Сергей Есенин в творческом сознании Игоря-Северянина*

УДК 82.09

Пяткин Сергей Николаевич (2015), доктор филологических наук, профессор,
директор, Арзамасский филиал, Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского (Арзамас, Россия)

В статье дается первый опыт изучения литературно-творческих взаимосвязей двух знако­вых поэтов Серебряного века русской культуры — Игоря-Северянина и Сергея Есенина. Особый акцент делается на анализе разнокачественных оценок, которые присутствуют в поэзии и эпистолярии Игоря-Северянина, а также воспоминаниях современников и характеризуют противоречивое отношение «короля поэтов» к Есенину и его творчеству. При анализе сонета «Есенин», входящем в книгу «Медальоны», указывается на восприятие Северяниным Есенина в качестве мифологической фигуры, связующей своей судьбой поэта евангельское предание и современ­ность. Пристальное внимание обращено в статье и на резко критическое суждение Северянина о Есенине, сделанное в частном письме, и его возможном мемуарном контексте. Высказываются сомнения в достоверности фактов мемуарного текста Ю. Шумакова, в котором присутствует вы­сокая оценка есенинской поэзии, якобы принадлежащая Игорю-Северянину. Утверждается, что противоречивое отношение «короля поэтов» к Есенину связано со скептическим отношением ав­тора «Медальонов» к художественной эстетике народнопоэтической традиции в национальной словесности, что, вместе с тем, не исключает оценку Северяниным творческой личности Есенина как выдающегося деятеля русской литературы.

Ключевые слова: Игорь-Северянин, Есенин, Шумаков, сонет, мемуары, эпистолярий, твор­ческая биография, оценка, миф.

Pyatkin Sergei Nikolayevich (2015),Doctor of Philology, professor,
director, Arzamas Branch of Nizhny Novgorod State University named after N. I. Lobachevski (Arzamas, Rus­sia).

Sergei Yesenin in Artistic Consciousness of Igor-Severyanin^[†]

The article presents the first experience of studying literary and creative relations of two iconic poets of the Silver age of Russian culture — Igor-Severyanin and Sergei Yesenin. Special emphasis is placed on the analysis of different assessments in the poetry and letters of Igor-Severyanin and also in the memoirs of contemporaries. These assessments characterize the contradictory attitude of “the king of poets” to Yesenin and his works. In the analysis of “Yesenin” sonnet from the book “Medallions” Severyanin's perception of Yesenin as a mythological figure, by his fate of the poet binding the Evangeli­cal tradition and modernity, is underlined. Special attention is paid in the article to Severyanin's critical judgment about Yesenin, made in a private letter, and to its possible memoir context. There are also doubts about the veracity of the facts noted in memoir text by Yu. Shumakov, in which the appreciation of Yesenin's poetry is found, supposedly belonging to Igor-Severyanin. It is argued that the contradictory attitude of “the king of poets” to Yesenin is linked with a sceptical attitude of the author of “Medallions” to the aesthetic tradition of folk poetry in the national literature, which, however, does not preclude Seve­ryanin's assessment of Yesenin as the outstanding figure of Russian literature.

Key words: Igor-Severyanin; Yesenin; Shumakov; sonnet; memoirs; epistolary block; artistic bi­ography; assessment; myth.

1. Предварительные заметки к теме

Игорь-Северянин в литературном окружении Сергея Есенина — фигура неоднозначная, что в первую очередь, наверное, подчеркивает тот факт, что лично эти поэты не были знакомы. хотя некоторое время они публиковались в одном московском журнале («Млечный путь»), вместе участвовали в твор­ческих вечерах, правда, в разных ипостасях: один — Северянин — в качестве чтеца, исполнителя, другой — Есенин — зрителя, слушателя [Летопись..., 2003, с. 199, с. 214, с. 216]. Выяснение и объяснение причин несостоявшегося знакомства вполне может стать отдельной темой полезного для литературове­дения исследования. Мы же — быть может, в его предварение — только обра­тим внимание на то что, в литературе предреволюционной поры и Северянин, и Есенин стоят особняком. А знаменатель этой единой для них особенности — поэтическая слава. Причем если в грозовое революционное время Северянин, даже став «королем поэтов», теряет свою исключительную популярность как поэт, то Есенин, кажется, только начинает подходить к ее пику. Да и само каче­ство такого поэтического прорыва у Есенина было принципиально иным. Он, входя в большую литературу и рискуя впасть в соблазн скоротечного, но оглу­шительного успеха, словно бы сердцем услышал мудрое наставление Николая Клюева: «...Мы с тобой козлы в литературном огороде и только по милости нас терпят в нем... Особенно я боюсь за тебя: ты, как куст лесной щипицы, который чем больше шумит, тем больше осыпается. Твоими рыхлыми драченами объелись все поэты, но ведь должно быть тебе понятно, что это после ананасов в шампанском. Быть в траве зеленым, а на камне серым — вот наша с тобой программа, чтобы не погибнуть. Знай, свет мой, что лавры Игоря Северянина никогда не дадут нам удовлетворения и радости твердой, между тем как любой петроградский поэт чувствует себя божеством, если ему похлопают в ладоши в какой-нибудь “Бродячей собаке”, где хлопали без конца и мне и где я чувствовал себя наинесчастнейшим существом. Так что радоваться тому, что мы этой публике заменили на какие-нибудь полчаса дозу морфия — нам должно быть горько и для нас унизительно» [Клюев, 2003, с. 236—237].

