Умберто Эко. Lector in fabula (Интерпретативное сотрудничество в повествовательных текстах)

С. Козлов

Тема новой книги известного итальянского ученого Умберто Эко (род. в 1932 г.) — прагматика повествовательного текста, конкретнее говоря, отношения между текстом и его читателем. Выбор темы глубоко симптоматичен: он непосредственно соотносится с общими тенденциями в современных западных гуманитарных исследованиях. Речь идет, с одной стороны, о переориентации лингвистики с анализа низших уровней языковой системы (вплоть до уровня фразы) на анализ целостных продуктов коммуникативной деятельности — текстов — во всей сложности их реального функционирования (выражением этой тенденции стало, в частности, бурное развитие социолингвистики и лингвистики текста). С другой стороны, речь идет о растущем интересе литературоведения к проблемам восприятия художественного произведения (выражением этой тенденции стало бурное развитие неогерменевтики). Сам Эко выступает в своих работах не как лингвист и не как литературовед, а как семиотик, но, поскольку важнейшей моделью и парадигмой для семиотики была и остается лингвистика, неудивительно, что именно лингвистика текста является основным апперцептивным фоном для его новой книги.

Однако выбор темы мотивирован не только ее нынешней актуальностью; он мотивирован также и давними исследовательскими интересами Умберто Эко, заявленными еще в 1962 году, в одной из первых, «досемиотических» книг, «Открытое произведение». Семнадцать лет спустя Эко возвращается к старым проблемам, но рассматривает их со своих сегодняшних позиций, развернутым обоснованием которых был «Трактат по общей семиотике» (1975, первоначальный вариант на английском языке под названием «Теория семиотики»).

Чтобы уяснить проблематику новой работы Эко, стоит вспомнить о ситуации, сложившейся к концу 60-х годов, когда в расхожих структуралистских представлениях о литературе четко выявился глубокий разрыв между объективно данной, поддающейся однозначному анализу структурой произведения «в себе» и неограниченной множественностью его возможных и равноправных интерпретаций. Бесперспективность такого разрыва, необходимость его преодоления были вскоре осознаны теоретиками структурализма, и это новое ощущение предельно ясно выразил в 1973 году Ролан Барт: «Основу текста составляет не его внутренняя, закрытая структура, поддающаяся объективному изучению, а его выход в другие тексты, другие коды, другие знаки; иначе говоря, существо текста не в тексте как таковом, а в его межтекстовом характере. Мы начинаем все больше осознавать (...) что в практике научных исследований необходимо сочетать две идеи, которые долгое время считались взаимоисключающими: идею структуры и идею комбинаторной бесконечности». Стремление именно к такому, синтезирующему, подходу лежит в основе книги Эко. Но из двух указанных Бартом идей для итальянского исследователя важнее сейчас идея структуры; его цель — увидеть область структурности, закономерности, упорядоченности там, где раньше видели царство одной «комбинаторной бесконечности», т. е., говоря словами самого Эко, дать «структурную модель бесструктурного процесса коммуникативного взаимодействия» (Трактат...», раздел 3.7.8). Разработке такой модели, поиску возможного здесь категориального аппарата и посвящена книга «Lector in fabula». Название это представляется весьма удачным в своей многозначности. Его первое возможное значение — «Пресловутый читатель», иными словами, тот загадочный персонаж, роль которого иногда крайне упрощалась, иногда раздувалась до беспредельности и всегда оставалась проблематичной. Во-вторых, тут налицо простое указание «О читателе речь». А в третьем своем значении — «Читатель в повествовании» — заглавие выражает важную для Эко мысль: читатель находится не вне текста, а внутри текста, текст сам создает своего читателя и предусматривает его возможные реакции.

