29-11-2021 Павел Якушкин 157

П. И. Якушкин на педагогическом поприще (материалы к биографии)

О. В. Анкудинова, З. И. Власова

П. И. Якушкин — один из крупнейших собирателей фольклора, известный самоотверженным подвижничеством и названный «первым народником» за свои многолетние хождения по разным губерниям России и изучение жизни трудового крестьянства, писатель-очеркист 1860-х годов — принадлежит по характеру своего творчества к революционно-демократическому направлению. Несмотря на значительные успехи отечественных литературоведов, установивших точную дату рождения, связи с Русским географическим обществом, переписку с А. И. Герценом, в биографии Якушкина остается много неясного. Мало документально точных сведений сохранилось о начале 1850-х годов, когда писатель избрал для своей службы педагогическое поприще. Послужной список и несколько беглых упоминаний в воспоминаниях друзей — вот все, чем располагает биограф писателя.

Для получения права на преподавание Якушкин выдержал специальный экзамен при Орловской гимназии и был назначен учителем истории и географии в Обоянское уездное училище 23 ноября 1849 года. Через год он был уволен. «Причины этого увольнения совершенно не выяснены», — пишет современный биограф писателя А. И. Баландин.

В воспоминаниях близкого друга Якушкина С. В. Максимова сделана попытка объяснить неудачу первого года службы известной прямотой характера, присущей Якушкину. В Обояни неопытного учителя подвела привычка «высказывать правду в глаза», а также постоянные встречи с крестьянами окрестных сел: «...начальнику своему по педагогической службе, имевшему обыкновение говорить всем подчиненным „ты“, он отвечал: „ты я говорю только добрым приятелям, людям, которых я ценю и уважаю, а вы говорю даже слугам“. Ему за это досталось. Песни, которым учил он ребяток между классами, приняты были за дурное намерение, выходы в соседние деревни за тем же продуктом истолкованы совсем в другую, неподходящую сторону. Над ним наряжено было следствие, кончившееся, однако, тем, что перевели его в другое училище».

Демократизм в поведении, особенно в отношении к учащимся, был явлением, непривычным в педагогической среде того времени, и вызывал подозрения у начальства. В одной из своих неопубликованных статей писатель вспоминал, что он подготовил речь для торжественного выпускного акта, «но как эту речь г. директор училищ Харьковской губернии Шопин нашел глупою, то оную и не удостоили прочтения». Скорее всего, в речи своей к учащимся Якушкин высказал мысли, с точки зрения директора, непозволительные. Для такого предположения дает основание и формулировка причины увольнения, содержащаяся в публикуемом ниже документе.

В училище, где Якушкину пришлось начать свою первую в жизни службу, обстановка была неблагоприятной: «процветали зубрежка и грубость, подобострастие к начальству и местной знати не знало границ, — пишет Баландин. — Возможно, что открытые выступления Якушкина против существующих в училище порядков и явились причиной его увольнения». С. В. Максимов подчеркивал конфликтный характер отношение с директором (по-видимому, имея в виду директора училищ Харьковского учебного округа Е. С. Шопина): «Грубое обращение директора, с которым не в силах был примириться Якушкин, было причиною размолвки, которая отразилась на судьбе Якушкина сначала переводом его из одного училища в другое, потом окончательным выходом его в отставку.

