25-10-2018 Фридрих Глаузер (Friedrich Glauser) 104

Фридрих Глаузер. Власть безумия. Бумажник

Бумажник. Детективный роман Власть безумия. Фридрих Глаузер. Читать онлайн

На кофейнике тот же колпак, связанный из пестрой шерсти. Тот же стол, и даже люди сидят те же самые. Во главе стола Штудер спиной к окну, слева от него Ладунер, а справа — жена доктора. Он вроде как бы председательствовал за столом, так же как и вчера утром. Одно только — настроение было заметно другим… И солнца не было.

За большим окном — плотная завеса облаков, как огромная бетонная стена. Серый свет заполнил комнату, и красный пеньюар госпожи Ладунер не светился сегодня и не играл красками.

— Как вам понравилась надзорная палата в синем ночном сиянии, Штудер? — спросил доктор Ладунер. Он читал «Бунд» и не поднял от газеты глаз.

Отличная оповещательная служба! Может, стоит парировать его выпад и спросить, что он потерял ночью, после «праздника серпа», в полуподвале, где котельная? Нет. Оставим пока и ограничимся скромным ответом:

— Да, такая палата наводит на кое-какие мысли. Когда я увидел запертых людей, господин доктор, я невольно подумал: психиатрическая больница нависла над округой огромным пауком, опутав паутиной даже самые глухие деревеньки. И в ее тенетах, знаете ли, барахтаются родственники ваших пациентов… И паук, то есть, я хотел сказать, ваша больница — или Матто, если вам так больше нравится, воистину плетет нити судеб.

Ладунер оторвался от газеты.

— Да вы поэт, Штудер. Поэт в душе. И это, вероятно, помеха в такой профессии, как ваша. Не были бы вы поэтом, вы бы примирились с реальной действительностью и не пострадали бы от истории с полковником Каплауном. Но в том-то и дело, что вы, вахмистр, — поэт в душе.

— Все недостатки мои, — сказал Штудер довольно сухо.

Но поэтическое начало тесно связано с силой воображения, с фантазированием, так? А этим даром никак нельзя пренебрегать. Господин доктор ведь советовал ему попробовать поставить себя на место других, влезть некоторым образом в чужую шкуру — вот он и старается, как умеет. И иногда даже с успехом. Так, например, ему удалось заставить Шмокера, покушавшегося, как известно, на федерального советника, сознаться в том, что он украл ключ. И все только исключительно благодаря его поэтической жилке. Он себе представил, где-то очень подспудно…

— Бессознательно! — прервал его доктор Ладунер.

— …бессознательно, если господину доктору так угодно, что вышеназванный Шмокер жуткий трус. Стоило его немножко отшлепать, как он и раскололся…

— Психотерапия! — сказал доктор Ладунер со смехом. — Вахмистр Штудер в роли психотерапевта! А шлепать больных нельзя. Мы должны обращаться с ними строго корректно. И даже когда наши же помощники, санитары, действуют нам порой на нервы, мы обязаны хранить спокойствие. Мы обучаем бывших мясников, ломовых извозчиков, дояров, мелких сапожников, портняжек, каменщиков, садовников, мелких торговых служащих, читаем им курс лекций, вбиваем им в голову разницу между шизофреником и маниакально-депрессивным больным и прикрепляем им потом на лацкан их белой куртки, если они хорошо выдержали экзамен, вместо ордена белый крест на красном фоне. Большего мы сделать не можем. А с пациентами? Тут еще сложнее… Мы беседуем с ними, пытаемся выправить положение, бьемся над больными душами, уговариваем… А душа что? Ее не пощупаешь! Хорошо бы вам хоть разок услышать вздох облегчения у наших врачей-ординаторов, когда кто-нибудь из шизофреников надумает заболеть бронхитом или ординарной ангиной. Наконец-то можно взяться за дело с помощью давно испытанных средств, наконец-то можно хоть ненадолго забыть про душу и позаботиться о бренном теле. Тело лечить гораздо проще — аспирин, полоскание, компрессы, температуру измерить… А вот душу! Иногда мы, правда, пытаемся подобраться к душе окольным путем, через тело, мы пробуем проводить некоторые курсы лечения…

— От которых люди иногда умирают, — прервал его Штудер. — Когда по два, а когда и по три человека за ночь…

Он уставился на дно своей пустой чашки и ждал, что будет.

