Иван Василенко. Артёмка в цирке

(Отрывок)

Приличное вознаграждение

Началось это у Артемки с того, что нашел он пантомиму. Шел от моря, где ловил бычков, и нашел. Лежала пантомима в песке, недалеко от берега, только уголок высовывался. Взял Артемка за уголок, потянул — книга; развернул, а печать какая-то странная: буквы крупные, редки и не черные, а синие.
«Что такое? — подумал Артемка. — Книга какая-то не такая…»
Взял под мышку и принес к себе в будку.
Артемкина будка стояла на базаре среди таких же покосившихся и закоптелых будок. На ней еще сохранилась отцова вывеска — сапог и надпись от руки: «Мастер Никита Загоруйко, прием Заказов и Пачинка». Но все знали, что Никита Загоруйко умер два месяца назад, и обувь носили чинить в другие будки. Если же случались такие, что не знали о смерти Никиты, то постоят, посмотрят, покачают головой — дескать, еще испортит малец — а уйдут. Досадно было: ведь Артемка мог не только латку поставить, но даже новые головки притачать, а вот не доверяют. Если бы не удочка, хоть умирай.
Артемка почистил бычки, вывалял их в муке и положил на сковородку. И тут, нагнув голову, чтобы не набить шишку, вошел учитель Борис Николаевич, у которого Артемка обучался в приходской школе:
— Косячки на каблуки поставить можешь?
Обрадовался Артемка, но виду не подал. Взял туфли, повернул вверх подошвой и деловито оглядел.
— Это можно, — сказал он, как говорил отец.
— А долго будешь делать?
— Да сейчас же при вас и сделаю.
Артемка обстругивал острым ножом подошвенную кожу, а учитель сидел на чурбане и дымил папироской.
— Так, значит, и живешь один? — спросил учитель.
— Так, Борис Николаевич, и живу.
— Ну, а зарабатываешь как? На жизнь хватает? Артемке хотелось пожаловаться на недоверчивых заказчиков, но не позволила гордость.
— Сами знаете, какие нынче времена: здорово не разживешься. Ну, а все-таки жить можно. Кому раз починю, тот уже другому не понесет.
— Да-а… — сказал учитель раздумчиво. — Ты скорей подрастай да женись. А то что ж так…
Артемка промолчал.
Учитель взял со стола запыленную книжку и вслух прочитал:
— «Тарас Бульба. Пантомима по повести Н. В. Гоголя». Что такое? Пантомима? — удивился он. — Откуда это у тебя?
— А это я в песке нашел. Возле моря. Хотел было почитать, да разве за работой успеешь.
— Подожди, — сказал учитель. — Что это я недавно читал? Ну да, так и есть, в газете объявление было от цирка: «Утеряна пантомима «Тарас Бульба». Нашедшего просим вернуть за приличное вознаграждение». Ясно, это и есть она. Тащи ее в цирк, да смотри не продешеви.
Артемка с интересом взглянул на книжку.
— А какое это такое — приличное?
— Приличное? Ну, значит, хорошее, не обидное для той личности, которая принесет. Рублей пять, а то, может, и десять.
Когда учитель ушел, Артемка достал с полки маленькое зеркальце и долго рассматривал себя: зеленые, как у кошки, глаза, нос гургулькой и желтые, выцветшие на солнце волосы, — нет, десять не дадут.
Артемка причесался, аккуратно завернул в газету книжку, как делал это с башмаками, когда отец посылал отнести их заказчику, и пошел к цирку.
Цирк был круглый, деревянный, большой. Оттого, что на всей площади, кроме него, не было других построек, он казался важным. На стенах, около входа, висели афиши, а на афишах боролись полуголые люди со вздувшимися мускулами, стояли на задних ногах лошади, кувыркался рыжий человек в пестром капоте. Ворота цирка оказались раскрытыми, и Артемка вошел в помещение, где стояли буфетные столики с досками под мрамор. Малиновая бархатная портьера прикрывала вход куда-то дальше. Артемка постоял, прислушался. Никого. Даже окошечко кассы задвинуто. Тихонько приподнял портьеру — запахло свежими стружками и конюшней. Шагнув вперед, Артемка увидел круглую площадку и невысокий круглый барьер, а за барьером вокруг площадки поднимались деревянные скамейки все выше, выше, чуть ли не к самому потолку. У Артемки даже в глазах зарябило — так их было много. А над кругом, высоко, как в церкви, на толстых голубых шнурах висела трапеция.
«Вот это самое и есть цирк, — подумал Артемка, — Огромнющий!»
