25.10.2018

Фридрих Глаузер. Власть безумия. «Люди, они милы и добры...»

«Люди, они милы и добры...» Детективный роман Власть безумия. Фридрих Глаузер. Читать онлайн

— Итак, здесь я убиваю своих пациентов, — сказал доктор Ладунер и открыл дверь в «Б»-1. — Но я не собираюсь показывать вам свои жертвы, нет, нечто совсем другое…

Голый зал. Деревянные столы, старые, шершавые, засаленные. Низкие скамейки без спинок. Одна дверь настежь раскрыта, ведет в сад. Они ведь находятся на первом этаже.

За столами сидели мужчины и щипали свалявшийся конский волос. Выражение глаз пустое. Один из них вдруг резко вскочил, высоко подпрыгнул, будто ловил муху, завизжал и рухнул на пол. Другой ходил вокруг Штудера кругами, приблизился к нему, глаза остекленели, и вдруг он начал самым обыденным тоном рассказывать шепотом такие немыслимые непристойности, что Штудер невольно попятился назад. А остальные продолжали болтать друг с другом; потом случилась небольшая потасовка, усмиренная мужчиной в белом фартуке. «Швертфегер!» — позвал его доктор Ладунер. Человек в белом фартуке подошел к ним. Он был невысокого роста, с сильными бицепсами и чем-то напоминал дояра.

— Вот это палатный из «Б»-один, — представил его Ладунер. — Ну а про вахмистра Штудера вы уже слышали? Приведите ко мне Лайбундгута.

Он потащил Штудера к открытой двери, вышел в сад.

— Здесь потом все будет по-другому, — сказал он и показал назад в зал. — Заново покрасят, поставят лавки разных цветов, повесят картины… Но всего сразу не сделаешь. Впрочем, Штудер, я собираюсь показать вам Лайбундгута только ради того, чтобы вам стал яснее случай с Каплауном. Вы меня поймете. Я верю вам, Штудер… Лайбундгут — на швейцарском диалекте эта фамилия звучит как «либ унд гут»…[19]

Они обошли вытоптанный квадрат газона, приблизились к маленькому фонтанчику, вода едва струилась. Листья кленов поникли, а солнце, выглядывавшее из-за облаков, палило нещадно…

Швертфегер вернулся назад с пациентом, рот у того был набок. А в глазах такой чудовищный страх, что Штудера мороз пробрал по коже.

— Добрый день, Лайбундгут, — сказал Ладунер приветливо. — Как дела?

Видно было, что человек прикладывает неимоверные усилия, чтобы ответить. Веки хлопали, рот двигался, но кроме несвязного мычания, ничего не выходило.

Он взял Ладунера за руку, отпустил ее. Вдруг он нагнулся, положил ладони на гравий и так, стоя на четвереньках, заговорил, глядя в землю.

— Спасибо, господин доктор, — сказал он. Голос был грубым, но чистым. — Мне намного лучше. Можно мне скоро вернуться домой? — Он оттолкнулся от земли выпрямился и впился, полный ожидания, в Ладунера глазами.

— А разве здесь не лучше, чем дома, у братьев? — спросил Ладунер.

Человек собрался с мыслями, опять опустился на четвереньки и сказал в таком положении тем же грубым, но четким голосом: он хочет на свободу, у него много работы в хлеву.

— Еще немного терпения, Лайбундгут. Вы должны сначала окончательно выздороветь и разговаривать опять, как все люди.

Печальное качание головой. Потом последовал ответ, произнесенный опять в землю, на четвереньках: этого он больше никогда не сможет.

— Идите работайте, — сказал Ладунер мягко.

И человек пошел, опустив голову.

Лицо Ладунера приняло грустное выражение. Он опять схватил Штудера за руку и потащил его к скамейке в саду.