Обращение к учительству и выбор именно педагогической деятельности, видимо, не были для Якушкина случайны. Показательно, что во время своих фольклорных говоря современным языком экспедиций, предшествовавших преподаванию, молодой студент Московского императорского университета всегда интересовался состоянием преподавания в сельских училищах. Так, в 1847 году, путешествуя по Рязанской области, он посетил сельские училища в селах Дубовом и Теплом. Посещение первого он довольно подробно описал в дневниковой заметке, о втором только упомянул, так как заболел в пути, но отметил, однако, что Дубовское училище хуже Тепловского. Но и в Дубовском ему понравились ответы учеников, свободно толковавших историю и священное писание. Он отметил популярность среди сельского населения книги «Сельское чтение», составленной А. Ф. Заблоцким-Десятовским и Ф. Ф. Одоевским, и рассказал, что в народе ее зовут «русской книжицей». «Я у одного старика спрашивал, читал ли он Русскую книжицу? (Другого названия ей здесь нет). „Нет, батюшка, не читал — сам не умею, а вот внук мне и по книжке читал, и наизусть — так и режет. И стал он рассказывать да похваливать, только под конец вот что прибавил: „Вот про солдатчину так не то чтобы дурно... оно хорошо... да какое житье в солдатах? Ни роду, ни племени, бьют да колотят, да в сто лет один назад вернется, да и тому есть нечего: от работы отвык, а мастерства не знает... оно, конечно, как не брать, над кем же и господам командовать?“ Вот какое мнение о необходимости солдатчины... не над кем господам командовать! Мне кажется, трудно пленить мужика прелестью солдатской жизни», — заметил Якушкин. Он в осторожной форме высказался против фальшивых рассказов о «прелестях солдатской жизни», которые не могли быть приняты крестьянами, страдавшими от рекрутских наборов. Позднее он специально показал отношение народа к солдатчине, выразившееся в солдатских и рекрутских песнях, в очерке «Прежняя рекрутчина и солдатская жизнь».

В очерке «Чисти зубы, не то мужиком назовут» он затронул вопрос о содержании азбуки для народных школ. Встретив шедшего из училища мальчика, Якушкин разговорился с ним и услышал от него тот странный афоризм, которым и назвал свой очерк (первоначальное название его было «Науками юношей питают».) Он узнал, что этот афоризм напечатан в азбуке. «„Покажи твою книжку“, — оторопело я проговорил. Мальчик, злорадостно улыбаясь, подал книжку. Прочитал: „Чисти зубы — мужиком назовут“... Посмотрел на обертку: вижу — азбука, стоит 3 копейки, стало быть, издана для народа». Он пишет далее: «Как ни хитры-мудры были наши образователи народа в начале 50-х годов, но я все-таки не думал, что мужика можно ругать мужиком».

В этом очерке Якушкин затрагивает также вопрос о так называемых телесных наказаниях учащихся. Для самого Якушкина, как раз служившего учителем, недопустимость их очевидна. Между тем физические наказания были широко распространены в народных училищах, не только сельских, но и городских. Безнравственность этого факта возмущает писателя. Его возмущение выражено в сдержанных вопросах, которые он задает мальчику и присоединившемуся к ним в ходе беседы крестьянину:

«Вот и наш учитель зубы чистит, а сам ведь тоже не из больших бояр: сперва и сам был мужиком“. — „А теперь?“ — „Теперь до ундеров дослужился“. — „За что же он зубы чистит?“ — „А чтобы мужиком не обзывали!“ — „За что же он бьет учеников?“ — спросил я подошедшего мужика-дядю. — „А для порядку, — отвечал мужик-дядя, — чтоб к нему почтение, значит, всяк имел“. — „Да зуботычиной, пожалуй, уважения не добудешь?“ — „Разговаривай!“ — „А без зуботычины нельзя разве уже и совсем?“ — „Да ты пойми только, — убедительно стал пояснять мне дядя-мужик, — станет учитель парнишку бить; я сам, знаешь, мужик — это дело понимаю; без этого ученья не бывает; ну, а мать его или тетка — дело бабье — в толк того не возьмут, а мальчишку жаль: сейчас к учителю с своим почтением (подношением, — О. А., З. В.)“».

В конце 1850-х годов, уже оставив навсегда педагогическое поприще, Якушкин продолжал интересоваться характером преподавания. В 1858 году, путешествуя в качестве корреспондента «Русской беседы», он посетил Новгородское уездное училище и описал это посещение в своих «путевых» письмах. Он с удовлетворением отметил, что ученики отвечали не «слово в слово, а толково», и так вспоминал в связи с этим о своем опыте и положении учителя: «Я имел случай испытать все счастие быть учителем в уездных училищах и в уездных, и в губернских городах. Один раз я шел по улицам просвещаемого мною города, навстречу мне попался ученик. Тот мне поклонился, я велел ему надеть шапку, стал с ним разговаривать и шутить. Поговорив минуты две, мы с мальчиком разошлись. Увидела это какая-то старуха и замечательно оригинально выразила свое неудовольствие: „Вот так учитель! Нечего сказать! Нет, сперва учителя не таковы были! Бывало, ученик увидит учителя — за версту бежит; а попался под руку, так отпотчует, что на-поди! Сиди дома! А это что за учитель — ученик перед ним в шапке стоит!..“ При входе в Новгородское училище я вспомнил эту старуху: то-то бы она, горькая, сердилась! Ученики не только на улицах не бегают от учителей, да и в классах-то смотрят по-человечески». Сам Якушкин в годы своего учительства, был, как видим, не только гуманным и демократичным в отношении к своим ученикам, но был против бессмысленной зубрежки, рукоприкладства, против воспитания страхом. «Павел Иванович просто-напросто употреблял ту систему обращения с учениками, которая теперь признана обязательною для всех и стала общеупотребительною», — вспоминал С. В. Максимов.