В продолжение клюевского письма, датированного августом 1915 года, приведем еще одну цитату. Максимилиан Волошин, никогда не симпатизиро­вавший ни Северянину, ни Есенину, оставил одно весьма важное для начатого нами разговора свидетельство. Составляя во второй половине 1916 года развернутый план статьи «Голоса поэтов», он запишет: «Северянин. Теноровые фиоритуры и томные ариозо, переходящие в лакейский пафос смердяковских романсов, перед которыми не могло устоять ни одно сердце российской мо­дистки». <…> Клюев. Есенин. Деланно-залихватское треньканье на балалай­ке, игра на гармошке и подлинно русские захватывающие голоса» [Волошин, 2008, с. 761—762].

М. Волошин, как мы видим, давая острословную, емкую оценку Северя­нину и Клюеву с Есениным, вначале обращает внимание на игровое, актерское начало в поэтах, объединяющее их. А затем уже расставляет различительные акценты, характеризуя и эстетическую глубину, и в определенной мере твор­ческие потенции поэтов. По Волошину, получается, что для Северянина актерствование становится содержанием его поэзии, а в случае с Клюевым и Есени­ным — это только некий декор, дань моде, контрастирующие с подлинностью высокого народнопоэтического слова в их лирике.

Хорошо известно, что уничижительная оценка северянинской поэзии Во­лошина далеко не единственная. Однако не составит труда привести и совер­шенно противоположные суждения, принадлежащие к тому же авторитетней­шим литераторам Серебряного века — Гумилеву, Брюсову, Ф. Сологубу…

Нельзя не признать и того, что влияние Северянина на поэтов-современ­ников было явлением более чем приметным, что также не осталось незаме­ченным как в мемуарной литературе, так и в публицистике тех лет. Нина Бер­берова в книге «Курсив мой», рассуждая о лирике Б. Пастернака 30-х годов, увидела в ней характерную «смесь Рильке и Северянина», отмеченную «некоторой долей графомании» [Берберова, 1996, с. 211]. Критик и будущий про­фессор-филолог В. В. Гиппиус в рецензии на сборники стихов Н. Гумилева «Костер» и «Фарфоровый павильон» разглядел в новой манере поэтического письма Гумилева отблески «фокуснической ловкости» Северянина, утверж­дая, что «родство их несомненно»: «Гумилев — облагороженный Северянин, или Северянин — опошленный Гумилев: как угодно» [Гиппиус, 1994, с. 574].

Влияние Есенина на современную ему литературу, вылившееся, по меньшей мере, в рождение когорты поэтов «есенинского призыва», — факт очевидный и не­оспоримый. И какие-либо примеры здесь просто излишни. Да и речь, собственно, не об этом. Здесь важно сказать, что в литературе начала XX века зародились два удивительных феномена, связанных с именами Игоря Северянина и Сергея Есе­нина и, если можно так выразиться, переросших границы словесного искусства, став едва ли не культурными артефактами, — северянинщина и есенинщина.

Оставим наше обыкновение давать «правильные» оценки этим явлениям, хотя бы потому, что они единичны и по-своему уникальны в нашей культуре. Тем удивительнее то, повторимся, что личному знакомству Северянина и Есе­нина не суждено было состояться.

Перебирая скупые отзывы Есенина о Северянине, запечатленные в пись­мах и свидетельствах современников, в качестве самого показательного при­мера, характеризующего отношение Есенина к «королю поэтов», наверное, следует привести отрывок из воспоминаний Вс. Рождественского, воспроиз­водящий события весны 1917 года: «Мы подошли к прилавку (книжного ма­газина Вольфа в Петрограде. — С. П.). У нас в глазах зарябило от множества цветных обложек.

— Нет, ты только послушай, как заливается этот индейский петух!

И, раскрыв пухлый том Бальмонта, громко и высокопарно, давясь под­ступавшим смехом, Есенин прочитал нараспев и в нос какую-то необычай­но звонкую и трескучую строфу, подчеркивая внутренние созвучия. И тут же схватился за лежавший рядом сборник Игоря Северянина.

— А этот еще хлестче! Парикмахер на свадьбе!» [Рождественский, 1986, с. 104].

В «западных» впечатлениях Есенина имя Северянина и вовсе обращается в терминологическое обозначение «пошлости жизни»: «Милый мой, самый близкий, родной и хороший, так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Евро­пы, обратно в Россию, к прежнему молодому нашему хулиганству и всему нашему задору. Здесь такая тоска, такая бездарнейшая “северянинщина” жизни, что просто хочется послать это все к энтой матери» (из письма А. Мариенгофу от 9 июля 1922 г.) [Есенин, 1999, с. 141].

Что же касается северянинских оценок Есенина, то здесь начать нужно, конечно, с сонета «Есенин» как общеизвестного факта художественного ос­мысления «королем поэтов» творческой личности автора «Радуницы» и «Мо­сквы кабацкой».

Но прежде — несколько слов о сборнике, в который вошло это стихот­ворение. Называется он «Медальоны. Сонеты и вариации о поэтах, писате­лях и композиторах». Издан отдельной книгой в Белграде в 1934 году, хотя в основном произведения, входящие в сборник, как свидетельствует авторская помета, написаны в 1925—1927 годах. В них Северянин «представляет дру­зей, соратников, предшественников, а также недругов, противников, оппонен­тов, — прежде всего для того, чтобы подробнее и глубже разъяснить собствен­ное творчество» [Северянин, 1996, т. 4, с. 576].

