25.10.2018

Фридрих Глаузер. Власть безумия. Сорок пять минут

Сорок пять минут. Детективный роман Власть безумия. Фридрих Глаузер. Читать онлайн

— Дом Гильгена, хозяина, обремененного долгами… Все вертится вокруг этого домика. И вы должны быть справедливы: не появись я там вовремя, быть еще одному трупу… В воскресенье я пошел к палатному Юцелеру. Не застал его. И начал вести наблюдение за домом Гильгена, подслушал там один разговор… Он не имеет к вам никакого отношения. Потом вернулся к домику, окно было открыто. Я заглянул в него. И то, что я там увидел… Когда я вошел в комнату, Герберт Каплаун сидел в углу, а напротив него на стуле, застыв как изваяние, — палатный Юцелер. В руке Герберт держал маленький браунинг, собираясь застрелить палатного. В доме находился еще один человек, и похоже было, ему очень нравилась идея застрелить Юцелера… Вы каждое утро и, я не знаю, сколько раз в течение дня проходите мимо швейцара. Он соединяет вас с городом, сидит за своей решеткой и продает сигары, сигареты, утром протирает коридор, натирает полы в кабинетах… Полезный человек!.. Он хорошо осведомлен обо всех делах в больнице. Знаете, почему мне с самого начала было как-то не по себе от его вида? У него такая же улыбка, как у вас, господин доктор, и кроме того, и это главное, у него поранена рука. Вы помните про кабинет директора и про разбитое окно в нем… У Драйера была завязана левая рука. Позже я узнал, у них была драка в кабинете с палатным Юцелером. Но причина, указанная швейцаром, зачем он в половине первого ночи пробирался в директорский кабинет, — причина эта звучала неубедительно. И сколько я ни раздумывал, я все время наталкивался на одну и ту же мысль: кому было известно про деньги от больничной кассы? Швейцару Драйеру. В той комнате он сидел рядом с Гербертом Каплауном, и все говорило за то, что он хочет подтолкнуть молодого человека выстрелить. Почему нужно было застрелить Юцелера? Вероятнее всего, потому что тот кое-что знал. И в этот момент я, вахмистр Штудер, вхожу в комнату. Я не из пугливых, господин доктор. Я не боюсь даже заряженного пистолета. Если бы вы видели эту сцену, вы бы позабавились. Я подошел прямо к Герберту и сказал ему: «Отдай пистолет». Драйер попробовал вмешаться. Тогда я легонечко так дал ему в челюсть. Он и свалился.

Штудер задумчиво посмотрел на свой кулак, поднял глаза и увидел, что госпожа Ладунер улыбается. От ее улыбки вахмистру стало тепло на душе.

— Но и Юцелер тоже сохранил хладнокровие. Он только сказал: «Мерси, вахмистр». И тут мы зажали с двух сторон Каплауна и заставили его все выложить… Он вам никогда не рассказывал про швейцара, господин доктор?

— Во время анализа я не занимаюсь такими иррелевантными деталями, — сказал с раздражением доктор Ладунер. — Они, как правило, только уводят в сторону играют роль отвлекающего маневра.

— И все же, вероятно, для дела было бы лучше, если бы вы уделяли внимание этим отвлекающим маневрам. Иррелевантные детали? Значит, несущественные, что ли?..

— Можно и так перевести, — сказал доктор Ладунер примирительным тоном.

— Лично я нахожу, что швейцар Драйер играл весьма существенную роль. Тем, что господин полковник так хорошо был осведомлен о своем сыне, о делах в больнице, о вас, господин доктор, он обязан только швейцару. Известно ли вам, что этот человек служил раньше в Париже и Англии швейцаром в больших отелях? Известно ли вам, что он там много играл на бегах и проигрывал много денег? Он не отказался от своих привычек. Мне стоило только позвонить и навести о нем справки. И я все уже знал про швейцара Драйера… Ему нужны были деньги. Что он искал в кабинете ночью, не так уж трудно догадаться, — деньги, выплаченные больничной кассой. Мы спросили Герберта, палатный Юцелер и я, откуда он звонил директору в тот вечер, когда в казино праздновали «праздник серпа». Он прокрался в больницу через дверь в полуподвале в «Т». У вас никогда не пропадала отмычка, господин доктор?