Прошелестела газета, и затем последовал жесткий ответ, резкость и недвусмысленность которого поставили Штудера на место:

— Ни одному из профанов я не обязан отчитываться в своих методах лечения, в этом я подотчетен единственно и исключительно только своей врачебной совести.

Очень четко и ясно сформулировано. Врачебная совесть… Ну что ж, как знаете… Рот заткнули. Однако ж все равно придется его открыть, и Штудер сказал как можно вежливее, прибегая к спасительному родному диалекту:

— Я бы выпил еще чашечку кофе, госпожа доктор. А то на пустой желудок и не разберешься, что к чему…

Госпожа Ладунер смеялась до слез, и муж ее тоже отрывисто фыркнул пару раз. Потом протянул Штудеру газету. Прочтите здесь… Да… Вот этот абзац…

«Всеми уважаемый директор психиатрической больницы и интерната для хроников в Рандлингене, в течение долгих лет занимавший этот пост, стал жертвой несчастного трагического случая. Предполагают, что во время ночного обхода он услыхал шум в одной из котельных и пошел на этот шум. В темноте он оступился и упал с лестницы с высоты трех метров спиной вниз. Всеми оплакиваемый директор был найден с переломом основания черепа. Господин директор Ульрих Борстли, целиком посвятивший себя железному выполнению долга и с неутомимым усердием трудившийся на своем тяжелом поприще…»

Штудер опустил газету и уставился в пустоту. У него перед глазами возникла квартира этажом ниже: на письменном столе открытая книга, бутылка коньяку и фотографии детей и внуков, на стене большой портрет первой жены…

Одиночество…

Об одиночестве газетным писакам ничего не известно. Им известно лишь о «железном выполнении долга»…

В темноте оступился и упал? Но в котельной ведь горела лампочка! Лампочка же горела! Я ведь сам повернул выключатель, чтобы погасить ее, подумал Штудер.

Конечно, доктор Ладунер мог и не знать про горящую лампочку, ведь про мешок с песком, найденный в котельной, он тоже ничего не знал.

Вахмистр спросил как можно хладнокровнее:

— А что, собственно, показало вскрытие?

— Ничего особенного, — ответил доктор Ладунер. — Несчастный случай… Так, как я сообщил прессе.

— Тогда, — сказал Штудер, — моя миссия, собственно, окончена. Все, что касается исчезновения директора, выяснено, а остальное… Убежавший пациент Питерлен будет водворен обратно и без моей помощи.

Произнося последние слова, Штудер поднял глаза и твердо взглянул в лицо доктору. Доктор Ладунер тут же надел свою улыбку-маску.

— Зачем же так категорично, Штудер? — спросил он. Это должно было прозвучать мягко, сердечно, но опять послышалась чужая интонация. — Как мне докладывали, у вас блестящие успехи: вы раскрыли, каким образом пациент Питерлен смог покинуть больницу, вы нашли тело директора… Но ведь от вас не могло ускользнуть, что существуют некоторые неясности: я узнал, что умершему директору выплатили в среду утром довольно большую сумму денег. Куда они исчезли? Карманы покойного были пусты, вы это помните. Где же деньги?.. Ударил ли Питерлен директора? Столкнул ли его вниз?.. Видите ли, вызванная мною к жизни газетная заметка — всего-навсего успокоительная мера, своего рода камуфляж, если воспользоваться модным сегодня штампом. А что произошло на самом деле? Выяснить это — ваша задача, хотя слава вам и не достанется. Официально директор теперь уже навсегда будет считаться жертвой несчастного случая. Но я думаю, не повредит, если мы будем знать правду. Ведь истина — вы знаете, Штудер, что я имею в виду, — с чисто научной точки зрения представляет большой интерес…

Штудеру больше всего хотелось возразить на это следующим образом:

«Мой дорогой доктор! Почему ваша речь не является больше образцом остроумия и таланта? Вы запинаетесь! Вы не чувствуете в себе уверенности! Что с вами случилось? Дружище! Вам же страшно!»

