Андре Стиль. Конец одной пушки
(Отрывок)
Книга вторая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Твой склад!..»
Утром между Анри и Полеттой пробежала черная кошка.
Давно было решено, что в этот день Анри займется военным складом. Решено и подготовлено. Ровно в полдень, как только в порту завоет сирена, коммунисты соберутся у ворот склада и приведут с собой всех остальных. Товарищи должны были заранее подготовить почву, рассказать о предстоящем собрании, но карт полностью не раскрывать, чтобы не пронюхали доносчики…
Вчера произошло радостное, но непредвиденное событие — переселение в здание школы. Теперь требовалось только, чтобы одно не помешало другому… Но на рассвете, часов в пять утра, лишь только женщины стали подниматься, чтобы сварить кофе, так как мужьям скоро уже надо было идти в порт, с улицы донесся шум, крики, грохот грузовиков, стук тяжелых башмаков по цементированным дорожкам. Высадилось триста солдат из «отрядов республиканской безопасности». Население школы пришло в боевую готовность. Люди вскочили с постели и, вздрагивая от холода, встали у окон и дверей, чтобы наблюдать за действиями охранников.
Боялись, что охранники бросят в окна бомбы со слезоточивыми газами, потом поднимутся по приставным лестницам и всех выкинут вон. Осаждающих, одетых в черную форму, трудно было разглядеть в темноте. Но все же стало ясно, что они решили только окружить здание. Поражала тишина — лишь изредка доносилась приглушенная команда, звякало ружье о коробку противогаза, слышался стук отброшенного ногой камешка. Больше ничего… Очевидно, старались не разбудить жильцов… Над поселком разносился мерный, надоедливый, как тиканье часов, шум землечерпалки — безостановочно, день и ночь, она пожирала и выплевывала грязь; ей и дела не было до того, что творилось на свете…
Рассвело, и все увидели, что охранники оцепили здание и стоят, как истуканы, с ружьем к ноге. Они замерзли, но у всех на рожах была ехидная усмешка — эти мерзавцы всегда ухмыляются, когда идут на гнусное свое дело… Однако нападать они не пробовали. Что за этим скрыто?..
Докеры посовещались. Прежде всего — известить товарищей. Наверно, никто и не подозревает, что тут происходит. А вдруг никого отсюда не выпустят? Тогда нельзя будет даже отметиться в порту, пропадет гарантийная заработная плата. Да и вообще, что это такое?.. Всем сразу захотелось на волю, как только почувствовали себя в плену. Возможно, охранники на это и рассчитывали. Решено было послать Жежена в качестве разведчика. Все наблюдали, что будет… Вот он у кордона. Охранники скрестили ружья. Подошел офицер. Жежен предъявил докерскую карточку. Ружья опустились. Жежен прошел. Но не сделал он и десяти шагов, как остановился, похлопал себя по карманам и вернулся, будто забыл кисет. Ружья снова скрестились. Между Жеженом и офицером идут переговоры. Жежен ничего не добился… Теперь все ясно: выйти можно, но вернуться нельзя. У них, видно, задумано так: докеры уйдут в порт, а в это время охранники вышвырнут из школы их семьи со всеми пожитками. С минуты на минуту жди крупных событий. Значит, все должны остаться дома.
