Гоффредо Паризе. Анкета
Фирма брала меня к себе на работу охотно, тем не менее я должен был представить характеристику и заполнить длиннейшую анкету. И то и другое в порядке вещей: желание работодателя оградить себя от неприятных неожиданностей или хотя бы в общих чертах знать, что ты за человек, вполне естественно.
С характеристикой все оказалось просто. Я сам вручил пакет человеку, который, видимо, настроен, ко мне вполне благожелательно; стало быть, с этой стороны ничто мне не грозит. Меня тревожит мысль об анкете.
Дорабатывая последние дни на старом месте, а именно уточняя кое-какие условия поставок, я частенько задумываюсь, силюсь припомнить, в каком порядке шли вопросы и как я на них отвечал.
Я решил уйти из фирмы, в которой проработал целых десять лет, исключительно из материальных соображений. Руководство вошло в мое положение, пыталось даже удержать меня: предлагало лучшие условия, которые, однако, намного уступали тем, что мне гарантировала без всякого нажима с моей стороны другая фирма.
В конце концов начальство смирилось с моим уходом, все стали в один голос меня поздравлять и даже приняли участие в небольшом банкете, устроенном в мою честь отделом кадров (хотя я лично никого ни о чем не просил). После многочисленных тостов и напутствий я отвел в сторонку устроителя банкета и сказал ему, что считаю своим долгом взять все расходы на себя, а если делить, то тогда пусть участие фирмы будет лишь символическим.
Но он об этом и слышать не желал. Мало того, после крепких рукопожатий, к моему крайнему удивлению и смущению, мне преподнесли золотую авторучку, на которой было выгравировано американское «ОК», то есть «о’кей».
Как я уже говорил, меня одолевает беспокойство по поводу анкеты, которую мне пришлось заполнять на новом месте. Я не уточнил, почему кое о чем умолчал, словно желая скрыть подлинное положение вещей от самого себя. Но что толку таиться... Лучше уж выложить все начистоту.
Прежде всего к анкете требовалось приложить четыре фотографии: мою собственную, отца, матери и жены. Я спросил у сотрудника, ведающего анкетными делами, обязательно ли это. Ни слова не говоря, с назидательной улыбкой, он ткнул пальцем в первые строчки первого анкетного листа, где под четырьмя квадратиками для фотокарточек большими красными буквами было написано: «Важно».
В его жесте не было ничего враждебного. Напротив, как я уже говорил, во взгляде и в движениях этого вполне интеллигентного человека сквозило доброжелательство. Позднее я узнал, что он человек с образованием, филолог.
Я принес фотографии, наклеил их и сел за пишущую машинку (почерк у меня не ахти какой). Время от времени я ласково поглядывал на дорогие мне лица: как-никак это моя семья!
Преисполненный сознанием, что мне предстоит занять ответственный пост в крупнейшей и всемирно известной фирме, я мысленно повторял: «Дорогие вы мои... Дорогие...»
Я сидел один в небольшом кабинете, специально оборудованном для заполнения анкет, и бормотал: «Дорогой папа, дорогая мама, дорогая Мария». Видимо, служащий в соседней комнате что-то услышал: обернувшись, я увидел, что он стоит позади меня и улыбается. Он предупредил, что пишущей машинкой можно пользоваться только до четвертого листа; далее положено заполнять от руки. Я тоже улыбнулся и сказал ему насчет своего весьма неказистого, неразборчивого почерка; он, усмехнувшись, добавил:
— Какой есть, такой есть! Ведь изменить вы его не можете? Почерк в какой-то мере раскрывает ваш характер. А прочесть — прочтем, не беспокойтесь! Это наша обязанность...
Он угостил меня сигаретой и вернулся в свой кабинет.
Я заполнил анкету так, как мне было велено, вручил ее служащему и пошел домой. Вспомнил я о ней только теперь, по прошествии нескольких дней, и, признаться, всполошился.
Прежде всего в памяти всплыли фотографии, особенно отца и жены. Я впервые в жизни взглянул на своих близких как бы со стороны, точнее, глазами служащего отдела кадров.
Отцу на вид лет шестьдесят; он производит впечатление коротышки, шеи нет, голова уходит в плечи. Глядя на эту фотографию, можно подумать, что перед вами — человек с искривленным позвоночником или в лучшем случае сутулый карлик. Мрачный горбун. Усугубляет это впечатление крючковатый нос, покрытый кустистой растительностью, рот наподобие прорези или щели в худом, выдающемся вперед подбородке, водяные (именно водяные, а не водянистые), бегающие глаза под тонкими, будто нарисованными бровями и, наконец, маленькие круглые уши с загнутыми краями; одно из них покалечено: не хватает мочки и части ушной раковины.
