду читать как Высоцкий?». Он согласился, и в итоге это и вошло в спектакль, лишь немного видоизмененное.
- Я знаю, что вы, помимо театра «Маленький», участвуете в других проектах.
- Я занимаюсь дубляжом, играю в уличном театре в Тель-Авиве, это из области иммерсивного театра.
- Что это такое?
- Иммерсивный театр предполагает погружение зрителей в действие. Очень популярное в мире направление. В этой области я работаю в качестве арт-директора квеста. Подбираю актеров, пишу сценарии, делаю постановки, мы уже поставили один квест в Тель-Авиве и планируем еще. В России это очень развивается, например, мне рассказывали, что в Питере компания арендовала пятиэтажный особняк на берегу Невы и устроила там иммерсивное шоу с участием 25 актеров. Зрители ходят по этому особняку, оказавшись внутри театрального действия.
- Думаю, это захватывающее представление.
- Да, и приводит нас к тому, что театр перестает быть неким зрелищем и становится тем, что модно называть experience - неким опытом, переживанием, более или менее активным. Вот эта тема меня очень интересует.
Интервью взяла Ольга Черномыс. Фотографии (© Seli Ben Arye ) предоставлены Давидом Зисельсоном из личного архива. Фотографии из спектаклей (© Марк Цо) – предоставлены театром «Маленький».