Все — за исключением Анри. Во-первых, нехорошо отменять выступление у склада, да теперь и нелегко его отменить. А главное, он больше может сделать для защиты здания, если выберется отсюда. Но вот этого-то Полетта и не желала понять. Со вчерашнего дня она сама не своя, попробуй урезонь ее. Как только перебрались из барака в настоящий дом, Полетту просто не узнать. Она одержима одной мыслью — не возвращаться в трущобу. И у всех женщин такое же настроение. Они готовы лезть на рожон, сопротивляться любыми способами. Дай им волю — они высунутся из окон и начнут осыпать солдат бранью, швырять им в головы что попадется под руку. А к чему это может привести? Охранники тотчас воспользуются предлогом… Мужья пробовали успокоить жен, хотя их и самих подмывало поступить точно так же. Да и уговаривали они не из благоразумия, а просто хотели утвердить свое превосходство, которое всегда дается хладнокровием, и показать, что мужчина — глава семьи. Но так или иначе они удерживали женщин…
Хотя Анри чужд был всякого властолюбия и всегда подсмеивался над «боевыми мужьями», как он называл таких командиров, все же, когда он попробовал спокойным тоном убедить Полетту, то увидел, что взял на себя трудную задачу. Да, впрочем, и времени уже не оставалось: надо было торопиться — ведь неизвестно, пропустят ли через кордон после начала рабочего дня.
— Твой склад! Дался тебе твой склад! — крикнула Полетта. — Ты больше ни о чем и не думаешь…
— Неправда! Если бы речь шла лишь о моем выступлении, я бы остался, хотя это и нелепо. Но ведь надо защищаться, надо повсюду мобилизовать товарищей, разве ты не понимаешь?
— Ты только так говоришь, а на самом деле тебе важнее всего твой склад. Тебе все равно, что нас с детьми вышвырнут и мы опять будем жить в собачьей конуре. Что, твой склад не подождет еще один день? Как ты можешь уйти сегодня, когда здесь такое творится!
Что Анри мог на это ответить? Он молча пожал плечами.
Дети никогда не слышали, чтобы мать так кричала. Они перепугались и подняли плач.
— Если ты уйдешь, то имей в виду: они могут отсюда выгнать всех, но меня они не выгонят! Ты меня знаешь! Пусть лучше убьют и меня и детей! Я не поддамся, ты меня знаешь!
Анри ушел с тяжелым чувством, с тревогой в душе, в гневном смятении, — хоть бейся головой о стенку. Он беспокоился за семью, оставленную на произвол охранников, а впереди его ждал враг. И о чем бы Анри ни думал, его охватывало ощущение собственной уязвимости. Вечно готовят тебе удар в спину… Боже мой! Была бы за тобой крепкая стена, смотреть бы только вперед, не оглядываться!.. А в общем — ладно!..
* * *
Кто мог знать три дня тому назад, даже предполагая самое худшее, что склад приобретет такое значение? Конечно, американцам не по нутру переселение докеров. Еще бы! Чуть ли не на самую территорию склада… Ночью новоселы увидели из окон, что они находятся в световом кольце. Сотни две ярких фонарей бросали снопы света, их огни терялись за стоящими вдали домами, убегая в сторону деревень, и возвращались по побережью, где что-то поблескивало — должно быть, черные трубы, приготовленные для нефтепровода… Иллюминация длилась всю ночь. Время от времени светлые полосы перерезал прожектор, совершавший свой ночной дозор. Луч обшаривал землю, и тени наблюдательных вышек кружились, словно хотели поразмять ноги.
Никто еще точно не знал, что, кроме горючего, американцы привозят на склад. На бортах своих грузовиков они наклеили красные ярлыки «Осторожно! Взрывается!», и, разумеется, рабочие старались как можно осторожнее прикасаться к ящикам и, когда переносили их, держали подальше от себя. Как будто это имеет значение! Нервы у всех натянуты. А тут еще вчера разорвалась бочка с гудроном. Такие случаи бывают. Произошло это у безработного, который не сведущ в таких делах… По-видимому, он перегрел бочку. Звук был не сильный, скорее глухой, вялый, но какая поднялась паника! Все кинулись ничком на землю с мыслью: «Конец!» А с каким вздохом облегчения поднялись, когда поняли свою ошибку! Даже не сразу вспомнили о пострадавшем. Вид у него был ужасный… Широкая струя гудрона ударила ему в плечо и сбила с ног. Черная тягучая жидкость вспыхивала на нем то тут, то там и, неизвестно почему, погасала, как это бывает на шоссе, когда его заливают гудроном. Каким истошным голосом кричит человек, если на нем горит эта липкая масса! Но ребята подумали: а ведь могла стрястись беда куда страшнее — та, которой все боятся… Совершенно ясно, как они относятся к работе на складе. Через три-четыре дня они уже все поняли.