Но он не сказал ничего из того, что подумал, потому что смотрел доктору Ладунеру в глаза и видел, как изменился его взгляд; правда, маска, его улыбка, осталась, но исчезла прежняя неуловимость ее, сейчас до осязаемости было явно, что доктор Ладунер испытывает страх! Вот именно, страх! Он боится!.. Но чего? Спросить опять нельзя…

Вахмистра Штудера — сыщика из уголовного розыска — охватило странное чувство. За всю его долгую жизнь ему никогда не приходило в голову задумываться над движениями своей души. Чаще всего он действовал интуитивно или согласно принципам криминологии, как их в него заложили его учителя в Лионе и Граце. Но сейчас он попытался дать себе отчет, какие чувства он испытывает к доктору Ладунеру, и установил, что ему его жалко. Может, причиной тому его пребывание здесь, в этой психиатрической больнице, — здесь ведь никто ничем иным, кроме как движениями души, и не занимался. Повлияло на него, что ли? Ну хватит — им движет сострадание; или, вернее, особый вид сострадания. Тут никак нужного слова не подберешь…

Братское сострадание — вот что он испытывал к этому странному человеку, Ладунеру, почти что любовь, скорее всего сравнимую с той, что испытывает старший брат, которому не очень-то повезло в жизни, к своему младшему брату — тот и умнее, и выше ростом, и большего достиг. Именно поэтому того со всех сторон подстерегают опасности, и он должен их предотвратить…

Прежде всего, и с этим следовало считаться, доктор Ладунер боялся общественного скандала, потому что такой скандал мог бы сорвать его избрание на пост директора.

Штудер улыбнулся и сказал примирительно:

— Итак, установить истину, найти правду… Хорошо, господин доктор. Будем искать правду для нас.

И он сделал ударение на словах «для нас».

В дверь постучали. Молоденькая горничная доложила: санитар Гильген справляется, нельзя ли ему переговорить с господином доктором. Она провела его в кабинет.

— Хорошо, — сказал Ладунер. — Сейчас приду.

Какое-то время он сидел, уставившись в чашку, словно хотел, как гадалка, определить будущее по кофейной гуще, наконец поднял голову, взгляд его был спокоен. А на губах опять лежало такое же мягкое выражение, как накануне вечером, когда он рассказывал о показательном больном Питерлене.

— Чудак-человек вы, Штудер, — сказал он. — А ведь, похоже, вы не забыли, что я встретил вас хлебом-солью…

— Возможно, что и так, — сказал Штудер, отводя глаза в сторону, потому что терпеть не мог сантиментов. И тут же заговорил о санитаре Гильгене, просившем его замолвить за него доброе словечко перед господином доктором, поскольку тот собирается его уволить.

— Об этом не может быть и речи! — сказал удивленно Ладунер. — Что он, с ума сошел? Он и Юцелер — мои лучшие санитары, я бы даже сказал, Гильген еще лучше Юцелера. Он, правда, очень плохо сдал экзамен. Но разве в этом дело? Он умеет обращаться с больными, его интуиция подсказывает ему о них больше, чем нам вся наша наука. В этом я должен честно признаться… Посмотрели бы вы на маленького Гильгена, как он однажды унял возбудившегося кататоника, а тот был выше его на две головы. Совершенно один, без всякой помощи. Я подошел чисто случайно… Вам наверняка приходилось видеть дояров, умеющих управляться со строптивыми животными. Упершийся бык опустил рога и готов двинуться на него, а он подзывает его ласково, чмокая губами… Маленький Гильген тоже чмокал губами, подходя к кататонику… И возбудившийся больной затих, дал увести себя и посадить в ванну, а Гильген все время оставался с ним один на один, не переставая разговаривать с ним, хотя тот молчал как пень. Но Гильген не реагировал на это. Бывают такие люди, которые очень хорошо чувствуют больных… Нет, Гильгена нам обязательно нужно сохранить. До меня дошли какие-то смутные слухи, будто он носил белье пациентов, директор был взбешен на него последнюю неделю, и Юцелер приходил заступаться за своего коллегу… Хотя вопрос о коллегиальности санитаров — это особый разговор… Жаль, что у Гильгена такие трудности. Пойду побеседую с ним.

Штудер остался сидеть, госпожа Ладунер занимала его, но он был рассеян и слушал ее вполуха.

На завтра назначены похороны, а потом все постепенно уляжется, говорила госпожа Ладунер, и это будет к лучшему для ее мужа, он и так весь в перенапряжении…

Но, прервала она себя, господин Штудер наверняка утомился, она так смеялась сегодня утром, когда он заснул в ванне, с ее мужем такое тоже дважды случалось. Может, он хочет немного прилечь? Она пойдет быстренько взглянет, прибрала ли уже горничная его комнату, а он пусть пройдет в кабинет. Ее муж, вероятно, уже ушел на конференцию — она встала, открыла дверь в соседнюю комнату, — да, Штудеру стоит только переступить порог, опуститься в мягкое кресло, книг там предостаточно… А его комната скоро будет готова… И тут же квартира наполнилась монотонным гудением пылесоса.