В сентябре 1851 года Якушкин был определен сверхштатным учителем в Богодуховское приходское училище, а 31 мая 1852 года — исправляющим должность учителя истории и географии там же в уездном училище. Через два года он был переведен в губернский город Харьков, в уездное Харьковское училище на ту же должность. В этих перемещениях нельзя не видеть укрепления положительной репутации Якушкина как учителя. В Богодухове и в Харькове будущий писатель живо интересовался отношением народа к Крымской войне, продолжавшейся с 1853 по 1856 год, записывал слухи и толки, навещал в госпиталях раненых и записывал их рассказы. Так возник его очерк «Из рассказов о Крымской войне», опубликованный в некрасовском «Современнике». Он объясняет появление многочисленных слухов и толков тем, что газеты в Богодухове выписывали и получали «сильные, ежели не всего мира, то всего Богодухова, как города, так и всего Богодуховского уезда... Другие же, не так высоко поставленные на ступенях административной иерархии, довольствовались слухами из вторых и третьих рук об действиях наших войск». В качестве одного из таких слухов писатель приводит рассказ о столкновении русского генерала «Одеста» с турецким «Калафатом».

Начав в 1854 году преподавание в Харьковском уездном училище, Якушкин и здесь все свободное время занят изучением того, какой отклик и какую оценку находят у населения военные действия наших войск и события на фронте. «В Харькове были хоть другие толки, — пишет он, — но немногим чем отстающие от богодуховских. Через Харьков из Крыма, в то время из-под Севастополя, проезжало ежедневно по крайней мере четыре курьера в Петербург с донесениями, и для харьковцев в буквальном смысле сбывались слова сказки: „по усам текло, а в рот не попало“... Курьеры ездили, только в Харькове никому ни слова не говорили, и мы узнавали все-таки из газет, которые получали из Петербурга». Якушкин посещает раненых в госпиталях и интересуется солдатской оценкой пережитого. Он обращает внимание на плохой уход за ранеными: в полевых госпиталях для них не было даже соломы — «так лежали». В самом Харькове были устроены госпитали для двух, приблизительно, тысяч солдат. Пересылка раненых была организована неудовлетворительно, за единственным исключением: рассказывали о девушке, которая одна доставила транспорт в несколько сот человек вместо заболевшего офицера и, будучи неграмотной, покупала в пути все необходимое для раненых и при этом даже далеко не полностью истратила казенные деньги, отпущенные на их доставку. Генерал-губернатор был поражен: «Он, зная справочные цены, никак не думал, чтобы так дешево можно было довести больных до Харькова... Послали спросить солдат: довольны ли они распоряжениями этой девушки во время пути? „Матери родной не надо! — отвечали те. — Во всю дорогу сама за всеми присматривала, сама за всеми ухаживала!.. Ундерам всем руки прижала“. — „Каким ундерам?“ — „А так: какой ундер не по ней — я тебя арестую, говорит, ты у меня не балуй!.. Вот все ее и слушали, оттого и порядки были...“». Писатель не мог по цензурным условиям подробно рассказать о хищениях, происходивших за счет раненых солдат, но из его осторожного рассказа о честной самоотверженной девушке было ясно многое, о чем не говорилось.