Какую позицию должна занять партийная организация? Анри думал об этом с первого же дня, как американцы устроили свой склад. Там работают и коммунисты. Конечно, если рассуждать, витая в облаках, то можно прийти к простому решению: никто не должен соглашаться на такую работу. Но ведь мы живем на земле, до облаков далеко. Правда, некоторые заявили: «Я не пойду на эту работу, пускай меня даже лишат пособия по безработице». Конечно, хорошо, если бы все так поступили… Трудно, очень трудно жить только на пособие из кассы взаимопомощи — но все же это менее ужасно, чем то, что ты готовишь себе и другим, работая на складе. Но не все это знают и не все понимают. Во всяком случае, многие, получив повестку, шли работать — возмущаясь, сгорая от стыда, но все-таки шли. Что же Анри мог ответить товарищам, которые приходили к нему посоветоваться? Что ответить, например, Марселю? В таких случаях нельзя бросать слова на ветер, не предлагая конкретного выхода. Отделаться какой-нибудь пышной фразой легко, но ведь это ни на йоту ничего не изменит. С первого же дня Анри понял — при создавшемся положении нельзя ограничиваться советом: откажитесь. Допустим, пятьдесят человек откажется. А остальные? Предполагать, что все так сделают, — чистая фантазия. Конечно, не станешь советовать людям идти на склад, но в сложившейся обстановке тот, кто не решился отказаться от работы, еще не совершает преступления, если не забывает, что он должен саботировать. И было бы даже неплохо, чтобы один или два товарища из тех, кто сначала хотел наотрез отказаться, кто ненавидел эту работу, — словом, кто-нибудь из самых надежных, пошел бы на склад. Он разузнал бы, что там происходит, помог бы держать связь со всеми остальными и организовал бы их. Для этого Анри выбрал Марселя.
Итак, Марсель работает на складе. Для него самое страшное не то, что здесь всюду подстерегает смерть, — страшно другое… Противно даже прикасаться к этим проклятым ящикам, но все же время от времени и ему приходится их перетаскивать — вокруг рабочих вертятся солдаты. Правда, всё негры. Грузчиков предупредили: первый, кого увидят без дела, будет уволен. Некоторые нашли, что это неплохой способ снова встать на учет и получать пособие по безработице. Марсель принимается за ящики, только когда стоящий на карауле товарищ крикнет: «Полундра! Идет!» Как видите, ребята начали организовываться… Не все работающие на складе — докеры, но здесь удалось добиться того, чего не могли добиться при разгрузке пароходов. Сколько раз на пристани Робер твердил: «Ребята, не гоните! Тише! Не надрывайтесь! Чем больше дадите выработки, тем больше хозяева взвинтят норму и снизят расценки. Вот и выйдет так — сегодня заработал лишний грош, а завтра у тебя срежут во сто раз больше. Наше правительство все делает шиворот-навыворот, против интересов рабочих, и вы выгадаете не на том, что будете хорошо работать, а наоборот: приходится вырабатывать поменьше, да защищать ставки, требовать снижения нормы». Все знали, что Робер прав. Это было видно по каждой недельной получке. Но докеры любят свое дело и не умеют работать с прохладцей. Все по-прежнему работали быстро, в ущерб своим интересам. А вот теперь, на складе, все изменилось. Может быть, это произошло потому, что никто не станет усердствовать из-под палки. Да еще этот постоянный надзор и отвращение к целям, которым служит твой труд, и мысли о смертельной опасности, — чем меньше ты будешь трогать эту пакость, тем меньше у тебя шансов взлететь на воздух. Все это сделало свое дело — и рабочих на американском военном складе никак уж нельзя назвать ударниками!
