Павел Якушкин. Мужицкий год
Степными губерніями, какъ извѣстно, называютъ губерніи: воронежскую, курскую, тамбовскую, тульскую и орловскую; послѣднія двѣ не совсѣмъ степная, потому что въ тульской губерніи лѣсовъ иного, только къ Новосилю ихъ мало, а въ орловской губерніи почти цѣлые уѣзды: брянскій, трубчевскій, сѣвскій, да больше чѣмъ на половину карачевскій, дмитровскій, — сплошь покрыты лѣсами, и эти-то мѣста, а съ ними и сосѣднія, также лѣсистыя, и называются Полѣсьемъ. Въ Полѣсьѣ земля плохая, одинъ песокъ; а по степи черноземъ, да такой черноземъ, что часто толще аршина слой этого чернозема. Казалось бы, что въ степи и жить лучше, и мужикъ противъ полѣхи богаче; а на дѣлѣ выходитъ не то: полѣха — тотъ кто живетъ въ лѣсу — не въ примѣръ богаче того, кто живетъ на самомъ лучшемъ черноземѣ. А если еще прибавимъ, что степняку приходится и работа труднѣе, то поневолѣ приходитъ въ голову: отчего же это — одинъ живетъ на лучшей землѣ, другой на худшей; одинъ работаетъ больше, другой меньше; а первому жить хуже другаго?
Посмотримъ, какъ живетъ мужикъ въ самой степи, въ хлѣбородномъ мѣстѣ. Всю степную полосу можно раздѣлить еще на двѣ полосы: въ южной полосѣ сѣютъ коноплю, овесъ, гречу, рожь и пшеницу; пшеницы даже больше, чѣмъ ржи, а въ сѣверной — всѣ эти хлѣба, исключая пшеницы, которой почти не сѣютъ — не родятся; а какъ пшеница самый дорогой хлѣбъ, а на обработку ея идетъ столько же труда, какъ и на обработку ржи, то это дѣлаетъ большую разницу въ барышахъ мужика, положимъ, курскаго, и мужика тульскаго, хоть у послѣдняго конопли и больше, чѣмъ у перваго, да все-таки она не такъ выгодна, какъ пшеница: за коноплей хлопотъ больше, да и удобренія требуетъ больше. Такъ посмотримъ, какъ живетъ народъ въ сѣверной — ржаной части, въ которой, вѣроятно, и пословица сложилась: матушка рожь всѣхъ дураковъ кормимъ, а пшеница по выбору.
* * *
Если какой нибудь господинъ изъѣздитъ на почтовыхъ лошадяхъ, по шоссейной дорогѣ, Россію, то и тогда не замѣтитъ никакой разницы между одною мѣстностью и другою: таже прямая дорога, тѣже станціи, тѣже ямщики, смотрители; ѣхать на долгихъ, да по большой дорогѣ, тоже мало замѣтнаго; тѣже дворники зазываютъ проѣзжихъ съ овсомъ въ рукѣ, тѣже постоялые дворы съ большими навѣсами по всему двору. Проѣхавъ отъ Москвы прямо къ югу верстъ триста, свернемъ въ сторону, хоть вправо, хоть влѣво — это все равно; ѣхать далеко отъ большой дороги — не надо. Отъѣзжайте отъ большой дороги версты двѣ-три, и довольно: здѣсь нѣтъ уже того однообразія, какое встрѣчается на станціяхъ и на постоялыхъ дворахъ. Но если вы свернете на проселокъ — увидите большое различіе въ жизни мужиковъ, живущихъ въ очень близкихъ мѣстностяхъ.