Штудер подождал ответа, ему пришлось долго ждать. Тогда он передернул устало плечами и продолжил дальше:

— Похоже, я окончательно лишился вашего доверия, господин доктор. Короче, вот отмычка. Герберт Каплаун всегда имел ее при себе. Я забрал ее. В качестве сувенира для вас…

И Штудер мягким движением подтолкнул по крышке стола матово поблескивающий ключ, но доктор Ладунер только глубже засунул руки в карманы своего халата. Потом взглянул, поеживаясь, на окно, словно оттуда потянуло сквозняком.

— Не устраивайте сентиментального спектакля, Штудер, — сказал он ворчливо.

— Сентиментального? — вопрошающе повторил Штудер. — Почему сентиментального? Речь ведь идет в конечном итоге о человеке, который умер, пожелав выказать вам свою благодарность… Восемь дней тому назад Питерлен встретился с Гербертом Каплауном. Питерлен принес мешок с песком. Они оба решили убрать директора с пути, и оба из благодарности. А Гильген стоял рядом, Гильген считал план безумным, он пытался отговорить их, но с Гербертом Каплауном просто невозможно было совладать. Герберт рассказал мне, что был как одержимый в то воскресенье, и в воскресенье за неделю до того тоже… И ему, Герберту, удалось уговорить Питерлена. Но Питерлен не хотел, чтобы вся слава досталась одному Каплауну, — он хотел внести и свою лепту благодарности. Он, конечно, решился на побег. У него ведь тоже было достаточно причин ненавидеть директора… Разве не внушил ему совершивший покушение на федерального советника Шмокер, что директор виноват в том, что его, Питерлена, не отпускают? Что он будет на свободе, как только вы, господин доктор, станете директором? Я готов согласиться, вы правы: не только чувство благодарности было движущей пружиной всего плана убийства, у каждого из них были еще и свои, личные причины… И разве не вы сами сказали мне о том, что безумие прилипчиво, как зараза? Маленький Гильген был мягким человеком, а мягкие люди делаются опасными, если вдруг разъярятся… Ведь всей больнице было известно, что вы не ладили с директором, что он охотно свернул бы вам шею… Разве не так? Мне кажется, вы оказались примерно в такой же ситуации, как в свое время комиссар Штудер, когда пошел войной на полковника Каплауна. Может, поэтому вы и вспомнили опять про вахмистра Штудера и затребовали именно его для своего прикрытия… А?..

Молчание. Потом доктор Ладунер медленно произнес:

— Мне кажется, Штудер, вы страдаете рассеянностью, не можете сосредоточиться на одной мысли… Должен честно сказать, в тех нескольких ваших рапортах, которые я видел, мысль была выражена значительно яснее, чем сейчас, в вашем рассказе, которым вы тут морочите мне голову… Вы перескакиваете с одной темы на другую, изъясняетесь туманно… Могу я любезно попросить вас выражаться несколько яснее? Довести до конца хотя бы одну историю? Например, кто спрятал у меня за книгами бумажник с паспортом директора и деньгами?