— Лайбундгут Фриц, из Герценштайна, сорока трех лет. Вместе с тремя братьями имеет дом и земельные угодья средних размеров… Он самый слабый среди них, не очень умен. Но добродушен. Родители умерли. Все четверо братьев остались холостыми. Фриц должен был выполнять тяжелую и грязную работу, он не ленив, но настолько простодушен, что никогда не требовал денег никогда не ходил в трактир, всегда возился по дому. Наверняка у него никогда не было любовных отношений. Братья — люди со странностями. Нельзя сказать, чтобы они мучили его, но, безусловно, обращались с ним тиранически. А он все безропотно сносил. Однажды ночью, зимой, месяцев семь назад, они возвращались все трое навеселе домой. А Фриц не успел вычистить как следует хлев. Они вытащили его из постели, избили, швырнули в поилку для скота, что у колодца, вернулись, еще раз избили и бросили его там. Когда он, очнувшись, подполз к дому, дверь была заперта. Всю ночь он пробыл на улице. Он крепкого телосложения, потому и не заболел. Но с того дня он ни с кем не может разговаривать стоя, выпрямившись во весь рост. Речь появляется, только когда он пригибается к земле и опускается на четвереньки. В остальном он психически в полном порядке, вот только это, не может разговаривать стоя прямо, как все люди… Абсолютно ясно, что он хочет выразить своим примитивным языком позы и жеста: вы обращались со мной как с собакой, вот я собакой и останусь. И буду разговаривать только на четвереньках. Ясно! Не так ли? И самое удивительное, что мы в ближайшие дни отпустим его, естественно так и не вылечив. Братья отказываются платить за его дальнейшее пребывание здесь. Старший из них сказал мне, ему совершенно безразлично, что Фриц не может разговаривать стоя прямо, главное — чтоб он мог «ишачить»… А он, Лайбундгут Фриц, — работяга. Он не возражает вернуться назад к своим братьям. Свобода ему дороже чистой постели и приличного обращения с ним… Потому что братья — люди, а не сумасшедшие. А люди — это вы и сами знаете, люди… — И Ладунер повторил игру слов с фамилией Лайбундгута: — Они милы и добры…

Молчание. Ладунер вертел в пальцах желтый кленовый листок. Он смотрел, не мигая, на деревянный частокол, которым был обнесен сад отделения «Б»-1.

— Искалечить и согнуть можно не только тело, но и душу. Герберта Каплауна мне тоже предстоит распрямить. Он может рассуждать, действовать, мыслить и чувствовать, только стоя на четвереньках… Раньше в наказание людей сажали в клетку в согнутом положении. Душа Герберта Каплауна тоже была в юности согнута и содержалась под замком… Большего я вам сообщить не могу. Вы сами видели господина полковника… А остальное не так уж и трудно представить… В случае с Гербертом Каплауном я прилагаю большие усилия, потому что, мне кажется, я действительно смогу кое-что исправить. Благодаря спокойным, корректным действиям. В случае Лайбундгута я уже ничего не могу изменить. Опасно желать изменить слишком многое. Психическое состояние душ, попадающих к нам, напоминает чаще всего измятые и изодранные в клочья одежды… И я частенько сравниваю нас, — попробовал невесело пошутить Ладунер, — с огромным комбинатом бытового обслуживания. Мы штопаем и отпариваем души…

Молчание. Фонтанчик громко зафыркал.

— Да-а, Герберт Каплаун, — сказал доктор Ладунер озабоченно.

А у Штудера вдруг появилось ощущение, что на коленях у него лежит раскрытая книга. И он без труда читает:

«…не остается безучастным к судьбе своего пациента; отсюда возникает опасность слишком тесной привязанности к нему…»

Научно сформулировано! И звучит убедительно.

А как это осуществить на практике?

Тесная привязанность! Точнее и не скажешь!..

Но как можно бороться с участием и человеческой привязанностью?

Штудер ни о чем не спрашивал, он сидел, уставившись на мелкий гравий, освещенный ярким солнцем.

А все-таки его так и подмывало спросить:

«Что вы делали в коридоре отделения „Т“ в ночь со среды на четверг? Что вам известно о местонахождении показательного больного Питерлена и где вы скрываете Герберта Каплауна?»

Но вахмистр молчал. Он сам себе казался директором банка, предоставившим с тяжелым сердцем и только из чувства сострадания огромный кредит своему другу, теперь вот проводившим бессонные ночи, одну за другой, потому что не знал, платежеспособен его друг или нет, а вдруг он возьмет и объявит о своем банкротстве…