«Медальоны», как и все поздние сочинения Северянина, были, мягко говоря, холодно восприняты критикой. Так, Г. Адамович в своей рецензии на эту книгу сетовал: «Поэзии или хотя бы мастерства в ней не много. Пра­вильнее всего отнести “Медальоны” к области курьезов» [Адамович, 2005, с. 561]. Разбирая содержание книги как воплощенный замысел Северяни­на, Г. Адамович не без иронии отмечал: «Автор “Медальонов” настроен то восторженно, то насмешливо. Восторги относятся большей частью к слав­ным предкам и предшественникам. Насмешки к современникам. Лишь к немногим из них Игорь Северянин обращается с комплиментами» [Там же, с. 560].

Далее, иллюстрируя свой тезис о современниках, автор рецензии называет имена — Бунина, Куприна, Пантелеймона Романова, Цветаевой, З. Гиппиус, Андрея Белого, Пастернака, — присовокупляя к некоторым цитаты из соне­тов. Есенина в этом перечне-реестре нет. Да и неудивительно, ибо сонет о нем упрямо не вписывается в эту, в общем-то, вполне адекватную содержанию сборника парадигму «восторженно / насмешливо».

ЕСЕНИН

Он в жизнь вбегал рязанским простаком,
Голубоглазым, кудреватым, русым,
С задорным носом и веселым вкусом,
К усладам жизни солнышком влеком.

Но вскоре бунт швырнул свой грязный ком
В сиянье глаз. Отравленный укусом
Змей мятежа, злословил над Иисусом,
Сдружиться постарался с кабаком...
В кругу разбойников и проституток,
Томясь от богохульных прибауток,
Он понял, что кабак ему поган...
И богу вновь раскрыл, раскаясь, сени
Неистовой души своей Есенин,
Благочестивый русский хулиган... [Северянин, 1996, т. 4, с. 343]

Текст сонета датируется 1925 годом и написан, скорее всего, еще при жиз­ни Есенина, иначе бы факт трагической гибели поэта, судя по логике лириче­ского сюжета, непременно нашел свое отражение в содержании.

Северянин, создавая поэтический портрет Есенина, последовательно эксплицирует переломные моменты в судьбе его лирического героя, по-разному манифестирующего себя в «Радунице», революционных поэмах, книге «Москва кабацкая». Создается впечатление, будто сам объект худо­жественного изображения сообщает строгую беспристрастность слову Северянина, что и позволяет ему столь полно в 14 сонетных стихах запечат­леть значительный в своей противоречивости путь Есенина-поэта. К тому же практически все емкие и живые характеристики есенинского образа в соне­те — это художественно отточенные парафразы стихотворных строк Есенина из программных произведений, относящихся к разным периодам его твор­чества.

Вместе с тем исподволь содержание текста рождает высокое (но не вос­торженное!) звучание образа Есенина, что со всей очевидностью предстает в трех финальных строках сонета. Этому способствует, на наш взгляд, тонкое переплетение в структуре и семантике текста евангельской притчи о блудном сыне с судьбой лирического героя Есенина. Не думаем, что это переплете­ние — осознанный прием Северянина: такое художественное решение поэти­ческого портрета Есенина предопределено самим незавершенным сюжетом есенинской судьбы, воплощенной в его творчестве.

Последняя строка сонета — органичный сплав оксюморона и перифра­зы, — пуантируя вкупе с разномысленным многоточием, текст отнюдь не является заключительным штрихом в поэтическом портрете Есенина. Фи­нальный образ — это акт исключительного по своей сути художественного обобщения, переводящего саму личность Есенина в разряд мифологических фигур национальной культуры. Заключительная строка, сохраняя прагма­тические и синтагматические связи с содержательной структурой сонета, вместе с тем существует как бы и вне её — как афористическое именование, рожденное целой литературной эпохой и прошедшее испытание временем. Этим, пожалуй, можно объяснить, к примеру, столь частую «эксплуатацию» строки «Благочестивый русский хулиган» в научной есениниане и, что более показательно, в учебно-методических изданиях, опосредованно транслиру­ющих более широкой аудитории замещение имени мифологическим имено­ванием в качестве оценочного канона. В какой-то мере схожий финал во всех ста «медальонах» сборника встречается только в сонете Игоря Северянина о себе самом.

Благословляя мир, проклятье войнам
Он шлет в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутя

Над вечно первенствующей планетой...
Он — в каждой песне, им от сердца спетой, —
Иронизирующее дитя [Северянин, 1996, т. 4, с. 356].

Здесь так же, как и в именном сонете о Есенине, финальный образ содер­жит однострочную обобщающую характеристику поэтического портрета поэ­та. Однако по своей афористической изящности и мифологическим потенциям это образное завершение, думается, не идет ни в какое сравнение со строкой «Благочестивый русский хулиган».

Тем же 1925 годом датируется роман в стихах Игоря Северянина «Рояль Леандра», написанный «онегинской строфой», где двухстрочное упоминание о Есенине имеет совершенно иное звучание:

И, сопли утерев, Есенин
Уже созрел пасти стада [Северянин, 1996, т. 3, с. 303].