— Я вернусь к этому, — ответил невозмутимо Штудер. — Дайте мне возможность рассказывать так, как я умею, господин доктор, это не такой простой случай, как другие, какие бывают там, на воле, среди нормальных людей… Там у меня в руках так называемые материальные вещественные доказательства, которые я могу так или иначе квалифицировать. А здесь каждое вещественное доказательство тянет за собой целую вереницу психологических осложнений, если вы позволите мне так выразиться… Хорошо. Вы хотите, чтоб я вам все рассказал. Тогда я расскажу вам историю, произошедшую вчера вечером и продолжавшуюся сорок пять минут… Не дольше. Вы можете себе представить комнату в домике рыжего Гильгена? С потолка свисает зеленый шелковый абажур с бахромой вокруг и бисером. Посредине комнаты стол, массивный такой стол. На стенах несколько картин с видами и почтовые открытки… Вы знаете такие открытки, на которых красавчик юноша с сияющей улыбкой и цветным уголком платочка в кармашке пиджака целует розовощекую девицу? А понизу стишки серебряными буквами: «Люби меня, как я тебя…» Вот такие открытки прикреплены там к стенам кнопками. На полу лежит швейцар Драйер. А Герберт Каплаун сидит между мной и Юцелером… Я спросил Юцелера, зачем он пришел сюда. Он не хотел мне отвечать, только пожимал плечами. Наконец сказал, что искал Питерлена, он был убежден, что Питерлен прятался сначала в больнице, но потом почувствовал себя там не в безопасности. Тогда он задал себе вопрос, куда он мог убежать, и вспомнил про дом Гильгена. Он вошел, здесь было темно, но вдруг вспыхнул свет, перед ним стоял Герберт Каплаун и угрожал ему пистолетом… «Почему ты хотел убить Юцелера?» — спросил я у Герберта. «Потому что он шпионил за мной… Хотел выдать меня отцу… Потому что донес на меня доктору Ладунеру…» «Но, господин Каплаун, — сказал Юцелер, — я никогда этого не делал. Кто вам сказал такое?» Тут Герберт рассвирепел. Он закричал на Юцелера: «Вы ведь сказали доктору, что я в котельной, иначе как бы он мог очутиться за дверью сразу после того, как я столкнул директора, и подкарауливать меня? Но я был быстрее. Я удрал от него. Он не смог меня поймать… Мне, правда, не удалось отделаться от него, от доктора Ладунера… На следующее утро я пришел к нему на квартиру, он принял меня плохо, был очень холоден… И все время только повторял: „Я не хочу ничего слушать, Каплаун. Все, что вам нужно мне сказать, вы скажете во время анализа. Вне анализа я не буду с вами разговаривать!..“ Так он мне утром сказал. А после обеда я лежал на кушетке, он опять ничего не спрашивал, а я не мог говорить, я только плакал… Ведь я сделал это, только чтобы отблагодарить его, доктора Ладунера, но не мог ему этого сказать, он бы мне никогда не поверил… Когда так лежишь, то все кажется иначе, а он сидит невидим, только курит и молчит, и молчит… Я плакал, а говорить не мог… Я все время думал про папку и про список мертвых… И про протокол о воровстве Гильгена… Папку я хорошо спрятал. В топке… Но я доктору не рассказал, где я ее спрятал. Я и про директора ничего ему не сказал, хотя знал, что вы уже нашли труп и что доктору Ладунеру все известно… Но доктор сидел и молчал, а я лежал на кушетке и плакал… Вы не знаете, вахмистр, что это такое — анализ!.. Лучше трижды переболеть воспалением легких… Пусть все это мне на пользу, пусть я должен стать потом другим человеком… Но необходимость все-все рассказать!.. Ведь нельзя же так взять и все рассказать… А уж про убийство и тем более. Он ведь мой духовник, доктор Ладунер. Если я скажу ему: я столкнул директора с лестницы, как он должен поступить? Дать арестовать меня? Не мог он этого сделать!.. Так же, как и католический священник не может выдать исповедовавшегося ему человека, если тот сознался ему в совершенном им убийстве…» Да, господин доктор, таковы были слова Каплауна, и мы сидели рядом с ним — палатный Юцелер и я, а на полу лежал швейцар Драйер, он все еще не пришел в себя…

Штудер умолк, обессиленный, он разволновался, рассказывая, но поднять глаза на доктора не решался.

— И вы всему поверили, вахмистр Штудер?

Штудер поднял голову, недоверчиво посмотрел врачу в глаза. Доктор Ладунер даже не подумал отвести взора. Взгляд его был полон печали.

Наконец Штудер раздраженно сказал:

— Господин доктор, уж не собираетесь ли вы учить сапожника тачать сапоги? — И добавил с упреком: — Не хотите ли вы преподнести мне урок, как отличить подлинное признание от ложного?