Наверно, ни у кого не бывало так тяжело на сердце, как у Марселя, когда он сгружал ящики. Перетаскивали эти ящики обычно вдвоем, шагая лицом друг к другу и прижавшись подбородком к крышке, — так легче удержать ящик. Тут уж волей-неволей рабочие смотрят друг другу прямо в глаза. Пока несут ящик, больше ничего не видят. И каждый как будто спрашивает взглядом своего напарника: «Ты что обо всем этом думаешь?», пытается проникнуть ему в душу. Шагают быстро, чтобы поскорее отделаться от поганой ноши, и, когда опустят ее на землю, отведут друг от друга взгляд, но тут же, в девяти случаях из десяти, что-нибудь скажут или сделают, словно отвечая на немой вопрос товарища: брезгливо отряхиваются, почистят куртку, выпачканную ящиком, или ткнут в него ногой: «Гляди-ка, еще и гвозди торчат отовсюду! Вот сволочи!» Несут следующий ящик — тот же безмолвный диалог взглядов, но уже тоном выше. Долгие разговоры не нужны, все понимают друг друга с полуслова. И Марселю становилось легче от сознания, что он приносит американцам больше вреда, чем пользы. В первые же дни многие сумели найти предлог, чтобы не выходить больше на работу. Несомненно, при таких условиях, когда каждый смотрит в глаза товарищу и может шепнуть другим, что он думает, дело идет к массовому протесту. Поразительно, как быстро хорошая мысль пробивает себе дорогу, даже там, где меньше всего можно было этого ожидать.
Вчера Марсель работал в паре с одним деревенским парнем… Они были одни около наблюдательной вышки, в том месте, где уже натянули колючую проволоку.
— Скажи, ты был в плену?
— Был. А что?
— Картинка-то знакомая! Ничего тебе не напоминает? Посмотри.
— Пожалуй, похоже.
— А кругом что? Сообрази-ка — на войну работаем!
— Где уж нам рассуждать. Дают работу — бери… Политикой я не занимаюсь…
— Что, по-твоему, в этом ящике?
— Откуда мне знать! Не знаю.
— И я не знаю, но представь себе, что там бомба…
— Ну, что ты! Быть этого не может!..
— А вдруг все-таки бомба? Бросят две-три штуки — и от твоей деревни ничего не останется. А сколько ты зарабатываешь на том, что их переносишь?
По глазам парня Марсель увидел, что тот подсчитывает. Если когда-нибудь он все поймет, то, наверно, вспомнит, что его просветление началось здесь и притом при помощи цифр.
— Погоди! Сколько ящиков можно перенести за час? Дюжину? Платят по шестьдесят четыре франка в час… Значит, пять франков за ящик…
— Ну вот. А теперь подсчитай, сколько ты за эти пять франков убьешь людей.
— Ты бы лучше молчал! Тоже, небось, носишь.