Книга состоит из одиннадцати глав; по содержанию же ее можно разделить на четыре относительно самостоятельные части. Первую часть составляет глава «Текст и энциклопедия». Автор ставит здесь вопрос о «текстовой компетенции», т. е. способности адекватно и полно понимать текст. Текстовая компетенция не сводится к владению языком и пониманию словарных значений слов; в ее основе лежит не «словарь», а «энциклопедия» (это противопоставление заимствовано из современных дискуссий по проблемам семантики). Энциклопедия — это реальная, исторически обусловленная совокупность общепринятых представлений. Эко употребляет данный термин в максимально широком смысле: по сути дела, речь идет о полном объеме памяти того или иного культурного коллектива. Энциклопедическая компетенция носит межтекстовой характер: «энциклопедия или тезаурус суть не что иное, как дистиллят других текстов». Таким образом, именно энциклопедическая компетенция обеспечивает выход из текста в другие тексты и является основой всякой интерпретации. Притом энциклопедическая компетенция действительна не только в отношении к отдельному тексту, но и в отношении к отдельной семеме, отдельному слову. Если мы возьмем две фразы: «Надо отвести Пьерино в зоопарк» и «Надо отвести льва в зоопарк», — то с точки зрения чисто языковой компетенции невозможно будет увидеть решающую разницу в смысле этих двух высказываний, не обращаясь к их контексту и к внеязыковым обстоятельствам. Между тем, отмечает Эко, даже если эти фразы вырваны из контекста, носителю языка нетрудно понять, что в первом случае речь идет о вознаграждении ребенка за хорошее поведение, а во втором — о неприятностях, грозящих льву, убежавшему из-под охраны. Контекст и ситуация оказываются восстановимыми, они как бы содержатся в свернутом виде в самом выражении. С точки зрения энциклопедической компентенции всякое слово связано с пучком контекстуальных и ситуационных ограничений, определяющих в свою очередь его возможные коннотации. (Ход мыслей Эко напоминает здесь критику М. М. Бахтиным «лингвистического» подхода к слову, и в частности бахтинскую идею «слова, пахнущего своими контекстами». Разница, однако, в том, что Бахтин стремился развести «лингвистику» и «металингвистику», а Эко стремится их синтезировать.) В конечных выводах итальянский исследователь солидаризируется с А. Ж.Греймасом и некоторыми другими специалистами по семантике: сама смысловая структура отдельного слова содержит целую повествовательную программу; всякое слово должно рассматриваться как потенциальный текст, а текст — как развертывание этих внутренних возможностей слова.

Во второй главе Эко обращается к теоретическим источникам своей концепции — к воззрениям одного из основателей семиотики, Ч. С. Пирса. Автор стремится прояснить взгляды Пирса на проблему интерпретации знака; в центре рассмотрения оказывается введенное Пирсом понятие «интерпретант». Понятие это привлекло к себе особое внимание многих ученых в последние годы, когда активно стала развиваться семиотика межтекстовых отношений; так, оно играет важную роль в интереснейших интертекстуальных разборах М. Рифатера. «Интерпретант» — это некая третья инстанция, помещающаяся между знаком и объектом, к которому знак относится, это другой знак, направленный на тот же объект и задающий определенный аспект, определенный ракурс его интерпретации. В понимании Эко (см. «Трактат...», 2.7.2) интерпретант может принимать самые разные формы: это может быть изображение стола по отношению к слову «стол», или указательный палец, направленный на предмет при его назывании, или научное определение предмета, или устойчивая эмоциональная ассоциация (например, «пес» по отношению к слову «верность»), или перевод слова на другой язык и т. д. Понятие «интерпретант» связывает знак с другими знаками (и, по аналогии, текст — с другими текстами). Но функция интерпретанта не закреплена за какими-то определенными знаками, наоборот, всякий знак становится интерпретантом других знаков, и всякий интерпретант в свою очередь интерпретируется все новыми и новыми знаками. Бесконечность этого процесса обеспечивает существование культуры.