— Ко-нечно, нет, — сказал Ладунер невозмутимым тоном. — Рассказывайте спокойно дальше. Я после сделаю выводы…

Штудер смущенно почесал в затылке. Опять он почувствовал себя не в своей тарелке. Как угорь этот доктор Ладунер, никак его не ухватишь… Что ему там еще известно? Может, в этом анализе действительно что-то есть? Неужели он, вахмистр Штудер, в самом деле клюнул на ложное признание? Но рассказ Герберта Каплауна звучал так искренне… Дальше, да поможет ему бог, то, что сейчас последует, и без того рассказывать довольно трудно…

— Вы искали прикрытия, господин доктор, — произнес Штудер с упреком, — я не забыл ваш хлеб-соль и Лайбундгута, которого вы показали мне, чтобы прояснить случай с Каплауном, я также не забыл и что вы приняли меня как друга, и что госпожа доктор была со мной очень любезна и даже пела для меня… И тогда я подумал, самое лучшее будет, если Каплаун напишет сейчас свое признание и мы оба с Юцелером тут же подпишем его. Я очень следил за тем, чтобы имя ваше нигде не упоминалось. Каплауна я должен был арестовать, но я хотел привести его сначала к вам и обсудить дело с вами, как быть дальше… Боже, упаси его душу! — вздохнул Штудер из самой глубины своего сердца. — Я не хотел испортить начатое вами дело, поверьте мне, я простой человек, господин доктор, я хотел сделать то, что в моих силах, чтобы оградить вас от лишних забот…

— Штудер, Штудер! — прервал его доктор Ладунер с упреком. — Вы опять уходите в сторону! Вы только и делаете, что извиняетесь. Вы совершили нечто такое, за что вам, не дай бог, придется нести ответственность. Рассказывайте лучше, что было, как можно спокойнее и объективнее. А там посмотрим…

Штудер опять вздохнул… Еще одно небольшое усилие, и все будет позади. И тогда можно будет вырваться из когтей Матто…

— Но Эрнст, — подала вдруг голос госпожа Ладунер, — не мучай так нашего вахмистра…

— Мерси, госпожа доктор, — сказал Штудер с облегчением. И продолжал:

— Драйер все время лежал, не двигаясь, на полу, глаза его все еще были закрыты. Но я заметил, что веки подрагивают. Значит, он давно уже пришел в себя. Но я не трогал его, мне нужно было еще кое-что выяснить. Я ведь должен был докопаться до истины, господин доктор, чтобы найти правду для нас… Поэтому я спросил Каплауна: «А бумажник? Зачем вы спрятали бумажник за книгами в кабинете доктора Ладунера?» Тут Каплаун покраснел и наконец сказал, заикаясь, он ждал благодарности от вас, господин доктор, за оказанную вам услугу с его стороны… Ведь когда он узнал про расследование, затеянное директором из-за смертных случаев в «Б»-один, Герберт подумал, вам грозит страшная опасность. И тогда он столкнул директора с лестницы. Но вы не сказали ему ни слова благодарности. Тут он обозлился и решил сыграть с вами шутку: если начнется следствие и бумажник будет найден у вас, на вас падет подозрение, и тогда он, Герберт, выступит вперед и сознается в содеянном, и все увидят, сколько благородства таится в таком пропащем субъекте, как он… Примерно так он выразился. Я остался доволен его объяснением. Но хотел еще знать, зачем Гильген выкрал у меня из баула мешок с песком. И тут я узнаю, что все время находился под наблюдением, и, как бы невероятно это ни звучало, наблюдал за мной Питерлен… Он сидел, спрятавшись, на пустом чердаке над моей комнатой, решив, что это самое безопасное место для него. Он чувствовал себя там настолько уверенно, что даже осмеливался играть на аккордеоне. Потому Гильген так и перепугался, когда я спросил его у себя в комнате, кто это и где играет… В полу чердака была дырка, через нее Питерлену все было видно, что происходило у меня в комнате. Вот он и увидел, как я убирал мешок с песком и кусок серой материи в свой баул. Ночью он прокрался в отделение, а там в комнату Гильгена и все ему рассказал. К вам в квартиру он заявиться не решился. Поэтому пришлось идти Гильгену. Страх, что его уволят, был только предлогом, он хорошо знал, что с вашим приходом на пост директора ему больше бояться нечего.