Тут уж Марселю крыть нечем. Но парня теперь мучают сомнения и по поводу работы, и по поводу политики. Каждый раз, как приходится переносить ящики, он ведет сам с собой разговор и задает себе тот же вопрос, который задал ему Марсель. Сам себя спрашивает и требует у себя ответа. А это уже не то, что давать ответ кому-то другому. Тут потруднее увильнуть, найти боковую тропку…
А стоит сослаться на партию, как и деревенские парни начинают прислушиваться к тебе. Во время выборов большинство крестьян голосовало правильно. Но если бы партия, а с нею и коммунистические газеты перестали существовать, эти парни, сидя в своих деревнях, пожалуй, не сразу бы даже это заметили. Они живут на отшибе, за тысячу километров от всего, что происходит на свете. Есть среди них такие, которые, например, удивляются, что партия против этой работы. Для них это настоящее откровение. И все же именно среди них и можно встретить людей, которые до сих пор способны сказать: «Кого ты называешь партией? Кто это говорит — ты или Торез? Если ты, так мне наплевать, понял? Пока не услышу от самого Тореза, не поверю. Чем ты можешь мне доказать, что ты делаешь то, что нужно?..» Значит, основа хороша, но какой нужно привесить груз к лоту, чтобы пробиться сквозь тину и достичь дна! Таких бесед, какие ведет, например, Марсель, недостаточно. Нужно, чтобы сказала свое авторитетное слово партия. Об этом Марсель сообщил Анри. И вот решено было провести сегодня собрание.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В десяти фразах, не больше
Что и говорить — здорово не повезло! А ведь сперва как будто улыбнулась удача. Анри пришел к воротам склада минут за десять до обеденного перерыва, чтобы не привлекать к себе внимания. В карауле стоял только один солдат — негр в большущей каске, сползавшей ему на уши; ясно было, что он занят какими-то своими мыслями и нисколько не думает о собрании рабочих — очевидно, не был предупрежден. Он смотрел на море, как умеют смотреть негры, даже те, которые живут здесь постоянно и работают в порту. Едва проглянет из-за туч солнце, они останавливаются на набережной и, опершись на раму велосипеда, долго смотрят в одну точку, словно видят за морской далью свою родину… Но этот негр был больше заинтересован сложными маневрами гидроплана на испытательной станции СНКАСУ[1], совершенно белого на фоне пасмурного неба. Дул сильный ветер. Летчик, испытывая самолет, сажал его против волн, и гидроплан так плясал и прыгал на воде, что, казалось, вот-вот развалится на части… Негр рассмеялся и прикладом автомата, висевшего у него поперек живота, показал Анри на гидроплан. В общем он казался симпатичным — такой добродушный, черный парень.
Анри старался собраться с мыслями — потом уже некогда будет подыскивать слова, времени для выступления в обрез. Надо сразу выложить все самое важное, в десяти фразах, не больше. А если все сойдет благополучно и ребята не начнут расходиться, тогда можно будет заняться деталями и разъяснениями… Анри не собирался говорить никаких мудреных вещей, но за все утро у него не было ни одной минуты, чтобы хорошенько продумать свое выступление.
* * *
За все утро у него не было ни одной свободной минуты. Сначала отметился в порту, оттуда сразу поехал в секцию; там в помещении был страшнейший беспорядок: все еще не разобрали наследство, оставленное Жильбером, — брошюры, листовки и газеты, набитые в шкаф. Решили всю литературу связать в пачки и раздать по ячейкам, не задумываясь долго над отбором: лучше не совсем правильно распределить, чем держать все это богатство под спудом. Только пылиться будет, да еще мышей разведешь… Заняться разборкой поручили Шарльтону, и когда подъехал Анри, он уже ходил взад и вперед перед запертой дверью секции. Шарльтон условился встретиться здесь с секретарем по пропаганде — Дидло, который работал почтальоном. Несмотря на позднее время — половина десятого, — Дидло еще не было. Должно быть, ему не удалось закончить разноску утренней почты так скоро, как он предполагал. «Черт побери! — подумал Анри. — И так уж сколько дел: повидаться с людьми, чтобы начать борьбу за здание, выступить у склада…» Но все же он потратил около часа, помогая Шарльтону. Парень неопытный — еще сядет на мель и к тому же будет спешить, так как ему надо заступать на работу во вторую смену. Когда Анри покончил с разборкой, до обеденного перерыва оставалось меньше двух часов. Только-только успеть договориться с товарищами, чтобы они выступили на своих предприятиях с призывом к рабочим принять участие в завтрашней демонстрации у водонапорной башни. Выступления лучше провести в обеденный перерыв, а не вечером — это здорово ускорит всю работу: сбор подписей под петициями, выборы делегаций, которые понесут их в супрефектуру, а может быть, и организацию забастовки протеста.