Напротив распахнулась портьера, и оттуда выскочил маленький лысый человек. Он ударился ногами о барьер, подскочил, перевернулся в воздухе и сел на древесные опилки, которыми был усыпан круг:
— Добрый вечер! Как вы поживаете?
Артемка удивился: был ведь еще день. Но все-таки ответил:
— Ничего. Помаленьку.
Человек быстро повернул в его сторону голову, встал и сердито сказал:
— Дурак!
Артемка обиделся:
— Я не дурак. Я пантомиму принес за приличное вознаграждение.
— Какую пантомиму? — нахмурился лысый человек. Он подошел, взял из рук Артемки книгу и развернул ее:
— Ага! Вот оно что. Нашлась, значит. Ну, неси ее хозяину. Вон туда, показал он на портьеру.
Артемка пошел к портьере, а лысый человек быстро просунул голову и руки себе под ноги, заквакал и по-лягушечьи запрыгал по кругу.
«Вот чудак!» — усмехнулся Артемка.
Он уже протянул руку, чтобы раздвинуть портьеру, но в это время она распахнулась сама и, чуть не сбив Артемку с ног, на арену промчалась огромная бело-розовая свинья. Лысый взвизгнул, вскочил на свинью верхом, а руками схватил ее за уши. Пронзительно вереща, свинья помчалась по кругу, а лысый залаял так, что Артемка даже оглянулся — не гонится ли за ним собака.
«Ну, цирк!» — удивился Артемка.
Он раздвинул портьеру, сделал несколько шагов и остановился. Направо и налево, закругляясь, шел коридор. Откуда-то скупо пробивался дневной свет. Подумав, Артемка повернул направо. По одну сторону смутно вырисовывались деревянные переборки, как в конюшнях; другая стена была глухая. Артемка остановился, прислушался.
За одной из переборок он услышал сдержанный говор. Думая, что здесь и находится хозяин, Артемка осторожно приоткрыл дверь и очутился в небольшой разукрашенной афишами комнате. На топчане, лицом вниз, лежал огромный человек в желтых ботинках на толстой подошве и всхлипывал. Шея и руки его были иссиня-черные, а волосы курчавые и тоже черные. Чуть поодаль на табуретке сидел дед с большой розовой шишкой на лысой голове и утешающе говорил:
— А ты не обращай внимания, не расстраивай себя. Все они жулики и фараоны. Плюнь!
«Наверно, американские», — подумал Артемка про ботинки. А о самом человеке решил так: «Какие-то жулики и фараоны вымазали ваксой ему руки и шею, оттого он и плачет. А деду шишку набили».
Мужчина повернулся, и Артемка увидел, что и лицо у него было черное.
— Он мне сказал: «Ти черный дьявол. К твой черний морда никакой белий краска не ляжет. Это, — сказал, — нигде не бил, чтоб черний рожа играл белий человек».
«Негр!» — догадался Артемка.
— Дурак он, потому так и говорит, — отвечал дед. — Плюнь!
— Он мне сказал: «Ти борец, ти не есть актер. Публик смеяться будет».
— Ну и дурак! Другие же борцы играют!
— Я сказал: «Другие борци играют». Он сказал: «Другие борци белий, а ти черний».
После этих слов негр опять всхлипнул и горестно, как-то по-старушечьи, закачал головой.
Артемке стало жалко его.
— Эх, — сказал он, — как обидели человека!
Дед и негр одновременно повернулись к дверям.
— Чего тебе, хлопчик? — спросил дед.
— Пантомиму принес, — сказал Артемка. — За приличное вознаграждение.
— Пантомиму?.. — Дед подумал и решительно сказал: — Не требуется. Неси в театр. Там, может, примут.
— Зачем в театр? — поднялся негр. — Ти «Бульба» нашел?
— «Бульбу».
— Эта пьяная Самарин потеряла.
— А-а, — догадался дед, — это про которую в газете объявляли? Где же ты нашел?
— В песке, на берегу.
— Ишь, куда его нелегкая носила! Это он угорел от водки и полез ночью в море. Ну, неси хозяину. Пойдем, я покажу где.
— А вы не хозяин? — спросил Артемка.
— Я? — удивился дед. — Нет, хлопче, я не хозяин, я сторож. А хозяин сбоку кассы сидит. Все опасается, как бы кассир не убежал. Вот и хозяин, а тоже вроде сторожа. Ну, пойдем. Сейчас он тебе монету отвалит, держи карман!
Артемка пошел вслед за сторожем по коридору. Узнав, что дед — сторож, Артемка перешел на «ты»:
— Кто это тебе, дед, шишку набил?