Штудер помолчал немного, потом продолжил:

— Каплаун успокоился. Казалось, улетучился и его гнев на палатного Юцелера. Я подошел к Драйеру, толкнул его легонько и сказал ему, чтоб перестал притворяться. Он пойдет с нами. Тот открыл глаза. Взгляд у него был злобный. Мне действительно надо было лучше смотреть за ним. Но ведь невозможно предвидеть все сразу. Мы с Юцелером взяли обоих в середину. Рядом со мной шел Каплаун, потом швейцар, и крайним слева — Юцелер. Мы шли по улочке, и тут Юцелер сказал, если мы пойдем дорогой вдоль берега, то значительно сократим путь…

— Вы уверены, вахмистр, что предложение сделал именно Юцелер? — спросил доктор Ладунер.

Штудер удивленно взглянул на него.

— Да, господин доктор, абсолютно…

— Вот как, — только и произнес доктор Ладунер. Потом он вытащил руки из карманов халата и скрестил их на груди.

Штудер опять почувствовал неуверенность.

— Я не знаю, — сказал он, колеблясь, — известно ли вам то место, где берег обрывается довольно круто рядом с дорогой… Река там глубокая!

Ладунер молча кивнул.

— Дорога там настолько узка, что пришлось идти гуськом. Я шел первым, за мной Драйер, потом Герберт и последним Юцелер. Я время от времени посматривал назад, но Драйер шагал, опустив голову. Было темно. Слева обрывистый берег, справа поднимается вверх крутой склон горы, поросший густым кустарником. Вдруг я слышу сзади себя шум, тяжелое дыхание, топот ног. Оборачиваюсь — Каплаун и Драйер вцепились друг в друга и каждый пытается спихнуть другого в реку. Я кричу Юцелеру, чтобы он разнял их, потому что сам стою на одной ноге, на самом краю обрыва, у меня из-под ног сыплется земля, и комочки ее плюхаются в воду. А Юцелер не двигается с места. Скрестил руки, точно так же, как вы сейчас, господин доктор, и наблюдает за борьбой… Все кончилось очень быстро. Только я почувствовал твердую почву под ногами, как увидел, что Драйеру удалось высвободить правую руку, он размахнулся и ударил Каплауна кулаком в челюсть. Герберт упал спиной в воду. Не поверите, господин доктор, но в тот момент я подумал про старика директора, который так же, спиной, упал с… Мне показалось… что это… да, как… божий суд… Возможно, я успел бы подхватить Каплауна, но тогда и сам сорвался бы наверняка в воду… В такие моменты соображаешь мгновенно, господин доктор. Я не тронулся с места. Видите ли, я не умею плавать. Каплаун сразу пошел ко дну. Он даже не вскрикнул. Удар оглушил его. Мы с Юцелером схватили Драйера и отвели его в Рандлинген. Я отдал распоряжение переправить его сегодня утром в Берн.

Молчание. И тут мертвую тишину вдруг разорвал резкий телефонный звонок. Доктор Ладунер встал, снял трубку, протянул ее Штудеру.

— Вас, Штудер. Мне кажется, начальник почтового отделения на вокзале в Берне.

Штудер выслушал молча, сказал потом: «Хорошо!», положил осторожно трубку на рычаг и повернулся. Лицо его было очень бледным.

— Что случилось, Штудер? — спросил доктор Ладунер.

— При попытке к бегству Драйер угодил под грузовик. Тот переехал его… Насмерть…

Казалось, доктор Ладунер все еще вслушивается в последнее слово, хотя уже прошло достаточно времени, как оно прозвучало в комнате.

И тут вдруг вокруг его губ опять заиграла улыбка-маска; левым указательным пальцем он загнул оттопыренный большой палец на правой руке.

— Сначала директор, — сказал он, потом палец его коснулся кончика правого указательного пальца. — Вторым был Гильген… — Теперь пришел черед среднего пальца. — Третьим Герберт Каплаун… — И, наконец, безымянного. — Четвертым швейцар Драйер… Будет лучше, если вы откажетесь от дела, иначе мне не хватит пальцев на обеих руках… А может, и наоборот, все к лучшему… — Он помолчал, потрогал руками повязку на голове, поправил ее немножко и сказал в заключение: — Я мог быть пятым…

— Ах, Эрнст! — воскликнула в страхе госпожа Ладунер и схватила мужа за руку.