Ну и гонял же Анри по всему городу на велосипеде! Да еще на каком велосипеде! Даже на самом гладком шоссе тебя трясет, словно едешь по булыжной мостовой. И что-то неладно с педалями — должно быть, во втулке раскрошился шарик: педали то крутятся вхолостую, то их заедает… А враги еще говорят, будто мы живем припеваючи… А в общем — ладно…
К счастью, везде удалось быстро договориться. Теперь, когда происходит столько событий, рабочие уже привыкли выступать… А раньше бывало намаешься, пока убедишь выступить. Правда, и сейчас некоторые испуганно возражали:
— Да что ты! Я же не умею говорить!
— А говорить и не надо. Надо кричать. Ты видал плакаты? На некоторых почти ничего и не написано, — а кричат. Ну вот, ты и будь плакатом. Говори как умеешь. Примерно так: людям негде было жить. Они заняли здание бывшей профшколы. Их хотят выкинуть оттуда и отдать здание американским учреждениям. Но прежде всего надо устроить бездомных, которых война лишила крова… в первую очередь позаботиться о французах, на первом месте должны быть наши люди, а не американские канцелярии. Скажи это и обратись с призывом принять участие в завтрашней демонстрации. Вот и хорошо будет. Больше пользы, чем от доклада в десять страниц, хотя бы ты и написал его самым великолепным почерком.
— А почему ты не попросишь Ламана? Он уже много раз выступал.
— Знаю. Поэтому я пошлю его туда, где потруднее. Пусть поговорит на автобусных остановках и на рынке — с женщинами. Сегодня как раз базарный день, видишь, как удачно совпало.
— Ладно, выступлю. Только смотри, если осрамлюсь, ты будешь виноват.
Ну и гонка! В начале двенадцатого Анри остановился на минутку в городском саду, через который ехал на рыбный базар. Затормозил он ногой, потому что у его роскошного велосипеда не было тормозов… Ему хотелось не столько отдохнуть, сколько собраться с мыслями. В саду было пустынно. Ни одна собака не забегала сюда зимой, когда замерзали и пруды, и ручейки, вытекающие из гротов, и все вокруг… Чудесное место для передышки. И вот, стоя на дорожке, в полном одиночестве, Анри вдруг сказал вслух: «И это ты называешь руководить людьми? Носишься как угорелый по городу, а о самом главном, поди, забываешь? Очень может быть. Но что же делать-то?» Единственное, что он мог сделать, чтобы облегчить себе работу, это послать в дальний конец города какого-нибудь незанятого товарища. Он так и поступил. Созвать собрание, подготовить выступление, провести час или хотя бы полчаса, и даже того меньше, с товарищами, чтобы обсудить положение, — все это хорошо, когда есть время. Но сейчас надо торопиться, поспеть повсюду, и тут уж не до обсуждений… Как бы поступил Жильбер на его месте? Глупый вопрос. Во-первых, Жильбер по утрам занимался в школе. До обеденного перерыва у него было бы достаточно времени обдумать все досконально, и он бы внес предложения, которые никому другому не пришли бы в голову. Это вполне вероятно. Хотя на чем основывались бы эти предложения? Ладно… Что значит: руководить?.. Все наладить, используя имеющиеся у тебя средства… Отдохнув, Анри снова сел на велосипед и покатил дальше.
Он приехал в порт, к Роберу. Тот оказался на месте. Времени для разговоров было мало, но Анри все же спросил:
— Почему ты так быстро ушел после собрания?
— Да так… Просто так…
Робер упорно смотрел в землю. Обычно как-то не замечаешь его сутулую спину и черную прядь волос, падающую на лоб, но тут Анри показалось, что даже в этом выражается дурное настроение товарища…
— Робер, говори прямо. Ты обиделся на то, что я сказал?
— А раз сам знаешь, зачем спрашиваешь? Поставь себя на мое место. Никто меня так никогда не критиковал при всех.