Однако, если процесс семиозиса принципиально безграничен, как можно установить границы той энциклопедической компетенции, которая необходима для понимания текста? Ответ на этот вопрос находится в третьей, и главной, части работы. К ней применимо название одного из ее разделов: «Уровни текстового сотрудничества». Текстовое сотрудничество — или, как сказано в подзаголовке книги, интерпретативное сотрудничество — это та активность читателя, без которой текст не может осуществиться как реальное событие. Без читателя текст остается внутренне неполным — прежде всего потому, что он пропитан невысказанным содержанием, восстановить которое — задача адресата. По цветистому определению Эко, «текст — это ленивый механизм, живущий за счет прибавочной стоимости смысла, которую вводит в текст читатель». Таким образом, текст предназначается тому, кто его актуализирует, даже если нет надежды и расчета на эмпирическое существование такого лица. (Применительно к поэзии аналогичным образом проблему адресата ставил О. Мандельштам в статье «О собеседнике».) Однако эта необходимая интерпретация сплошь и рядом вступает в конфликт с реально возможной интерпретацией: ведь процесс декодирования далеко не так прост, как это выглядело в прежних схемах теории коммуникации, отмечает Эко. Представление об отправителе и получателе, обладающих единым общим кодом, исходя из которого можно однозначно расшифровать сообщение, не соответствует действительности: на деле отправитель и получатель пользуются сложным набором кодов и субкодов, которые у них в большей или меньшей степени расходятся, а потому всякая реальная интерпретация будет более или менее неадекватной. Признав этот печальный факт, нетрудно прийти к релятивизму. Эко тем не менее следует другим путем. Дело в том, что существует идеальный читатель, к которому текст обращается и реакции которого предусматривает. Текст адресуется к этому идеальному читателю многообразными способами: самим выбором того или иного языка (иноязычные читатели сразу отсеиваются), выбором определенного лексического и стилистического слоя, разного рода апелляциями и обращениями, а главное, всяческими реминисценциями и отсылками, которые указывают на предполагаемую энциклопедическую компетенцию (или, в иной формулировке, на предполагаемый объем памяти) читателя. Текст не просто пассивно ориентируется на определенного адресата — он активно создает своего читателя, отстраняя одних и присваивая другим требуемую энциклопедическую компетенцию. С этим идеальным партнером текст и ведет игру, вызывая у того желаемые реакции, удовлетворяя или обманывая его ожидания. Эко сравнивает автора текста со стратегом, который принимает решения, исходя из предполагаемых шагов стратега враждующей стороны — идеального читателя.

Вопрос об идеальном читателе достаточно сложен и имеет свою предысторию. Представление о таком читателе закономерно порождалось исследовательской потребностью отсеять в интерпретации текста факультативные, случайные элементы от обязательных, противопоставить неполноте всякого реального восприятия исчерпывающую полноту некоего идеального восприятия. Но идеальный читатель, выдвигаемый как гипотетическая альтернатива реальному «несовершенному» читателю, противоречит самой сути литературной коммуникации, которая всегда межсубъективна и основана на преодолении непонимания: вышеописанному идеальному читателю литературное произведение было бы просто ни к чему, чтение происходило бы «вхолостую». В поисках выхода из этого тупика были предложены новые определения «идеального читателя», одним из которых является определение Эко. Оно наиболее близко двум другим, ранее предложенным категориям: «подразумеваемому читателю» Эрвина Вольфа (1971) и «имплицитному читателю» Вольфганга Изера (1976). Во всех трех случаях речь идет о явлении совершенно особого порядка, которое в принципе не может выступать альтернативой реальному читателю: оно находится на ином уровне. Ученые обратили внимание на процесс конструирования самим текстом своего читателя; тот же процесс специально рассматривался Ю. М. Лотманом в статье «Текст и структура аудитории» (1977). Понятый таким образом «идеальный читатель» не отменяет реального читателя, а непременно взаимодействует с ним. Идеальный читатель — это как бы фигура с очерченными, но не заполненными контурами, внутрь которых должен подставить себя реальный читатель. Идеальный читатель, описанный Эко, задает необходимые условия адекватной интерпретации, но он не может и не должен задавать достаточных условий подобной интерпретации, которая в любом случае сохраняет субъективность.

