Два Ерофеевых или русский постмодернизм на распутье
Никита Жуков
В толстых литературных журналах очень много пристрастных статей, посвященных творчеству Виктора Ерофеева. Критики безапелляционно обвиняют писателя в творческой импотенции и литературной заурядности.
Причем, Виктор Ерофеев не угодил ни только своим идеологическим и эстетическим оппонентам,что вполне понятно-Сорокина и Пелевина традиционалисты тоже никогда не переваривали. Но Ерофеева не принял и его, казалось бы, родной, либеральный лагерь. Так получилось, что вся отечественная критика единодушно провозгласила Ерофеева бездарным писателем.
Дмитрий Быков, например, считает Ерофеева недостойным даже критики, поскольку за ерофеевскими фиоритурами , по его мнению, скрывается пустота. (Тот факт, что каждый роман Быкова представляет собой гальванизированный труп и очередную попытку возродить устаревший дискурс, мы опустим)
Анна Латынина обвиняет Ерофеева в снобизме и безграмотности. Валерия Пустовая, понятное дело, не любит Ерофеева за «бездуховность» и «телоцентризм». Ермолину тоже не нравится разврат и «западничество».
Кроме того, большинство литературоведов, критиков и невзыскательных читателей всегда сравнивают Венедикта Ерофеева (автора поэмы «Москва-Петушки») и Виктора Ерофеева, зачастую, конечно, не в пользу последнего. Иногда их и вовсе путают, не замечая в их творчестве фундаментальные онтологические разногласия.
Наконец, дОценты с МГУ превзошли в своей злобе всех, написав кляузу на писателя в высшие инстанции.
В чем же причина такой оголтелой ненависти?
Резонёрство современных отечественных «мыслителей» напоминает блювотину запойного пьяницы. Эта смрадная блювотина красно-коричневого цвета переполнила вовремя подставленный тазик с надписью «Ничто».
В роли философов у нас выступают филистеры, искренне считающие себя наследниками Достоевского и Толстого. Доценты, которые любят жонглировать словами «Традиционализм», «Метафизика», «Богоизбранность». Они ищут точку нетождества с такой же страстью, с какой любовник ищет заповедную точку G у своей партнёрши. Подобно шизофреникам, они взаимствуют западный традиционалистский дискурс и западную же терминологию софистики, противопоставляя себя…западу. Как говорится, чем бы пустота не тешилась, лишь бы концептуализировалась.
Собственно, отечественные постмодернисты как раз и занимаются тотальной деконструкцией. Но в отличие от почвенников, они не бегут от пустоты и не пытаются её законцептуализировать. В конечном счете все концепты, как идолы, свергаются со своих пьедисталов в черную бездну великого ничто.
Эссе «Русские цветы зла», написанное Ерофеевым в 1997 году можно считать манифестом русского постмодернизма, утверждением антигуманизма в новой русской литературе. В нем Ерофеев подтвердил мысль немецкого поэта Арно о том, что после Освинцима искусство не может быть прежним.
«Человек хорош, обстоятельства плохи» — эту фразу, сказанную Базаровым, как считает Ерофеев, можно поставить эпиграфом ко всей русской литературе:
«Русская литература не захотела расставаться с оптимистической иллюзией. Она потянулась за народническим беллетристом Владимиром Короленко с его крылатыми словами: «Человек создан для счастья, как птица для полета», за Горьким, возвестившим: «Человек — это звучит гордо». Оба высказывания легли в фундамент социалистического реализма.
Смешивая гуманизм как «пракоммунистическую» философскую доктрину Ренессанса с непосредственным человеколюбием (то есть «добровольной» любовью человека к человеку), советские идеологи выставляли каждого, кто сомневался в гуманизме, как врага человечества. Такой подлог породил в советской культуре то, что Андрей Платонов назвал оргией гуманизма. Впоследствии эти оргии превратились в литературу лжи и позора с такими наворотами бреда и графомании, которые явили собой непревзойденные образцы китча.»-писал Ерофеев.
В каком-то смысле Ерофеев, как и его единомышленники по литературному цеху- Юрий Мамлеев, Виктор Пелевин, Владимир Сорокин-стал русским эпигоном Маркиза Де Сада.
Показать наглядно, чем отличается гуманистическое мировоззрение от постмодернизма в русской литературе, можно на примере культовых произведений двух Ерофеевых.
Знаменитая поэма Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки» постмодернистская лишь формально, стилистически.
Корнями же она уходит в традиционную русскую литературу, в «Мертвые Души», что и хотел подчеркнуть Венедикт, обозначив жанр поэмой.
Для Венички (протоганист поэмы) алкоголь-это концетрат инобытия, который он принимает от тошноты. Но тошноты не физиологической, а экзистенциальной, «сартровской».
Затем Веничка отправляется на вокзал, садится на поезд «Москва-Петушки». Конечная станция описывается Веничкой, как нечто утопическое: «Петушки- это место, где не умолкают птицы ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех — может, он и был — там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен». По дороге он напивается, ходит по вагонам, встречает друзей-таких же беспробудных пьяниц, пускается в монологи, рассказывает истории. Сам поезд- воплощение Руси, гоголевской птицы-тройки, неизвестно куда несущейся: «глядела мне в глаза моя Родина, выползшая из орбит, на всё готовая, большая.»
В поэме явно прослеживается аналогия с библейским сюжетом. По дороге Веничка испытывает все мытарства, искушается сатаной, а в конце его ведут на заклание. До станции Петушки он так и не доехал.
Итак, в поэме Венидикта Ерофеева Россию олицетворяет собой поезд, который ходит по кругу. Но кольцевые дороги, известно, никуда не ведут, и до заветных Петушков ждать целую вечность. А тот, кто малодушно решит сойти с поезда, расплатится за это своей жизнью. Бесполезно идти против фатума. Можно лишь уйти в другую реальность путем алкогольной инициации и наслаждаться невыносимой легкостью бытия. В этом ведь и заключается древняя мужицкая мечта, выраженная некогда Есениным- «бросить все, отпустить бороду и бродягой пойти по Руси».
У Виктора же Ерофеева образ родины-это «русская красавица», собирательный образ всех женских типажей в русской литературе. Главная героиня одноименного романа- утонченная, но ветреная (мягко говоря) девушка по имени Ирина Тараканова, которую «пускают по кругу» всякие мерзавцы: посолы дружественных социалистических республик, советские мажоры, разные чиновники и министры. В конце концов она встречается с советскими диссидентами (у Виктора Ерофеева они обычно представлены в виде беспомощных импотентов), которые уговаривают её пожертвовать собой ради спасения России. Для этого Тараканова должна вступить в контакт с Узурпатором-некой темной силой. Узурпатором оказывается призрак покойного советского чиновника, который насилует её и она беременеет. Вскоре после этого Ирина Тараканова пишет покаятельное письмо и покончит жизнь самоубийством, поскольку не хочет рожать миру нового Гитлера.
То есть Виктор Ерофеев видит главную проблему не в русской метафизике вечного возвращения и не в слепом фатуме, а в русской душе.
Роман «Русская Красавица» по своей сути дистопия. Дистопия подразумевает под собой разрушение ложных мифов.
Поэма «Москва-Петушки»- трагедия. В ней нет перспективы на дальнейшую жизнь.
«Москва-Петушки»-это декаданс отечественного постмодернизма.
29/04/18