Его интересовал моральный облик русского солдата, его поведение в бою. Он расспрашивал и ополченцев, называвшихся ратниками. «...Меня всегда поражало добродушие солдат, а в особенности ратников, — пишет он. — Как теперь вижу одного обоянского ратника, лежавшего за ранами в харьковском временном госпитале». Он приводит свой разговор с ним: «„Что ты делал в Севастополе?“ — „Палил“. — „Как палил?..“ — „Ты ведь не умеешь палить?“ — „Нас, братец ты мой, учили палить из пушек“, — отвечал ратник, строго посмотрев на меня. — „Учили?“ — „Целых, братец ты мой, три дня учили палить! Палить из пушки, не учимшись, совсем нельзя“. — „И в три дня ты выучился?“ — „Как есть выучился!..“». Передавая солдатские рассказы об отдельных военных эпизодах, писатель замечает: «Меня всегда поражало благодушие раненых рассказчиков об их подвигах, равнодушие, или, лучше сказать, крайнее отсутствие самохвальства в рассказах людей, бывших в страшных опасностях. Ежели они не знали пунктиков, в настоящее время уничтоженных (видимо, писатель имел в виду воинский устав, в начале 1860-х годов значительно измененный, — О. А., З. В.), ежели они не умели отвечать начальству как требовалось, зато никто не умел так умирать, как умирал русский солдат или ратник».

Якушкин расспрашивал раненых со страстной заинтересованностью, это ощущается и в очерке, написанном значительно позже. Дело в том, что ему самому очень хотелось вступить в ополчение. В марте 1855 года он писал И. С. Аксакову, уже поступившему ополченцем в Серпуховскую дружину: «Завидую Вам, добрейший Иван Сергеевич, — Вам удалось поступить в ополчение. Если Вы меня не выручите — я не знаю, что и делать. У Кокошкина просился я в Севастополь (он определяет в военную службу), а он не пустил; здесь ополчения, кажется, не будет, да хоть бы и было — в Харьковское я ни за что не пойду. Помогите мне, пожалуйста: запишите меня пожалуйста в Серпуховскую дружину; или же этого сделать сами не сможете, научите как я могу поступить и что мне должно делать... Чина я еще не имею все думал выходить в отставку и сделаться головой, следовательно меня можно записать простым ратником. И если я буду в Вашей дружине, Вас можно поздравить с отличным запевалой. Но это Вы только тогда сделаете, когда же будет надежды на мир (в Вене 3 марта года начались переговоры о мире, — О. А., З. Б.). В случае мира я не хочу бросать теперешнюю мою службу — как-то свыкся».

С. А. Кокошкин — харьковский генерал-губернатор — не мог принять Якушкина в действующую армию, так как у него было плохое зрение, он всю жизнь носил очки. В прошлом петербургский обер-полицмейстер, Кокошкин был также попечителем Харьковского учебного округа и насаждал в нем полицейские порядки. П. И. Вейнберг, поэт и переводчик, учившийся в середине 1850-х годов в Харьковском университете, был знаком с Якушкиным в годы его учительства в Харькове и описал в своих воспоминаниях влияние полицейских нравов на различные стороны общественной жизни. Видимо, не случайно Якушкин не хотел поступать именно в Харьковское ополчение.

Будущий писатель завел в Харькове обширные знакомства в разных кругах. Среди его знакомых встречается и профессор университета Н. Ф. Борисяк, и капитан генерального штаба С. И. Турбин, и студенты В. О. Португалов, Я. Н. Бекман, П. И. Вейнберг. Все они, за исключением Бекмана, оставили воспоминания о Якушкине. Это были прогрессивно настроенные представители студенческой молодежи. О характере их интересов говорят такие факты, как организация тайного студенческого общества, распространение рукописных памфлетов и листовок, увлечение идеями социализма, популяризация произведений А. И. Герцена. Общество было создано весной, раскрыто в 1860 году, члены его были арестованы и сосланы. Позднее Якушкин встретился с В. О. Португаловым уже ссыльным и умер у него в больнице. Сам Португалов незадолго до перевода Якушкина в Самару приехал туда в качестве врача после ссылки на Урал. За неимением фактов трудно судить, имел ли Якушкин какое-либо отношение к деятельности и к организации студенческого общества. Но и постоянное общение с простым народом в Харькове, с солдатами, с ранеными, не могло остаться незамеченным и вызывало неудовольствие начальства. Португалов встретил его в Самаре, уже тяжело больного и измученного долгой ссылкой, с горячим сочувствием.