Свернете вы въ сторону на проселокъ, проѣхавъ версты 2–3, нападете на какую нибудь деревушку; въ ней десятокъ, другой черныхъ избенокъ, объ одномъ, двухъ окошкахъ; избенки всѣ не очень весело смотрятъ: которая еще стоитъ, а которая и совсѣмъ на боку… Деревушка эта стоитъ на какомъ нибудь пригорочкѣ, который только въ этой степи называютъ горой; въ другомъ мѣстѣ его бы и не замѣтили. Подъ пригорочкомъ стоитъ прудъ, съ грязными берегами; этотъ прудъ и запружонъ вчастую только для водопоя: надо же скотину напоить; запрудишь, гнилой ручей пересохнетъ, все лѣто безъ воды, а безъ воды жить нельзя; стало быть, не мудрено, что берега грязны: скотина разбила. Случается, что прудъ пригожается еще: иногда можно и мельницу поставить; хоть объ одномъ камушкѣ, а все-таки мельница. Бываютъ мельницы и большія, да тѣ мельницы не мужицкія: либо барскія, либо купеческія; а если онѣ и общественныя — толку отъ нихъ тоже мало; мельницы эти отдаютъ въ наемъ купцамъ или кому другому; тому отъ мельницы и барышъ, а міру отъ нея мало что перепадетъ. Въ нашей же деревушкѣ прудъ безъ мельницы, прудъ мутный; вода въ этомъ прудѣ до того мутна, что и пить ту воду человѣку нельзя; горю этому мужики однако помогли: нарыли колодцевъ, стали воду доставать бадейками. Кто просто опуститъ бадью изъ рукъ на веревочкѣ, а глубокъ колодезь — придѣлали журавля; а еще глубже или на журавль, слеги не хватило, то кое-какое колесо, а чаще простой валикъ, — тѣмъ колесомъ и достаютъ воду. Зимой такую деревушку, всю и съ прудомъ, до того заносить снѣгомъ, что и не видно, гдѣ избы стоятъ, гдѣ прудъ; да до того заноситъ, что и воротъ отворить нельзя; такъ скотъ и на водопой не гоняютъ, а то, если можно, черезъ крыши переходятъ.
Въѣзжаемъ мы въ эту деревню на восходѣ солнышка раннею весной: въ оврагахъ снѣговая вода бѣжитъ, прудъ надувается; но снѣгъ еще не сошелъ, только на пригревѣ высохло. На сухомъ-то мѣстѣ въ концѣ деревня собрались крестьянскія дѣвушки, всѣ разряженныя: съ чистыми полотенцами на головѣ, съ лентами въ косѣ, въ бѣлыхъ льняныхъ рубашкахъ, въ нарядныхъ поневахъ, всѣ обутыя, — правда, что обуты которыя и въ лапти, а то есть которыя и въ коты. Подъѣзжаете ближе и слышите — дѣвки пѣсни поютъ:
Весна красна
На чемъ пришла,
На чемъ пришла,
Пришла, пріѣхала?
— «На кобылѣ вороной —
Съ сохою, съ бороной»!
— Что дѣвки пѣсни поютъ? спроситъ какой нибудь заѣзжій на ту пору въ деревушку:- теперь великій постъ, а здѣсь дѣвки пѣсни поютъ!
— Законъ такъ велитъ! отвѣтили бы тому заѣзжему человѣку: — вѣдь нонче Благовѣщенье.
— Какъ законъ велитъ дѣвкамъ великимъ постомъ пѣсни пѣть? будетъ допытываться тотъ:- да еще въ такой большой праздникъ — Благовѣщенье, — до обѣдни!..
— Дѣвки тѣ не пѣсню поютъ.
— Какъ не пѣсню?
— А такъ не пѣсню! отвѣтитъ тотъ, кого спрашивали:- не пѣсню; это весну закликаютъ.
Проѣзжій человѣкъ и изъ этого ничего не пойметъ, опять станетъ допытываться: какъ это весну закликаютъ, для чего, да почему? И будутъ ему толковать, а онъ все-таки ничего не пойметъ, ничего здѣсь не скажетъ, только, выѣхавши изъ той деревни, всѣхъ дураками обзоветъ.
— Дураки! скажетъ онъ:- великій постъ, такой большой праздникъ, а тутъ дѣвки во все горло пѣсни дерутъ, какую-то весну закликаютъ…. Грѣхъ какой творятъ!..