Травестированный образ Есенина органичен для второй главы северянинского романа, в которой «по кальке» пушкинского «Евгения Онегина» автор дает «культурно-критическую панораму» российской действительности нача­ла XX века [Лауэр, 1996, с. 303—313]. В регистре ироничного, сбивающегося на сатиру повествования оказываются все без исключения имена, упомянутые в этой главе: Мережковский, Блок, Кузмин, Бердяев, Розанов, Врубель. — и сам Северянин. Романные оценки каждого из них, включая Есенина, предо­пределены художественным замыслом автора — дать критическое изображе­ние эпохи, в которой живет и творит автор. С учетом такого замысла, строго ориентированного на роман «Евгений Онегин», и стоит воспринимать поэти­ческие характеристики именного ряда в «Рояле Леандра». К тому же сам факт включения Есенина в этот ряд свидетельствует, как и в сонете, о том значи­тельном месте в русской литературе, которое отводил Есенину Северянин.

И, кажется, логическим завершением в этой перспективе должен стать фраг­мент из воспоминаний одного из известных мемуаристов Игоря Северянина Юрия Шумакова: «С неподдельным восторгом говорил Северянин о Есенине. Он знал наизусть “Анну Снегину” и многие его стихотворения, особенно позднейших лет.

“Недаром, — утверждал Игорь Северянин, — имя у него Есенин. Есе­нин — весенний гений — так хорошо рифмуется. В нем есть, действительно, что-то гениально-весеннее. Сергей гордость русского народа. Его стих — жи­вой родник. Нет у Есенина притянутых за волосы строк! И как все искрен­не! Искренность чувствуется у него во всем, даже в ритмах, таких сердечных и простых. Кажется, в них пульсирует сама жизнь, сама русская стихия. Да, его стихи рождены русской стихией”.

Смерть Есенина просто потрясла Игоря Северянина.

Помню. Игорь Васильевич читал мне стихи “На смерть Есенина”, они на­чинались строкой: “Как свежий ветер, дорог ты России...”. Опубликованными я их не видел» [Шумаков, 2009, с. 264—265].

Однако такое завершение, если воспользоваться музыкальной терминоло­гией, стоит считать ложным финалом. И делает его таковым сам Северянин, который в письме от 12 июня 1931 года своей близкой знакомой Софии Ка­рузо, говоря о собственных литературных пристрастиях, напишет: «Есенина лично не знал. Творчество его нахожу слабым, беспомощным. Одаренье было. Терпеть не могу Есенина, никогда книг в рук не беру после неоднократных по­пыток вчитаться. Он несомненно раздут (курсив наш. — С. П.). Убийствен­ны вкусы публики! Да и в моих книгах выискивалось всегда самое неудачное. Все “тонкости” проходили — и проходят — незамеченными. Нравится ли Вам Гумилев, Гиппиус, Бунин, Брюсов, Сологуб — как поэты? Это мои любимей­шие» [Северянин, 1996, т. 5, с. 253—254].

Первый вопрос, который здесь возникает: как соотнести это эпистолярное признание Северянина с воспоминаниями Ю. Шумакова, а также с содержанием сонета «Есенин»? Попробуем разобраться. И для полноты нашего сюжета снача­ла приведем комментарий к этому фрагменту письма Д. С. Прокофьева, состави­теля уникального издания «Словарь литературного окружения Игоря-Северяни­на (1905—1941»). Он пишет: «Представляется вероятным, что творческая непри­язнь Северянина к Есенину в немалой степени вызвана поэтической похожестью части есенинских образов с некоторыми образами ранних северянинских “поэз”. На это, в частности, убедительно указывает А. Крученых в статье “Второе при­шествие Северянина, или зубами в рот” (1926)» [Прокофьев, 2007, с. 90].

Согласимся, что этот комментарий оставляет больше вопросов, нежели чем похож на более или менее вразумительный по своей аргументации довод. Не говоря уже о том, что у Крученых убедительным является только одно — патологическая ненависть к Есенину.

Если полностью довериться слову Ю. Шумакова, то можно предположить, что произошла банальная переоценка личности Сергея Есенина Игорем Севе­ряниным. В качестве одной из главных причин этой возможной переоценки следует назвать влияние окружения Северянина, по разным причинам враждебно настроенного против Есенина. В процитированном выше письме одним из своих любимейших поэтов Северянин назвал И. А. Бунина, что подтверж­дается и восторженным тоном именного сонета в «Медальонах». Искренняя симпатия к нему чувствуется и в публицистическом очерке Северянина «Моя первая встреча с Буниным». Быть может, известное антиесенинское выступле­ние Бунина в статье «Самородки» (опубликована в эмигрантской газете «Воз­рождение» от 11 августа 1927 года) стало для автора «Медальонов» неким достоверным документом, обнажающим истинную суть Есенина как поэта. Правда, здесь смущают две взаимосвязанных друг с другом позиции.

Во-первых, весьма затруднительно представить Северянина, столь твердо и в жизни, и в поэзии отстаивающего свою творческую неприкосновенность, свое право на творческое «эго», резко переменить свое отношение под чьим-то влиянием — положительное ли, отрицательное ли — к тому или иному деятелю русской культуры.