Каким же образом протекает текстовое сотрудничество? Модель этого процесса Эко представил в виде большой таблицы, предварительно оговорив чисто эвристический характер своей схемы. В ее основе — расчленение содержания текста на четыре уровня: дискурсивные, нарративные, актантные и идеологические структуры. При актуализации каждого нового уровня активность читателя принимает новые формы. Для описания этих форм исследователь вводит целый ряд новых терминов (так, он заимствует из модальной логики понятие «возможные миры» и разрабатывает целую теорию «возможных миров» применительно к анализу фабульных ожиданий читателя) . Одно из наиболее интересных нововведений Эко — понятие «сценарий». Ценность его в том, что автор привлекает наше внимание к целому ряду смежных явлений, весьма важных и для понимания процесса интерпретации, и для анализа текста. «Сценарий» — это определенное культурное клише, находящийся в читательском сознании стереотип восприятия и описания того или иного предмета. Любая культурная реалия имеет свой сценарий: возможны сценарии «вечеринка», «супермаркет» и т. д. Согласно Эко, сценарий — это всегда потенциальный текст или конденсированная история. Нетрудно заметить, что понятие «сценарий» соприкасается с целой цепочкой уже известных понятий — старых и новых. Речь идет о «топосах» классической риторики, о «мотивах» в понимании Веселовского, о «дескриптивной системе слова» в понимании Рифатера, наконец, об «энциклопедическом описании слова» в понимании самого Эко. Чтобы конкретизировать термин, автор набрасывает иерархию сценариев: фабульные схемы (наиболее развернутый тип; это сценарий того или иного жанра: волшебной сказки, телевизионного ревю и т. д.); мотивы (более гибкие схемы, например «преследуемая девушка»); ситуационные сценарии («поединок между шерифом и злодеем» в вестерне); риторические топ осы обычного типа («locus amoenus» и т. д.). Осознавая широту исследуемого ряда феноменов, Эко оставляет список открытым (интересно было бы его продолжить в области поэтических текстов). Можно спорить о том, насколько удачен предложенный термин, но попытка осмыслить общность между вышеперечисленными явлениями, осознать их соотношения, — попытка эта представляется нужной и плодотворной.

...Если первые три части книги — изложение теории, то в четвертой авторская концепция применяется к анализу конкретных текстов. Их два: фрагмент романа Сайруса А. Сульцбергера «Продавец зубов» и новелла Альфонса Алле «Вполне парижская драма». На обоих текстах можно ярко продемонстрировать процесс формирования читательских ожиданий: «Продавец зубов» — образец полубульварной прозы, ориентирующейся на стереотипное восприятие, а «Вполне парижская драма» — алогичное построение, сознательно пародирующее повествовательные шаблоны и разрушающее все предвидения читателя. Анализом этого предабсурдистского произведения Эко завершает свою книгу, главный итог которой куда более содержательная и жизненная концепция отношений «текст — читатель», чем в структуралистских воззрениях десятилетней давности. Цель Эко — схематизировать, не упрощая; и автор во многом решает эту трудновыполнимую задачу. Перед нами возникает не картина читательского всемогущества или читательского бессилия, а сложный процесс, где бесконечности семиозиса и неадекватности интерпретаций противостоит воля текста и сознательное сотрудничество читателя, позволяющее приблизиться к идеальному пониманию.

В заключение правомерен будет вопрос: что дает работа Эко литературоведу? Ответы возможны разные. Анализ рассказа может оказаться полезным при изучении «поэтики нонсенса». Проблема «идеального читателя» должна быть учтена при построении типологии литературных текстов. Но главное в другом — книга Эко очень остро ставит ключевую для филологии проблему интерпретации текста, заставляя литературоведа еще и еще раз продумать свои возможности и свои обязанности.

Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1982. – № 1. – С. 105.

Биография

Произведения

Критика