А тутъ и не понимать-то нечего: всякій, кто мало-мальски учился, знаетъ, что давно-давно, вотъ ужь скоро 900 лѣтъ будетъ, какъ русскіе прадѣды нашихъ прапрадѣдовъ православную вѣру приняли, а прежде этого были у нихъ богами — домовой, лѣшій, водяной… вотъ хоть теперь и весна-красна… Этимъ-то они богамъ прежде и службу справляли, да и до сихъ поръ простой народъ трудно увѣритъ, что этихъ домовыхъ да лѣшихъ и на свѣтѣ-то никогда не было. Вотъ хоть бы н весна красна — развѣ это живая весна? Хоть ты ей молись, хоть ты ее брани, весна все таки придетъ; за весной лѣто, а тамъ зима; и закликать ихъ нечего. Вотъ простой народъ, не зная порядкомъ ничего, домовыхъ да лѣшихъ ругаетъ, и веснѣ красной по прежнему молится, такъ какъ ей еще до православной вѣры молились, — все еще весну закликаютъ и по прежнему дѣвки поютъ:
Весна красна,
На чемъ пришла?
Напѣлись дѣвки до сыта и разошлись по домамъ, а дома ужь обѣдъ собираютъ: накрыли столъ чистымъ настольникомъ, положили ложки, ковригу рѣшетнаго хлѣба, хоть и не чистаго, — этотъ годъ, пожалуй, до новины не дотянетъ, такъ еще съ зимы стали бабы печь изъ муки съ мякиною. Всѣ помолились на иконы и всей семьей сѣли за столъ. Старикъ накроилъ хлѣба, старуха поставила большую чашку варева на столъ; всѣ взяли по ломтю хлѣба, по ложкѣ и перекрестились. Хлѣбнули по ложкѣ, положили ложки на столъ и заѣли хлѣбомъ; потомъ спять взяли по ложкѣ варева, положатъ опять ложки, пока хлѣбъ ѣдятъ… и все такъ благочестиво, такъ истово…
— Не прибавить ли еще, родные? спрашиваетъ старуха-хозяйка, увидавши, что въ чашкѣ ужь варева не стало.
— Подлей! отвѣчаетъ хозяинъ.
Съѣли еще чашку, испили квасу-сыровцу, встали, вышли изъ за стола и всѣ опять стали Богу молиться — за обѣдъ Бога благодарить.
Что же такое они ѣли? Вѣдь нынче Благовѣщенье — праздникъ, разрѣшеніе не только вина и елея, да и на рыбу разрѣшеніе, стало быть, и рыбки было въ варевѣ? Нѣтъ, рыбки-то у нихъ не было — въ своемъ прудѣ рыба не водится, а хоть бы и водилась, такъ не про какого нибудь мужика, а про тѣхъ, кто побогаче мужика: отдали бы на откупъ рыбную ловлю въ прудѣ, а откупщикъ позволилъ бы развѣ взглянуть на рыбу, да и то еще если бы позволилъ, а то и взглянуть не даетъ — прогонитъ… Купить для праздника Господня рыбки? Купилъ бы… да купила-то — не хватило!.. Что же они ѣли? А вотъ что: сварила баба щей пустыхъ, да забѣлила ихъ коноплянымъ сокомъ: масла постнаго тоже не хватило…
На другой день всѣ мужики стали собираться къ работамъ, что лѣтомъ идутъ: кто сталъ соху ладить, кто борону справлять, кто сбрую чинить. Послѣ Благовѣщенья скоро за пахотьбу приниматься; не даромъ старики говорятъ, что о Благовѣщенье и на саняхъ недѣли или переѣздишь или не доѣздишь; а снѣгъ сойдетъ, земля оттаетъ, надо овесъ сѣять: вѣдь овесъ сѣять опаздывать нельзя; и пословица говоритъ: «овесъ сѣй хоть въ золу, да въ пору, а въ дождь сѣй рожь». Придетъ пора сѣять овесъ, тутъ ужь некогда ждать.
Вотъ и совсѣмъ весна наступила: земля отошла, мужики помолились Богу — засѣяли овесъ, и только стали землю подъ рожь пахать — а у котораго еще съ озими паръ поднимать, а тамъ опять за пашню подъ озимое, гулять некогда — надо еще засѣять гречиху; а въ петровки другая работа — сѣнокосъ подойдетъ! Бабамъ тоже свое дѣло: пеньку мять, овесъ полоть, капусту сажать, а которая и картошку посадитъ — тоже дѣла не оберешься!..