Во-вторых, если такого рода переоценка у Северянина имела место, то «пострадать» от неё наверняка должен не только один Есенин. Однако «люби­мейшие поэты» в письме к Софии Карузо являются «любимейшими» и в «Ме­дальонах». И, наоборот, сатирически шаржированный образ Андрея Белого в именном сонете «Медальонов» («Безумствующий умник ли он или // Глупец, что даже умничать не в силе... ») позднее предстанет в переписке Северяни­на в том же оценочном «коридоре», что и Есенин: «.терпеть его не могу» [Игорь Северянин, 2005, с. 235].

Вернемся к мемуарному свидетельству Ю. Шумакова. Здесь нас смущают три момента, ставящие под сомнение достоверность пересказанного мемуари­стом северянинского отзыва о Есенине.

Во-первых, это — возраст. Воспоминания Шумакова, как это следует из логики его повествования, воспроизводят события, относящиеся к 1925— 1926 гг., когда автору было 11—12 лет. Детально запомнить не только сказан­ное о Есенине Северяниным, но и интонацию этих слов в таком возрасте, согласимся, достаточно проблематично. К тому же как-то с трудом верится, что Северянин, поражавший своим снобизмом современников, о чем, в частности, писали И. Одоевцева и Г. Иванов, столь доверителен в общении с обычным подростком, который в силу возраста просто не способен понять многих специфических нюансов из жизни человека искусства.

Во-вторых, интересующие нас сведения Ю. Шумакова не подтверждаются современниками Северянина, что неправдоподобно делает из Ю. Шумакова, бывшего всего лишь мальчиком-иконодержцем на венчании Игоря Северяни­на с Фелиссой Круут в тартуском православном Успенском соборе 12 декабря 1921 года, единоличного хранителя сокровенных тайн «короля поэтов».

И, наконец, в-третьих. Воспоминания Ю. Шумакова впервые были опу­бликованы в третьем номере журнала «Звезда» за 1965 год. Спустя четверть века очерк того же автора под названием «Игорь Северянин в Эстонии» по­явится в книге «Северянин И. Стихотворения и поэмы,1918—1941» (Москва: Современник, 1990). По большому счету, это уменьшенная, слегка перерабо­танная копия публикации из «Звезды». Причем уменьшение произошло в том числе и за счет «есенинского фрагмента», что в принципе можно объяснить оговоренным объемом публикации. Но вот еще одна операция над ранним тек­стом под это объяснение никак не подходит. Сравним два фрагмента.

«Из воспоминаний о Игоре Северянине»: «Игорь Северянин был не только замечательным декламатором, но и редкостным рассказчиком. <...> Начинал он как бы нехотя. Но затем постепенно воодушевлялся, и перед нами возни­кали лица тех, кого любил поэт. Я видел прекрасные черты Александра Бло­ка. Появлялся Федор Соллогуб. А вот Вячеслав Иванов читает свой “Венок сонетов”, “шаманит” Константин Бальмонт, раздается рык Владимира Маяковского, звучит напевный голос Сергея Есенина (курсив наш. — С. П.)» [Шумаков, 2009, с. 260].

«Игорь Северянин в Эстонии»: «Из уст Игоря Северянина мне довелось слышать рассказы о его встречах с выдающимися деятелями культуры. Начи­нал он как бы нехотя, но затем постепенно воодушевлялся. Я словно бы ви­дел прекрасные черты Александра Блока. Возникал Федор Сологуб, чем-то напоминавший Тютчева. Читал свои стихи Вячеслав Иванов, шаманил Кон­стантин Бальмонт, раздавался рык Владимира Маяковского (курсив наш. — С. П.)» [Шумаков, 1990].

В поздней публикации Ю. Шумаков, попросту говоря, избавляет Севе­рянина от Есенина, оставляя между тем другие имена в строгой неприкос­новенности. На аберрацию памяти такую метаморфозу списать практически невозможно. Получается, это сознательное решение автора, которому при под­готовке к печати первой публикации воспоминаний о Северянине Есенин был необходим, а при подготовке второй — нет. Как известно, в конце 50-х годов прошлого века было снято идеологическое табу с имени Есенина. Появляются первые крупные научные исследования о поэте, многотысячными тиражами издаются его книги, которые моментально раскупаются. Интерес к Есенину в эту пору беспрецедентен. Думается, что Ю. Шумаков, готовя публикацию своих мемуаров о Северянине в 1965 году, сознательно включил в них «есенинский фрагмент», которого на самом деле у автора «Медальонов» не было.

Шумаков «подправляет» биографию Северянина для того, чтобы практи­чески забытый поэт в Советской республике на волне и за счет «есенинского бума» вернулся к читателю. В начале 90-х годов, когда были переизданы про­изведения Северянина и биографические материалы о нем, а также частично была опубликована его переписка, где обнаружилось «неудобное» в известном смысле высказывание Северянина о Есенине, Шумаков расчетливо изъял из воспоминаний «есенинские фрагменты».

По большому счету, эти фрагменты представляют собой очевидный па­рафраз как публицистических отзывов о «разрешенном Есенине», появивших­ся в конце 50-х годов, так и воспоминаний о нем, опубликованных сразу после смерти поэта. В этом несложно убедиться, даже просто сопоставив, например, процитированный выше текст Ю. Шумакова с некоторыми тезисами К. Л. Зе­линского из его критико-биографического очерка о Есенине, предварившего три собрания сочинений поэта, а также со ставшими хрестоматийными сужде­ниями о Есенине М. Горького.