— Шишку? — Дед провел рукой по голове и добродушно ответил: — Она у меня, хлопче, отроду тут сидит. Только раньше ее волосья закрывали, а теперь волосья, понятное дело, вылезли.
— А тот негр, чего он плачет?
— Роли не дают, вот он и плачет.
— А тебе дают? — спросил Артемка, думая таким образом узнать, что такое роль.
— Моя роль — в колотушку стучать да смотреть за вашим братом, чтоб чего не сперли.
— А разве крадут?
— А то кладут? — Дед показал на дверь: — Сюда вот иди, тут он.
На двери, как и на Артемкиной вывеске, надпись была сделана от руки и тоже, вероятно, разведенной в воде сажей: «Дирекция».
Артемка приоткрыл дверь. За столом сидел смуглый человек с горбатым носом и щелкал на счетах.
— Чего тебе, мальчик? — спросил он сюсюкая.
— Пантомиму принес за приличное вознаграждение, — сказал Артемка и подошел к столу.
Мужчина взял книгу, внимательно осмотрел ее:
— Где ты нашел?
— В песке, на берегу.
— О, хороший мальчик, хороший! Ну, иди.
— Куда?
— Домой иди, чтоб мама не беспокоилась.
— А вознаграждение? — удивился Артемка.
В свою очередь, удивился и мужчина:
— Какое вознаграждение?
— Приличное, вот какое! — ответил Артемка.
— А-а! — вспомнил хозяин. — Можно, это можно.
Он обмакнул перо, что-то написал и подал Артемке маленький листок бумаги.
— Что это? — спросил Артемка, недоверчиво глядя на листок.
— Контрамарка. Придешь сегодня вечером на галерку. Бесплатно.
— И все?
— Все, — ответил хозяин.
— А деньги?
— Деньги? — У хозяина поднялись вверх брови, выпучились, как у рака, глаза. — О, какой нехороший мальчик, какой нехороший мальчик, тца-ца-ца!..
Артемка вспомнил, каким видел себя в зеркале, и пошел к двери.

«Какой большой спасибо!»

Нельзя сказать, чтобы Артемка очень огорчился. Конечно, деньги ему пришлись бы кстати: он отощал, да и поизносилось на нем все. Но попасть на представление в цирк тоже неплохо.
Едва стало темнеть, как Артемка ходил уже вокруг цирка и заглядывал во все щели. Было рано, в цирк не пускали даже с билетами, не то что контрамарочников. Но, когда стемнело, со всех сторон к цирку повалил народ. Зазвонили в колокольчик, и люди стали занимать места. Те, кто был одет получше и от кого приятно пахло, пошли через нижний вход, а прочие полезли вверх по лестнице. Артемка тоже взобрался по лестнице и предъявил листок. Билетер поднес контрамарку к самым глазам, подозрительно оглядел Артемку, но все-таки пропустил.
На галерке люди стояли, навалившись на барьер. Артемку сжали со всех сторон, он не замечал этого и жадно смотрел на арену. Теперь цирк ему показался совсем не таким, как днем. Днем здесь было пустынно, все казалось серым, тусклым. Сейчас же ослепительно горели огромные круглые фонари и на всех скамьях, сверху донизу, сидели разодетые, как в праздник, люди и обмахивались веерами.
Вот под звуки духового оркестра распахнулась бархатная портьера, по обеим сторонам арены выстроились люди в одинаковой красно-желтой одежде, и мимо них прогарцевала гнедая лошадь с белой гривой и белым хвостом. У Артемки в предчувствии чего-то необыкновенного даже похолодело в груди. Наверно, лошадь долго купали и чистили — так она блестела. На ней было невиданно широкое седло, а на седле — расшитый цветами ковер. Вслед за лошадью выбежала белокурая красивая женщина в голубом с блестками платье. В волосах ее сверкала и переливалась разными цветами звезда. С разбегу артистка вскочила на лошадь и двумя руками послала всем — и Артемке — поцелуй. И тут Артемка вспомнил волшебную шкатулку вот с такой же красавицей на белой лошадке и радостно замахал наезднице рукой. Наездница танцевала, становилась на голову, прыгала сквозь обруч, оклеенный разноцветной бумагой, а посредине арены, будто заведенный, крутился человек в сером фраке и сером цилиндре и щелкал длинным кнутом.

Потом люди в красно-желтой одежде засуетились, вытащили две блестящие подставки и высоко натянули между ними стальной канат. Выбежала чернокудрая девочка. Она взобралась вверх по лестнице и заскользила по канату. Оркестр заиграл вальс. В каждой руке девочка держала по большому розовому вееру и, когда танцевала, была похожа на красивую бабочку.