Рано утромъ ѣдетъ мужикъ въ поле, на своемъ загонѣ овесъ ломать; лошаденка у него нельзя сказать, чтобъ ужь очень на видъ-то хороша была, да за то лошадь, хоть и старая, да выносливая, а всего то за нее дадено восемь рублей — только!.. стало быть, и красоты отъ нее ждать большой нечего!.. Пріѣхалъ на свой загонъ, соху поставилъ какъ надо, снялъ шапку, помолился на востокъ Богу, и принялся пахать; пашетъ, а самъ пѣсню какую-то замурлычетъ, то галку кнутомъ стебнетъ — а галокъ за нимъ штукъ семь перелетываетъ: онъ палицей подниметъ землю, а съ землей выворотитъ съ сотню земляныхъ червей; такъ галки, какъ завидятъ, гдѣ мужикъ пашетъ, такъ за тѣмъ мужикомъ и перелетаваютъ!.. Пахалъ мужикъ, лошаденка у мужика, пріустала, да и самому пожевать захотѣлось. Выпрягъ онъ свою лошаденку изъ сохи, спуталъ ей переднія ноги и пустилъ на неподнятый еще паръ; а самъ вытащилъ изъ какой-то тряпки круто посоленый кусокъ хлѣба, перекрестился на востокъ, сѣлъ около сохи, съѣлъ свой кусокъ бережно; крошку хлѣбную ронять не годится: хлѣбъ даръ Божій! потомъ легъ, заснулъ немножко, а тамъ опять пахать! Выпахалъ мужикъ уже больше полъосминника, больше осьмой части сороковой десятины; теперь обѣдать пора. Выпрягъ опять онъ лошаденку, оставилъ соху на загонѣ, сѣлъ на нее верхомъ и трушкомъ поѣхалъ домой; а къ тому времени и баба съ работы вернулась, собрала обѣдъ; мужикъ пообѣдалъ, чѣмъ Богъ послалъ, отдохнулъ, и опять пахать до поздняго вечера.
Бабы, дѣвки тоже цѣлый день, съ ранняго утра до поздняго вечера, на работѣ; мальчишка лѣтъ 10, и тотъ помогаетъ отцу въ нотахъ его работахъ; мальчикъ десяти лѣтъ ужъ бороноволокъ: прицѣпятъ борону къ лошаденкѣ, посадятъ верхомъ, онъ и пашню заборонуетъ не хуже большаго мужика, и лошадь напоитъ, и въ ночное сгонитъ: тому тоже работа, положимъ, работа не большая, работа веселая, а все-таки работа: не будь мальчугана, пришлось бы самому большому справлять ребячье дѣло!.. и эту трудную работу принесла весна, которая:
Пришла пріѣхала
На кобылѣ вороной
Съ сохою, съ бороной.
Чего же обрадовался народъ этой красной веснѣ, которая выгнала поголовно весь народъ изъ дому въ поле? Почему наши прадѣды радовались веснѣ красной — я не скажу, а почему теперь народъ радуется ей — я понять не могу: труды, работа неустанная, безпрерывные труды, часто и въ праздники работа, которую и отложить нельзя — вотъ что значитъ весна въ степной полосѣ Россіи. И работаетъ мужикъ безропотно, не скучая работой даже: видно, сама работа его займамъ. И въ самомъ дѣлѣ, простой человѣкъ только и живетъ своей пашней, ее только одну и любитъ: что ему за дѣло, что какіе-то два короля воюютъ, что какого-то генерала смѣнили? Эти міровыя дѣла тогда только его интересуютъ, когда прямо его касаются; война съ нашимъ царемъ — наборъ будетъ, пожалуй, достанется идти работнику, пахать некому будетъ, нанять надо — надо отстаивать свою землю-кормилицу. Послушайте, о чемъ толкуютъ старики, сидя вечеркомъ по праздникамъ у какой-нибудь избы на завалинкѣ — все объ однихъ земляхъ, о погодѣ, о дождяхъ.