Северянин о Есенине в ранней версии Ю. Шумакова: «“Есенин — весен­ний гений — так хорошо рифмуется. В нем есть, действительно, что-то гени­ально-весеннее. Сергей гордость русского народа. Его стих — живой родник. Нет у Есенина притянутых за волосы строк! И как все искренне! Искренность чувствуется у него во всем, даже в ритмах, таких сердечных и простых. Кажет­ся, в них пульсирует сама жизнь, сама русская стихия. Да, его стихи рождены русской стихией”».

К. Л. Зелинский: «И неизвестно еще, чем более поражает Есенин: богат­ством ли своего поэтического языка, своей все проникающей человечностью или необыкновенной искренностью. <…> Россия поистине дышит в лири­ке Есенина. Он слит со страной. И вся судьба России в его стихах. И та же грусть, и то же раздолье (курсив наш. — С. П.)» [Зелинский, 1966, с. 58].

М. Горький: «Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литера­туре так умело и с такой искренней любовью пишет о животных.

— Да, я очень люблю всякое зверье, — молвил Есенин задумчиво и тихо. <…> и начал читать “Песнь о собаке”. И когда произнес последние строки:

Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег —
на его глазах тоже сверкнули слезы.

После этих стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой “печали полей”, любви ко всему живому в мире и милосердия, которое — более всего иного — заслужено человеком. И еще более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с ее пляской, не­нужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта (курсив наш. — С. П.)» [Горький, 1986, с. 9].

Согласимся, что образ «весенний гений» — вполне в духе Игоря Северя­нина. Однако у этого символического созвучия «Есенин — весенний», если можно так выразиться, давняя история. Так Сергей Городецкий на сборнике своих стихов «Четырнадцатый год», который он подарил Есенину в марте 1915 года, написал: «Весеннему братику Сергею Есенину с любовью и верой лютой» [Летопись., 2003, с. 209].

В мемуарной записи приятеля поэта М. Бабенчикова, впервые опубликованной в 1926 году, встречается такой эпизод: «Вспоминая со мной о своем деревенском прошлом, молодой Есенин радостно и весело раскрывал себя. И самые слова, произносимые им по этому поводу, были тоже какими-то особенными, солнечными, лучезарными, не похожими на обычные будничные слова. А голос чистым и звонким.

— Весенний! Есенин! — невольно как-то вырвалось у меня при взгляде на его сияющее улыбчивое лицо.

И он тотчас же на лету подхватил мою шутку.

— Весенний! Есенин! Ловко ты это придумал, хотя и не сам, сознайся, а Лев Толстой. Есть у него в “Войне и мире” что-то вроде» [Бабенчиков, 1986, с. 239].

Убеждены, что со временем будут найдены и более веские доказательства, свидетельствующие о том, что в воспоминаниях Шумакова о Северянине мно­гие суждения поэта — плод фантазии самого мемуариста.

Вместе с тем основное для нас так и осталось пока невыясненным: по­чему содержание сонета «Есенин» полностью противоречит эпистолярному суждению Северянина о Есенине поэте? В чем причина такой метаморфозы? Предлагая свою версию решения этих вопросов, для начала еще раз посмот­рим на персоналии «Медальонов», включая позднее добавление к ним, состоя­щее из 14 сонетов. Невольно обращает на себя внимание то, что, кроме Есени­на, в «Медальонах» нет ни одного представителя «крестьянской купницы», да и сам Есенин в именном сонете Северянина словно бы нарочито представлен вне этого направления в русской литературе начала XX века. А оно в предре­волюционные годы уже громко заявило о себе, и фигуры Клюева, Клычкова, Пимена Карпова заняли достойные места на литературном Олимпе Серебря­ного века. Из всех этих перечисленных имен Клюев у Северянина имел все ос­нования быть удостоенным сонета. В главке «Слава» поэмы «Соловей» (1923) читаем:

Мильоны женских поцелуев —
Ничто пред почестью богам:
И целовал мне руки Клюев,
И падал Фофанов к ногам (курсив наш. — С. П.)

[Северянин, 1996, т. 3, с. 152].

Кажется, этот факт из творческой биографии Северянина — и не важно, было все так на самом деле или нет — вполне мог бы стать удачным сюжетным решением именного сонета о Николае Клюеве. Именно в таком ключе про­исходит эмоционально-содержательное решение сонета о Зинаиде Гиппиус, которой посвящена в поэме «Соловей» отдельная именная главка. А Клюеву Северянин отказал.

Кажется, что особой загадки здесь и нет. Новаторские эстетические прин­ципы словесного творчества Игоря Северянина, сквозь призму которых он опре­деляет и пути развития русской поэзии в формирующемся социокультурном пространстве, и жизнеспособность в этом пространстве существующих школ и направлений, четко выявили у него круг приоритетных художественных яв­лений и поэтических имен. Новокрестьянская литература и ее представители, опирающиеся в своем творчестве на народнопоэтическую традицию, в этот круг не вошли, поскольку Северянин испытывал, по сути, стойкую неприязнь к та­кой поэзии. В качестве доказательства приведем фрагмент еще одного письма Северянина. В 1909 году, устраивая судьбу крестьянского поэта Павла Кокори­на и обращаясь в связи с этим к своему учителю К. М. Фофанову, Северянин в письме к последнему напишет: «Он велик, этот Кокорин, но Вы понимаете, чуткий мой!.. Я терпеть не могу ничего специфически русского в поэзии, но справедливость заставляет меня сознаться, что он очень талантлив, очень (кур­сив наш. — С. П.)» [Игорь Северянин, 2005, с. 54]. И этой точке зрения на «спец­ифически русское в поэзии» Северянин со временем не изменил.