Все это придает моему отцу какой-то хищный вид, делает его похожим то ли на ярого пропойцу, то ли на одну из диких птиц неизвестной породы — нечто среднее между скворцом и нетопырем, — которые иногда садятся на обочину шоссе, с любопытством оглядываясь по сторонам, и вдруг, тяжело захлопав крыльями, взлетают.
В довершение всего в графе об отце на вопрос: «Страдает ли какой-либо болезнью?» — пришлось ответить, что у него больная печень, а на вопрос: «С какого времени?» — написать, что установить это мне не представляется возможным.
Сами посудите, какое впечатление мог произвести такой портрет не то что на высокопоставленное начальство (мне уже казалось, что вряд ли моя анкета дойдет до него), но даже на служащего отдела кадров!
Свою молодую двадцатитрехлетнюю жену я всегда считал хорошенькой; если хотите, очень хорошенькой, но не более того. На фотографии же, если получше присмотреться, она выглядит не просто красивой: красавицей! Но боже ты мой, что это за красота! Под стать какой-нибудь певичке или девице с рекламной картинки. Какая-то помесь мюзикхолльной «герл» с породистым животным, а то и еще похуже. Во взгляде, в линии рта — что-то неистребимо хищное, плотоядное. Шея — мясистая, круглая, гладкая, вздувшаяся, как у квакающей лягушки из Патагонии. Вопрос: «Род занятий жены?» Ответ: «Домашняя хозяйка».
Так как же быть?!
Мне снова слышится голос служащего из отдела кадров: «Каждый человек представляет собой то, что он есть: сына своего отца, мужа своей жены. Если отец — любитель выпить, а жена... как бы это выразиться... примитив, вам не остается ничего иного, как «включить в себя» и его и ее, со всеми их достоинствами и недостатками».
Ах, как легкомысленно я поступил! Почему, перед тем как сделать шаг, которому суждено повлиять на всю мою будущую жизнь, я не взвесил хорошенько все «за» и «против»?!
На старом месте мне осталось работать восемь дней. Вчера, задержавшись в секретариате правления, я узнал, что руководство фирмы составило на меня дополнительную характеристику для моих новых хозяев. Секретарь был столь любезен, что дал мне прочесть копию.
Характеристика отличная, на одиннадцати страницах, с такими подробностями, которые я и сам не упомнил бы. Я чуть не прослезился, читая. Но, дойдя до последних строк, похолодел. Она заканчивалась следующими словами: «Счел возможным покинуть нашу фирму исключительно из материальных соображений».
Это чистая правда, тем не менее последние полторы строчки как бы сводили на нет все сказанное выше.
Поблагодарив секретаря, я спросил его, неужели нельзя было опустить эту концовку, поскольку новых моих хозяев она, на мой взгляд, ни с какой стороны не интересует. Секретарь покачал головой, посмотрел на меня долгим-долгим взглядом и со вздохом, в котором я уловил неприязнь, настойчиво и многократно повторил:
— Э-э нет, нет, нет...
Я стоял на своем. Тогда он — нехотя и под большим секретом — сообщил мне, что руководство было весьма и весьма огорчено моим решением, вернее, тем, что я пожелал перейти в другую фирму из чисто корыстных побуждений. Прекрасно все понимая, памятуя о том, что я десять лет служил фирме верой и правдой, и нисколько не умаляя моих заслуг, они все же не сочли себя вправе умолчать о побудительных причинах моего ухода.
Секретарь добавил, что он своими ушами слышал, как на заседании правления многие по этому поводу охали и ахали. А господин президент высказался так: «Коль на то пошло, было бы, по-моему, в тысячу раз лучше, если бы он бросил нас из каких-либо нравственных побуждений или просто из желания поработать в другой фирме, в данный момент пользующейся большей популярностью, чем наша. Но менять место из корысти... Ну да, ладно, переживем! Зато теперь мы знаем, с кем имели дело».
Из секретариата я ушел совершенно подавленный. Значит, и с характеристикой дело обстоит далеко не так гладко, как я думал вначале. Уйти-то я уйду, но путь обратно для меня заказан.
Сегодня утром я отправился в отдел кадров своей новой фирмы. Я цепенел от страха, но старался владеть собой: сжав зубы, изображал на своем лице спокойствие, собственное достоинство и уверенность в себе, которых на самом деле не было и в помине. Когда служащий отдела кадров вышел из своего кабинета и направился ко мне, он был очень бледен. И я с болью в сердце узнал, что...
Критика