Работа нѣсколько унялась, не кончилась совсѣмъ — работы и въ вѣкъ не кончить всей, а только что унялась — теперь можно и къ сосѣду въ другой приходъ на праздникъ поѣхать. Престольный праздникъ у мужиковъ празднуется по возможности хорошо; на этотъ праздникъ по праздничному собираются всѣ родные и пріятели. Всякъ сходитъ въ церковь въ обѣднѣ, а время нѣтъ, то зайдетъ въ церковь Богу свѣчку поставить и выйдетъ изъ церкви, набожно перекрестясь, а у церкви сидятъ старцы съ чашечкой, въ рукѣ, и поютъ стихъ про Лазаря, Егорія, Ѳедора Тирона, да этихъ стиховъ много, а теперь поютъ и про вознесеніе Христово.
Пройдетъ мужикъ мимо старцевъ, подастъ христову милостыню и пойдетъ на ярмарку: кому надо что купить, кому что продать. У мужика къ этому времени пенька готова, а на ярмарку съѣзжаются изъ ближнихъ городовъ купцы, которые скупаютъ пеньку; другому надо лошадь купить, а иной горемыка послѣднюю коровенку тащитъ; деньги нужны: дома соли даже нѣтъ.
Но когда войдешь въ красный рядъ — тутъ уже все смотритъ празднично. По обѣимъ сторонамъ стоятъ палатки изъ холста; самыя ближнія заняты, разумѣется, барскимъ товаромъ: конфектами, чаемъ, помадой, духами работы Мусатова или Ралле, шампанскимъ домашняго приготовленія и всѣмъ, чего требуетъ изъ бакалеи какой-нибудь не очень прихотливый помѣщикъ или помѣщица. Въ другихъ также красный товаръ барскій:- ситцы, сукна, канифасы; впрочемъ, и крестьянскій товаръ здѣсь держатъ; а дальше пойдетъ ужь одинъ крестьянскій: въ однихъ дешевые пряники, которыхъ никакимъ зубомъ простому человѣку и не укусить, а которые есть и мягкіе, да ужь больно не прихотливы — на одномъ суслѣ замѣшаны. Здѣсь, кромѣ этихъ пряниковъ, найдете рожки, черносливъ, орѣхи разные: и простые каленые, и кедровые, найдете и подсолнечниковъ. А тамъ еще лавки съ краснымъ товаромъ, но съ товаромъ уже простымъ: платки росписные, кушаки, шапки, шляпы…
На ярмаркѣ всякаго мужика, бабу, чествуютъ купцы: какъ бы много покупщиковъ не столпилось въ лавкѣ, торгашъ всѣмъ успѣетъ товаръ какой кону надо показать.
— Покажи-ка ситцу получше! говоритъ одна баба купцу, приходя въ лавку съ краснымъ товаромъ.
— А покажи платковъ! приказываетъ другая.
— Съ вашимъ почтеніемъ, отвѣчаетъ купецъ первой бабѣ, выкладывая на прилавокъ нѣсколько кусковъ ситцу.
— А платковъ-то?..
— Какихъ тебѣ, лебедка, требуется? Для старухи какой, или самой носить? такъ и выбирать будемъ.
— Мнѣ поцвѣтнѣй выбери.
— Самой, значитъ! замѣчаетъ купецъ.
— Ты дай мнѣ ситцу показистѣй, требуетъ одна баба:- а то какіе ты показываешь?!..
— Что ни на есть самые лучшіе: всѣ купчихи тотъ ситецъ носятъ!
— Разсказывай!..
— Мнѣ все равно! Я и другихъ покажу… Кому что требуется. Не понравятся ли эти? спрашиваетъ купецъ, показывая другіе ситцы.
— Нѣтъ ли получше платковъ? говоритъ другая баба:- эти какъ будто ужъ не тово!..
— Какихъ же лучше надо? Ты, молодка, взгляни хорошенько: это ли не товаръ? какого тебѣ лучше?
Критика