3. Выводы

Убеждены, что ничего шокирующего у Северянина в его эпистолярной оценке есенинской поэзии нет. Здесь важно понимать, что за категорическим «терпеть не могу Есенина» у Северянина стоит неприятие сугубо эстетического свойства. Иначе говоря, Игорь-Северянин не принимает принципов и форм ху­дожественного самовыражения Есенина-поэта, как он не принимает, к примеру, Андрея Белого с его лирико-философскими эскападами, пропитанными эзоте­рическими идеями Штейнера. К тому же в письме Северянина к С. Карузо со­держатся размышления, которые, с одной стороны, микшируют категорическую резкость оценки есенинского творчества, а с другой, неожиданно обнаруживают общность поэтических судеб Северянина и Есенина в глазах читательской пу­блики: «Убийственны вкусы публики! Да и в моих книгах выискивалось всегда самое неудачное. Все “тонкости” проходили — и проходят — незамеченными».

В сонете, как мы пытались сказать выше, Северянин освобождается от своих личных пристрастий, по большому счету, не изображая поэтического портрета Есенина, а являя в эстетически совершенной форме уже существую­щий как данность русской культуры высокий есенинский миф. Выйти за пре­делы своих симпатий и антипатий заставляет Северянина отнюдь не личность Есенина и его творчество в их прагматичном историко-литературном значе­нии, а уважение, быть может, и вынужденное, к той эпической мощи, с кото­рой отозвалась в народе есенинская поэзия, обретая с каждым витком истории новые смысловые оттенки. Показательно иллюстрирует этот тезис следующий факт. Согласно разысканиям Д. Прокофьева, одно из поздних стихотворений Северянина «Без нас» («От гордого чувства чуть странного.», 1936) перво­начально имело эпиграф из стихотворения С. А. Есенина «Гой ты, Русь моя родная.», 1914: «Если крикнет рать святая: // “Кинь ты Русь, живи в раю!” // Я скажу: “Не надо рая, // Дайте родину мою”» [Прокофьев, 2007, с. 90]. Для Северянина, «эмигранта поневоле», две последние есенинские строки, на наш взгляд, являлись проникновенным выражением той невыносимой тоски по Ро­дине поэта, что лишь отчасти воплотилась в стихотворении «Без нас». Эти строки получают не свойственный им изначально смысл, в определенной мере теряя свое авторство, становясь, образно говоря, предсмертным ностальгиче­ским вздохом русской эмиграции.

В этом отношении заслуживает внимания тот факт, что календарь событий в «Заметках о Маяковском» (1941) Игоря-Северянина включает в себя и такую любопытную дату: «Это было в ту осень, когда Есенин с Айседорой только что уехали перед нашим приездом в Америку» [Северянин, 1996, т. 3, с. 165].

«Не встреча» Северянина с Есениным очевидно воспринимается в данном случае как событие значительное и — с учетом перипетий заочных взаимо­отношений поэтов — символическое. Остается добавить, что при публикации стихотворения «Без нас» есенинский эпиграф был снят. И это нам представ­ляется примечательной иллюстрацией творческих связей поэтов-современни­ков — Сергея Есенина и Игоря-Северянина.

Литература

1. Адамович Г. Литературные заметки / Г. Адамович. — В книге: Игорь Северянин. Царственный паяц : автобиографические материалы, письма, критика / сост.: В. Н. Те­рёхина, Н. И. Шубникова-Гусева. — Санкт-Петербург : Росток, 2005. — С. 560—561.
2. Бабенчиков М. В. Сергей Есенин / М. В. Бабенчиков // С. А. Есенин в воспоми­наниях современников : в 2 томах. — Москва : художественная литература, 1986. — Т. 1. — С. 236—250.
3. Берберова Н. Н. Курсив мой / Н. Н. Берберова. — Москва : Согласие, 1996. — 736 с.
4. Волошин М. Собрание сочинений / М. Волошин. — Москва : Эллис Лак, 2008. — Т. 6. — Кн. 2. — 1088 с.
5. Гиппиус В. В. Пряники («Костер» и «Фарфоровый павильон» Н. Гумилева. Пе­троград, 1918) / В. В. Гиппиус // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библио­графия. — Санкт-Петербург : Наука, 1994. — С. 573—577.
6. Горький М. Сергей Есенин / М. Горький // С. А. Есенин в воспоминаниях совре­менников : в 2 томах. — Москва : художественная литература, 1986. — Т. 2. — С. 5—11.
7. Есенин С. А. Полное собрание сочинений : в 7 томах / С. А. Есенин. — Москва : Наука ; Голос, 1999. — Т. 6. — 816 с.
8. Зелинский К. Л. Сергей Александрович Есенин (критико-биографический очерк) / К. Л. Зелинский // Есенин С. А. Собрание сочинений : в 5 томах. — Москва : художе­ственная литература, 1966. — Т. 1. — С. 7—60.
9. Игорь Северянин. Царственный паяц : автобиографические материалы, письма, критика / сост. : В. Н. Терёхина, Н. И. Шубникова-Гусева. — Санкт-Петербург : Росток, 2005. — 640 с.
10. Клюев Н. А. Словесное древо. Проза / Н. А. Клюев. — Санкт-Петербург : Ро­сток, 2003. — 688 с.
11. Лауэр Р. «Евгений Онегин» в манере Игоря Северянина / Р. Лауэр // Концепция и смысл. — Санкт-Петербург : Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1996. — С. 303—313.
12. Летопись — Летопись жизни и творчества С. А. Есенина. — Москва : ИМЛИ РАН, 2003—. — Т. 1: 1895—1916. — 2003. — 736 с.
13. Прокофьев Д. С. Словарь литературного окружения Игоря-Северянина (1905— 1941) : био-библиографическое издание: в 2 томах / Д. С. Прокофьев. — Псков : Гиме­ней, 2007. — Т. 1 : Словарь. — 256 с.
14. Рождественский Вс. Сергей Есенин / Вс. Рождественский // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: в 2 томах. — Москва : художественная литература, 1986. — Т. 2. — С. 97—126.
15. Северянин И. Сочинения : в 5 томах / И. Северянин. — Санкт-Петербург : Логос, 1996. — Т. 1—5.
16. Шумаков Ю. Игорь Северянин в Эстонии [Электронный ресурс] / Ю. Шума­ков. — В книге : Северянин И. Стихотворения и поэмы, 1918—1941. — Москва: Совре­менник, 1990. — С. 430—439.
17. Шумаков Ю. Из воспоминаний о Игоре Северянине / Ю. Шумаков. — В кни­ге : Игорь Северянин глазами современников. — Санкт-Петербург : Полиграф, 2009. — С. 264—265.