Общественная позиция Якушкина отчетливо вырисовывается из приведенного выше материала. Однако многое остается неясным, поскольку события излагаются мемуаристами без точных дат и фактов, да и воспоминания писались уже десятилетия спустя. Поэтому особенно ценно для фактической стороны биографии Якушкина в харьковский период его жизни письмо директора училищ Харьковского учебного округа, черновой экземпляр которого сохранился в Государственном архиве Харьковской области среди материалов фонда 266 (канцелярия директора народных училищ Харьковской губернии) и был обнаружен О. В. Анкудиновой. Приводим текст этого письма.

«Его Превосходительству г. управляющему Харьковским учебным округом Директора училищ Харьковской губернии № 1999, 9 декабря 1855 года.

Учитель истории и географии Харьковского уездного училища, состоящий в XII классе Павел Якушкин, выслужил лета на утверждение его в чине губернского секретаря.

Вследствие чего, представляя при сем формулярный и краткий список о службе учителя Якушкина вместе с его документами, долгом считаю почтительнейше донести, что Якушкин (как донес мне штатный смотритель, забиравший справки о прежней службе Якушкина) по распоряжению Вашего Превосходительств» в 1850 году уволен был от должности учителя Обоянского уездного училища по неблагонадежности.

Кроме этого, Якушкин во время своего служения учителем в Богодуховском уездном училище находился под следствием по жалобе на него капитана Петрова о воровстве будто бы у него Якушкиным вещей и денег, но дело это оставлено без дальнейшего производства по случаю отыскания Петровым вещей и денег, и учитель Якушкин оправдан самим претендателем.

Что же касается до свидетельства Якушкина на звание учителя уездного училища, то он, как донес мне штатный смотритель Харьковского училища, не получал такового и, по выдержании экзамена в Орловской гимназии, определен был учителем истории и географии в Обоянское уездное училище».

Из письма директора видно, что доносы в Харьковском учебном округе считались нормой: штатный смотритель доносит директору, директор — управляющему округом. В письме, представляющем к повышению в чине за выслугу лет, директор училищ счел возможным и не унизительным для себя напомнить и об увольнении по неблагонадежности, и о несправедливом подозрении по адресу учителя, которое оказалось простым недоразумением. Из письма видно, каким ограниченным человеком был директор училищ, как ему хотелось очернить Якушкина в глазах управляющего и, видимо, помешать его продвижению по лестнице чинов. Он просто не был в состоянии понять не похожего на других учителя, который скорее всего вызывал у него раздражение своими демократическими взглядами и манерой поведения.

Несмотря на неблагоприятное для Якушкина представление, он был произведен в чин губернского секретаря, о чем сообщается в списке чиновников, произведенных в следующие чины за выслугу лет. Список сохранился в том же фонде канцелярии директора. Приводим его в части, касающейся Якушкина.

«Список чиновников Дирекции училищ Харьковской губернии, произведенных за выслугу лет в следующие чины.

Высочайшим приказом по Гражданскому ведомству 18 августа 1856 года № 168 произведены за выслугу лет:

В губернские секретари учителя народных училищ:

Изюмского (уездного училища, — О. А.) — Плетневский... с 15 января 1852 года; Змиевского (уездного училища, — О. А.) — коллежский регистратор Ланевский... с 23 ноября 1854 года; бывший учитель Харьковского уездного училища (ныне в отставке) Якушкин... с 12 января 1850 года».

Не дождавшись приказа о производстве в следующий чин, Якушкин в мае 1856 года вышел в отставку и уехал на родину в Орловскую губернию. Он поступил вопреки своему прежнему намерению, высказанному в письме к И. С. Аксакову, и больше не возвращался к преподаванию, но неизменно проявлял интерес к состоянию народных училищ, посещая их наряду с общественными и частными библиотеками и особенно интересуясь так называемыми книгами для народа и учебной литературой.

Приведенные выше документы проливают некоторый свет на положение Якушкина в качестве учителя. Оно было нелегким при полном непонимании начальством его общественной и гражданской позиции. Деятельность Якушкина во время его педагогической службы и позднее носила агитационно-просветительский характер. Он выступал против педагогической рутины. Неудивительно, что Якушкин пришелся не ко двору в Харьковском учебном округе и вынужден был оставить педагогическое поприще.

Л-ра: Русская литература. – 1982. – № 4. – С. 122-126.

Биография

Произведения