И все, кого Артемка увидел в этот вечер на арене, навсегда остались жить в его памяти: и ловкие жонглеры с блестящими шарами, и огненно-красный черт, от полета которого захватывало дух, и клоуны, и потешные медвежата-музыканты.
Когда появился лысый человек и крикнул: «Добрый вечер! Как поживаете?», Артемка, как старому знакомому, живо ответил с галерки: «Ничего! Живем!», чем и насмешил всю публику.
Но самым интересным было все же третье отделение. Как только заиграла музыка, все насторожились, даже с мест стали подниматься. На арену вышел человек с бритым лицом, в модном сером костюме, поклонился и поднял руку. И сейчас же музыканты послушно смолкли.
— Кальвини, Кальвини! — зашептали в публике.
Зычным голосом мужчина сказал:
— Семнадцатый день международных состязаний по французской борьбе на оспаривание звания чемпиона мира и почетной ленты через плечо!
Он опять поднял руку вверх:
— Парад! Алле! Маэстро, марш!
Грянула музыка. И тут на арену один за другим стали выходить полуголые великаны с голубыми, розовыми и красными лентами через плечо. Борцы шли по кругу, упружисто ступая по усыпанной опилками арене, и каждый становился на свое место. А когда появился стройный черный великан, Артемка даже перегнулся за перила. Кальвини снова поднял руку — музыка оборвалась.
— Рекомендую прибывших борцов! — обращаясь к публике, сказал Кальвини.
Он выкрикивал имена, а борцы делали два шага вперед, раскланивались и опять становились на свое место. Одним публика хлопала еле-еле, другим же кричала «браво» и бросала цветы.
— Победитель международных состязаний в Лондоне, — Кальвини взял тоном выше, — чемпион ми-ира Клеменс… — Он сделал паузу, поднялся на носки и крикнул: — Гуль!
Цирк точно треснул, так дружно хлопнули все в ладоши.
Клеменс Гуль, сияя белизной своего тела и улыбкой, короткими кивками благодарил публику и ловил на лету цветы.
Кальвини подождал, пока стихли приветствия, и, все так же повышая тон, отрекомендовал:
— Победитель на международных состязаниях в Гамбурге, Риме, Бухаресте, борец-атлет, чемпион мира черный Чемберс Пепс!
Пепсу тоже здорово похлопали, но цветов не дали.
«Эх, — подумал огорченно Артемка, — черному и цветов-то жалко! Кабы знал, я бы ему целый куст с розами притащил…»
После парада началась борьба.
Сначала публика смотрела довольно равнодушно, но все изменилось, как только на ковер вышел чемпион России Иван Кречет и борец в голубой маске. Борец в маске бросал Ивана Кречета через бедро, через голову, поднимал на вытянутых вверх руках и бешено кружил в воздухе, мял, ломал, комкал и не давал ему ни минутки передышки, но Кречет выскальзывал, пружинно взвивался над противником и, в свою очередь, бросал его на ковер. Кальвини бегал вокруг борцов, держа наготове свисток, и выкрикивал приемы: «Тур-де-тет! Бра-руле! Двойной нельсон!» А на скамьях вскакивали с мест, кричали, свистели, хлопали.
Артемку цирк привел в восторг. За всю жизнь он не видел столько богатых, ярких нарядов, блеска и ловкости, как за один этот вечер. Долго он потом ворочался ночью в своей будке на скрипучей деревянной лавке, и ему все представлялось множество скамей, а на скамьях сидят люди и обмахиваются веерами.
На другой день Артемка опять явился в цирк — и прямо к греку-хозяину.
— Что тебе, мальчик? — нахмурился тот.
— Вы бы мне еще билетик дали на галерку, — попросил Артемка.
— О, какой нехороший мальчик! Все ходишь и ходишь… Савелий! Савелий!
Пришел дед Шишка, как мысленно назвал сторожа Артемка.
— Зачем пускаешь посторонних? Выведи мальчика по шее.
— Разве ж убережешь! — проворчал дед. — Они во все щелки лезут… Пойдем!
Дед шел впереди, Артемка позади.
— Дед, — сказал Артемка, — давай я тебе латку на сапог поставлю. Смотри, дырка какая.
— Еще чего! — сердито ответил дед. Но уже через минуту, помолчав, миролюбиво спросил:
— А ты сапожник разве?
— А то кто же!
Опять помолчав, дед сказал:
— Ну, допустим. Только как же я, к примеру, в одном сапоге ходить буду?