References

1. Adamovich, G. 2005. Literaturnyye zametki. In: Terekhina, V. N., Shubnikova-Guseva, N. I. (eds.). Igor Severyanin. Tsarstvennyy payats. — Sankt-Peterburg: Rostok. 560— 561. (In Russ.).
2. Babenchikov, M. V. 1986. Sergey Esenin. In: S. A. Esenin v vospominaniyakh sovremennikov: v 2 tomakh. Moskva: Khudozhestvennaya literatura. 1: 236—250. (In Russ.).
3. Berberova, N. N. 1996. Kursiv moy. Moskva: Soglasie. 736. (In Russ.).
4. Esenin, S. A. 1999. Polnoye sobraniye sochineniy: v 7 tomakh. Moskva: Nauka; Golos, 6: 816. (In Russ.).
5. Gippius, V. V. 1994. Pryaniki («Koster» i «Farforovyy pavilyon» N. Gumileva. Petrograd, 1918). In: Nikolay Gumilev. Issledovaniya i materialy. Bibliografiya. — Sankt- Peterburg: Nauka. 573—577. (In Russ.).
6. Gorkiy, M. 1986. Sergey Esenin. In: S. A. Esenin v vospominaniyakh sovremennikov: v 2 to- makh. Moskva: Khudozhestvennaya literature. 2: 5—11. (In Russ.).
7. Klyuev, N. A. 2003. Slovesnoye drevo. Proza. Sankt-Peterburg: Rostok. 688. (In Russ.). Lauer, R. 1996. «Evgeniy Onegin» v manere Igorya Severyanina. In: Kontseptsiya i smysl.
8. Sankt-Peterburg: Izd-vo Sankt-Peterburgskogo un-ta. 303—313. (In Russ.).
9. Letopis' 2003. — Letopis' zhizni i tvorchestva S. A. Esenina. Moskva: IMLI RAN. 1: 1895— 1916. 736. (In Russ.).
10. Prokofyev, D. S. 2007. Slovar' literaturnogo okruzheniya Igorya-Severyanina (1905—1941). Bio- bibliograficheskoye izdaniye: v 2 tomakh. 1: Slovar'. Pskov: Gimeney. 256. (In Russ.).
11. Rozhdestvenskiy, Vs. 1986. Sergey Esenin. In: S. A. Esenin v vospominaniyakh sovremen- nikov: v 2 tomakh. Moskva: Khudozhestvennaya literatura. 2: 97—126. (In Russ.).
12. Severyanin, I. 1996. Sochineniya. Sankt-Peterburg: Logos. 1—5. (In Russ.).
13. Shumakov, Yu. 1990. Igor Severyanin v Estonii. In: Severyanin, I. Stikhotvoreniya i poemy, 1918—1941. Moskva: Sovremennik. 430—439.
14. Shumakov, Yu. 2009. Iz vospominaniy o Igore Severyanine. In: Igor Severyanin glazami sovremennikov. Sankt-Peterburg: Poligraf. 264—265. (In Russ.).
15. Terekhina, V. N., Shubnikova-Guseva, N. I. (eds.). 2005. Igor Severyanin. Tsarstvennyy pay- ats. Sankt-Peterburg: Rostok. 640.
16. Voloshin, M. 2008. Sobraniye sochineniy. Moskva: Ellis Lak. 6(2): 1088. (In Russ.).
17. Zelinskiy, K. L. 1966. Sergey Aleksandrovich Esenin (kritiko-biograficheskiy ocherk). In: Esenin, S. A. Sobraniye sochineniy: v 5 tomakh. Moskva: Khudozhestvennaya literature. 1: 7—60. (In Russ.).

[*] Используется вариант написания имени, которому отдавал предпочтение поэт.

[†] Spelling of the name preferred by the poet is used.