Традиции Ш. Перро в романе Ш. Нодье «Фея хлебных крошек» (1832)
Е. В. Казак
Как известно, из классической литературы Шарль Нодье особо выделял творчество Шарля Перро. Именно о нем он говорил как о писателе, «реабилитировавшем» эпоху, во многом опиравшуюся не на античный, а на национальный материал. Ссылки на сказки Перро у Нодье часты и всегда восторженны. Один из самых глубоких российских исследователей Нодье Вера Мильчина, переводчик и комментатор его трудов, не однажды повторяла слова писателя о роли национальной традиции в романтической доктрине: «Народная культура не уступает «высокой», «серьезной» литературе писатель называл героев народных сказок, канонизированных Ш. Перро - Мальчика-с-пальчик, Синюю Бороду и Кота в сапогах - Одиссеем, Отелло и Фигаро детской литературы, которым обеспечена столь же долгая жизнь». Поэтому нужно обратиться к национальному прошлому - к преданиям и легендам, которые хранит народная память.
Культура прошлого - народная культура - культура «фантастическая», основывающаяся на тех вымыслах, что создает фантазия народа, - эти три компонента Нодье ценил больше всего, и они были для него неразлучны». В романе «Фея хлебных крошек» Перро упомянут не однажды, но, прежде всего, обращает на себя внимание название, где образ феи выдвинут на передний план и восходит к фольклорно-сказочному началу, которое пронизывает «Истории и сказки былых времен» знаменитого сказочника XVII столетия. Появление фей в народных преданиях фольклористы связывали с древними верованиями и обычаями, в частности, с обрядом гадания накануне Нового года, когда в каждом доме выставляли вино и выпекали хлеб, готовя угощение для фей, которые ходили из дома в дом, держа в правой руке счастье в виде украшенного цветком ребенка, а в левой - несчастье в виде ребенка плачущего. Роль феи в сказочном повествовании часто сводится к покровительству страждущему, покинутому, или в справедливом распределении даров: злому - лягушки и змеи, доброму - драгоценности и цветы. Иначе толкует образ феи Ш. Нодье. Его роман сложен по своей структуре и прихотливо скомпонован из двадцати шести глав с предисловием «читателю, который читает предисловия» и заключением, «которое ничего не объясняет и которое можно не читать».
Дробление сюжета между тем обусловлено своеобразием повествовательной манеры: рассказчик, сидя у камина, фантазирует вслух, его монолог обращен в никуда. Огромная эрудиция, многочисленные аллюзии на литературные образцы, острые критические замечания по поводу прочитанного и собственных творческих исканий, бесконечный перечень реальных имен создают пеструю мозаику, из которой возникает интеллектуальный портрет автора, тонко чувствующего и современность, и старину. Его монолог прерывается включением в романную игру камердинера Даниеля Камерона, который становится слушателем-персонажем. Шотландское происхождение слуги придает повествованию дополнительное движение, перемещая сюжет в иную локальную среду - в Глазго, где в лечебнице для умалишенных («лунатиков», как называет их Даниель) находится корабельный плотник Мишель. Последующие романные главы включают в себя историю жизни Мишеля, его взросление, моральное возмужание, любовь-сострадание к нищей карлице Фее Хлебных Крошек, которая станет его женой, и маниакальное стремление найти цветок поющей мандрагоры, способный спасти Карлицу от смерти и превратить в прекрасную принцессу Балкис.
Из сказочной покровительницы, крестной матери и защитницы от несправедливой судьбы Фея у Нодье превращается в возлюбленную, соединяя в себе черты Мелюзины, Вивианы, Морганы, - героинь рыцарских романов и преданий, уже нашедших свое место в европейской романтической литературе. Объясняя необычность имени феи, плотник Мишель вспоминает, что нищенка-карлица, сидящая на паперти перед главным входом в гранвильскую церковь, обладала обширными знаниями и говорила на всех языках, помогая делать переводы школьникам: «... это снискало ей большую славу среди учеников нашей школы, куда она приходила каждый день, чтобы собрать остатки завтраков, и, основываясь на этой ее привычке, а равно и на впитанных нами с детства суевериях и россказнях наших кормилиц и слуг, мы, мальчишки, прозвали ее Феей Хлебных Крошек». Став лучшим плотником в округе, Мишель полюбит нищую старушку, которая по ночам будет превращаться в красавицу Балкис.
Это имя этимологически восходит к имени царицы Савской, жившей в легендарные времена царя Соломона и имевшей отношение к постройке знаменитого храма. И это, второе имя Феи, возвращает нас к загадочному образу матушки Гусыни, от имени которой Шарль Перро в 1696 году будет рассказывать свои «истории былых времен». Знаток древностей, библиофил, в течение многих лет заведовавший библиотекой Арсенала, Шарль Нодье в тридцатых годах XIX века прольет свет на таинственную связь между двумя образами. Много позднее, в 1875 году, в России выйдет статья выдающегося филолога-медиевиста А. Н. Веселовского «Опыты по истории развития христианской легенды», где обнаруживается связь между апокрифическими сказаниями о царице Савской и Королеве Гусыне: «Сивилла, Самовила - reine Pedauque (королева Гусыня) - Берта». Такую связь прослеживает ученый: «Она красива, богата, но одна нога у нее похожа на гусиную. Она стыдилась этого недостатка, хотя стояла и ходила этой ногой. Дошли слухи о Соломоне, его справедливости. Он заставил царицу Савскую пройти через поток, (чтобы царица подняла подол и обнажила ноги - Е. В. Казак) и хотя через поток был перекинут мостик, но она, познав святость адамова дерева, идет через поток. За это ее гусиная нога принимает человеческий вид». В романе Ш. Нодье кипарисовые доски для дворца царя Соломона заготавливает родной дядюшка Мишеля плотник Андре, и такая перекличка времен - из легендарного, сакрального, в современное, профанное, - характерна для всей образной структуры романа. Подобное уже было в сказках Ш. Перро, который дополнял свои сказочные сюжеты своеобразными финалами в виде поэтических сентенций - moralité, которые одновременно являлись и лирическими размышлениями о житейских превратностях, и протяженностью конфликта из «старых времен» до «новых».
Л-ра: Від бароко до постмодернізму. – Дніпропетровськ, 2003. – Вип. 6. – С. 66-68.
Произведения
Критика