— Да разве ж это долго? К обеду я тебе и принесу.
— А ежели совсем не принесешь? Так мне всю жизнь и ходить в одном сапоге?
— Дед, — строго сказал Артемка, — ты Никиту Загоруйко знал? Спроси у людей: украл он хоть один сапог за всю жизнь? А я, брат, весь в него!
В этот день у Артемки было дел по горло: поставить деду на сапог латку раз, незаметно прокрасться в сад к купцу Адабашеву, где росли красные розы, два и, в-третьих, поймать хоть пяток бычков.
Больше всего ушло времени на купца Адабашева. Перелезть через забор было нетрудно, но на веранде долго сидели гости, пили чай и закусывали. Артемка лежал в кустах и ругался. И все-таки дождался…
Еще не стемнело, как Артемка уже сидел в комнатушке деда Шишки.
Дед натягивал начищенный до глянца сапог и, любуясь, говорил:
— Смотри, как разделал! Прямо зеркало или, к примеру, экипаж. — Он был очень доволен и сам сиял, как сапог. — Ну, а насчет представления — это мы устроим. Скажу билетеру, чтоб всегда беспрепятственно… Внук, скажу, мой — и все тут. Пусть только не пропустит!..
В тот вечер боролись два чемпиона мира: Клеменс Гуль и Чемберс Пепс. Еще с утра у кассы выстроилась очередь. Поклонники и в особенности поклонницы Клеменса Гуля принесли с собой в этот вечер массу цветов, и, когда Кальвини, вытягиваясь на носках, бросил, как боевой клич: «Гуль!», к ногам англичанина со всех сторон полетели цветы.
Казалось, оба чемпиона решили в этой встрече показать всю свою силу, ловкость и технику. Расчетливая медлительность Гуля вдруг сменялась молниеносным броском, тем более красивым, чем он был неожиданнее и для противника и для зрителей. Пепс нередко смешил публику простодушным удивлением, когда получал энергичный и быстрый отпор. «Ну, что ти скажешь!» огорченно отступал он и снова набрасывался на Гуля. Но, конечно, Пепс был и более силен и более ловок, да и техникой он не уступал Гулю. Галерка очень хотела его победы. Наоборот, в ложах хлопали только Гулю, а по адресу Пепса выкрикивали разные злые словечки.
На девятнадцатой минуте Пепс приемом тур-де-тет бросил Гуля через голову. Падая Гуль ловко стал на ноги. Но не успел он выпрямиться, как Пепс с помощью того же приема опять заставил его описать в воздухе дугу. На этот раз Гуль пошатнулся, но на ногах все же удержался. И сейчас же опять взлетел вверх, подброшенный с помощью того же приема. Так семь раз подряд черной молнией набрасывался на него Пепс, и, не выдержав, Гуль бросился бежать. Пепс гортанно крикнул и понесся за Гулем. Но тут в ложах и на скамьях поднялся такой вопль, такие яростные крики: «Неправильно!», «Долой Пепса!», «Вон!», что бедный негр остановился и растерянно стал поворачивать голову то в одну, то в другую сторону, откуда неслись улюлюканье и свист. Кальвини протягивал руки к публике, умоляя успокоиться, но голос его тонул в общем гаме, вопле и свисте. Галерка сначала с недоумением следила за всем происходившим, но затем возмутилась и, в свою очередь, так закричала, что в нижних ярусах охнули и заткнули пальцами уши.
Пепс стоял посреди арены, растерянно озираясь и гневно поблескивая белками глаз. Вдруг от протянул вперед руки. Подождав, пока все смолкли, он тоном глубокого упрека сказал:
— Зачем ти кричишь? Зачем? Спроси Кальвини, он скажет: я правильно делал прием. Ти кричишь потому, что я черний.
Он хотел еще что-то сказать, но Кальвини засвистел и торопливо объявил, что первая встреча чемпионов мира закончилась ничьей.
Борцы пожали друг другу руку. Им бурно захлопали. К ногам Гуля полетели опять цветы. Сияя улыбкой, он ловко ловил их и кланялся. Пепс молча следил за полетом цветов и как-то пугливо отстранялся, когда они проносились близко от него.
Вдруг с галерки раздался крик, такой звонкий и радостный, что все невольно посмотрели вверх:
— Пе-епс, держи! Это тебе!
Пепс поднял голову. С галерки, над головами публики, летел к нему… целый куст, зеленый, свежий, весь в огромных пунцовых розах.
Галерка восторженно закричала и захлопала.
Пепс положил руку на сердце и, глядя вверх, растроганно сказал:
— О мальчик! Какой большой спасибо!