— А по существу то, что я сказал, неправильно было? Не следовало этого говорить?
— По существу — правильно. Но не так надо было выразить.
— А как?
— Сейчас скажу. Я после собрания виделся с Луи…
— С каким Луи?
— С секретарем федерации.
— Ну и что же?
— Ну так вот, он меня хорошо знает, мы уж столько лет вместе ведем работу… Он постарше тебя, да и то был еще мальчишкой, когда я вместе с Дюпюи и со стариком «Пибалем» основал здесь партийную организацию. После Турского конгресса. Вот видишь! Я мимоходом рассказал Луи. Он не стал особенно распространяться, не хотел осуждать тебя за глаза, но я понял, что он тебя не одобряет. Ты был чересчур резок. Да и вообще… Мы это не обсуждали у тебя за спиной, но все-таки и тебя можно покритиковать. Ты вот стал секретарем секции, а по-прежнему у тебя на первом месте — порт и твой поселок, остальными же ячейками секции ты недостаточно занимаешься…
— Что ж! Возможно, ты и прав. А кто тебе мешал сказать мне об этом один на один или на собрании? Критикуй, не стесняйся, это помогает идти вперед, исправлять ошибки. Хотя… что же делать, если именно в порту и в поселке происходит самое важное… Вот, например, сегодня…
— «Самое важное» всегда зависит от точки зрения, на которую становишься…
Правильно ли Анри понял Робера? Его слова могли означать: ты лезешь из кожи вон, защищая здание школы, потому что это касается лично тебя, а в это время забрасываешь более важные дела… Анри вспомнилась утренняя ссора с Полеттой… Да, если Робер и намекает, то совсем невпопад. Как сейчас Полетта? Хоть бы там не произошло ничего серьезного!..
— Что ты так смотришь на меня?
— Ничего. Обдумываю то, что ты сказал.
Он и на самом деле после минутной вспышки гнева обдумывал слова Робера. Разве можно так вот сразу понять, не ошибаешься ли ты даже в том, что тебе кажется совершенно бесспорным? Кроме того, Робер затронул такой вопрос, из-за которого Анри ни за что не будет спорить, никогда не станет драться. Малейшее подозрение, что он действует из личной заинтересованности, — кончено! Никаких разговоров. Он предпочитает молча выслушивать обвинения. Может быть, это и неправильно, но тут уж ничего не поделаешь. Так он устроен. Это выше его сил…
— Мне мало народу надо оповестить, и я быстро кончу, — сказал Робер. — Значит, схожу на оба парохода и в пакгауз. Наверняка и там и тут ребята остановят работу, можно не сомневаться.
— Значит, до завтра, старина…
— До завтра, Анри.