Штудер стоял в кабинете и с некоторой робостью смотрел на кушетку, на которой плакал Герберт Каплаун — слезы так и катились у него по щекам… Он подумал о Питерлене и о вчерашнем «заседании» и докладе. Сегодня все выглядело иначе. Цветы на пергаментном абажуре утратили свои светящиеся краски, так же как и пеньюар госпожи Ладунер…

Штудер прошелся по кабинету взад и вперед, остановился у книжных полок, вытащил одну из книг — корешок ее несколько выдавался вперед, — полистал, прочел подчеркнутое место: «…психогенно-реактивные симптомы, вторичная детерминация первичных симптомов процесса типа парестезии…», перескочил через несколько слов и стал читать дальше: «…кататоническая манера поведения… стереотипия… галлюцинации… диссоциации…» Китайская грамота! Он полистал еще, нашел другое место оно тоже было подчеркнуто. Вахмистр начал читать, заинтересовался, приблизил книгу к глазам, сел. Он прочел это место один раз, потом второй, посмотрел на заголовок книги и прочел выделенное место в третий раз; на сей раз он бормотал то, что читал, вслух, как ученик первого класса, которому еще трудно вникнуть в смысл напечатанного слова:

— «Психотерапевт не остается безучастным к судьбе своего пациента; отсюда возникает опасность слишком тесной привязанности к нему. Взаимосвязь врач — пациент может сместиться в плоскость дружеских отношений; если это произошло — врач проиграл свою игру. Потому что никогда не следует забывать о том, что лечение любого душевного заболевания протекает в форме борьбы. Борьбы врача с болезнью. И если врач хочет одержать победу, он лишен морального права становиться другом, оказывающим помощь, он постоянно должен быть лидером, а это опять же возможно только при соблюдении внутренней дистанции…»

Штудер захлопнул книгу.

Дистанция!

Другими словами — не подходи! Не приставай ко мне! — рассуждал он. А как это сделать? С одной стороны, хочешь помочь, а с другой — надо все время следить за собой, чтобы не распускаться, не дать слабину и не перейти на дружественный тон… Штудер засопел.

Чего только люди не выдумали! Существуют и консультанты по вопросам семьи и брака, и государственные должности для психологов и психотерапевтов, и чиновники по социальному обеспечению; построены лечебницы для алкоголиков, санатории для них и воспитательно-трудовые заведения… И все это, несмотря на бюрократизм, усердно функционирует. Но с гораздо меньшим бюрократизмом и гораздо большим усердием производят одновременно и химические бомбы, и самолеты, и танки, и пулеметы… Чтобы уничтожать друг друга… Действительно, какая-то чепуховина с этим прогрессом… Гуманное общество живет с задней мыслью: изничтожить все человечество на белом свете, и как можно скорее. Чушь какая-то! Что за мысли лезут в голову, когда ведешь следствие в психиатрической больнице, то есть находишься в том самом мире, в котором правит Матто…

Дистанция!

А доктор Ладунер всегда соблюдал дистанцию? По-видимому, нет. Иначе зачем ему подчеркивать это место? И пока его голова была занята этими мыслями, вахмистр пытался поставить книгу на ее прежнее место. Но у него никак не получалось. Он просунул правую руку между книг и вдруг нащупал мягкий кожаный предмет, он испугался немного, однако вытянул его на свет…

Вот это номер! Кожаный бумажник…

Купюра в тысячу франков… Две по сто… Паспорт. Фамилия: Борстли. Имя: Ульрих. Профессия: врач. Родился… Зачем читать дальше? И так ясно, ясно как божий день. Невозможно только ответить на вопрос, каким образом бумажник старого директора оказался спрятанным именно за книгами доктора Эрнста Ладунера.

И так как ответить на этот вопрос не было никакой возможности, вахмистр Штудер решил не спешить. Он спрятал бумажник, подошел к телефону и попросил швейцара Драйера соединить его с начальником кантональной полиции. Номер телефона главного врача был ведь красный и, следовательно, имел выход в город.

…Штудер может спокойно оставаться в Рандлингене столько, сколько сочтет нужным. Здесь, в полиции, он пока не нужен. Да, он уже знает, что директор Борстли мертв… Ах так? Его обнаружил Штудер?.. И от козла бывает иногда молоко… Описание примет Питерлена? Да, он получил. И передал уже по телефону, сегодня в обед будет сообщение по радио… До скорого…