А все-таки Луи поступил нехорошо. Прибавилось еще это огорчение! И так забот достаточно, а тут еще всякие неприятности валятся на тебя… Роберу, конечно, никто не может запретить говорить, о чем он хочет и кому хочет. Но Луи, занимая такой ответственный пост, мог бы все хорошенько взвесить, прежде чем одобрять или осуждать… А что же слушать одну сторону? Ведь, в конце концов, если не считать двух-трех, возможно, и резких слов, вырвавшихся в пылу спора, как же еще иначе можно было сказать то, что необходимо было сказать на собрании? Когда сражаешься, стоя на позициях партии, обязательно кого-нибудь заденешь. Только тот этого избегает, кто готов со всем примириться, кто не бьет закоснелых, сбившихся с верного пути. Только тот гладит всех по головке, кому ни жарко, ни холодно от того, что товарищ лезет в болото… Луи хотел исправить незначительную оплошность, а получилось так, что он немножко оправдал Робера, — значит, подрезает крылья у того, кто борется за линию партии. Особенно обидно, что это сделал Луи — один из тех партийных товарищей, которых Анри ставит себе в пример… Луи, конечно, его знает… Ему известно, что с Анри нянчиться не надо, он не чувствительная барышня. Но это еще не значит, что с Анри можно совсем не считаться, лишь бы не задеть глупого самолюбия Робера. Нельзя так, по старинке, понимать заботу о человеке. Вот уже несколько месяцев Анри и сам старается щадить Робера ради его прошлых заслуг и некоторых еще сохранившихся у него достоинств. Но если оберегать только тех, кто начал сдавать… У человека, который вкладывает в дело всю душу, не меньше болит душа, чем у других, и, пожалуй, на его долю выпадает больше невзгод. Ржавчина может тронуть не только бездействующие или выбывшие из строя машины… Особенно обидно, что это сделал Луи… Ну, ладно…
* * *
Все это еще вертелось в голове Анри, когда он стоял у ворот склада; а негр-часовой уже удивленно посматривал на него; чего этот француз здесь дожидается. Анри думал о своем выступлении, и одновременно кто-то в нем, словно отругиваясь, бросал: «Нет, вы не воображайте, будто все это просто, легко. Тоже мне!..» Пока ты бегаешь как сумасшедший, голова твоя беспрерывно занята… Всегда ты как будто ведешь спор, то с одним, то с другим; собеседники высказывают свое мнение о твоих действиях, и чем больше этих действий, тем жарче разгораются прения. Один скажет так, другой этак, ты возражаешь, соглашаешься, все эти «да» и «нет» сталкиваются и порождают новые мысли, как волны на воде. Всегда, всегда ты захвачен мыслями. Вот сегодня размолвка с Полеттой, потом этот внутренний спор с Луи по поводу Робера. Партийная работа, личная жизнь. Да разве их можно отделить друг от друга!.. Ну, ладно…
С чего бы Анри ни начинал свой разговор с самим собой, он неизменно приходил к этому «ладно». И он прав — в конце концов все улаживается…
К счастью, мысли, которые Анри собирался изложить перед собравшимися, пришли сами собой, как аппетит во время еды. Во-первых, нужно сказать о работе на складе: какова эта работа, что тут подготовляют. Словом, постараться убедить людей отказаться от работы. Но не только это. Нельзя витать в облаках… Тех, кто еще не готов к сопротивлению, к отказу, нужно поставить на путь, который их к этому приведет… «Смотрите, в каких условиях вы работаете и какая у вас оплата!.. Дают грошовую надбавку за потерю времени на дорогу… А какая же это надбавка за опасное производство — шестнадцать франков в час!.. Вот во сколько они оценили вашу жизнь! И жизнь тех тысяч людей, которых собираются уничтожить, пустив в ход то, что вы здесь разгружаете!» Правильно… Таким образом, он свяжет их собственное положение с вопросом мира… «Шестнадцать франков! Вот цена вашей жизни и вместе с тем — прямое признание американцев, что в этих ящиках — смерть… И не забывайте также — хотя американцы еще хуже французских хозяев, против которых вы не раз сражались и заставляли их отступать, — не забывайте, что и американцев тоже можно победить». Это обязательно надо сказать, потому что нередко мы сталкиваемся с таким же неправильным взглядом, какой был в начале оккупации… гитлеровской оккупации… Тогда кое-кто думал, что раз мы находимся под пятой иностранной армии, то нечего и выставлять никаких требований, все равно ничего не добьешься, дело безнадежное… «Так вот, имейте в виду, что американские хозяева, как любые другие, сдадутся, если вы будете сплочены между собой и поведете борьбу до конца». После этих двух основных мыслей нужно будет еще показать, что работа на складе — не единственная, какую можно получить. «Кто так думает — ошибается! Сколько найдется дела, если будет проводиться мирная политика… Отказывайтесь от этой работы, срывайте ее! Вы отнюдь не обречете себя на безработицу. Наоборот. Вы только приблизите великие перемены, и тогда у всех будет работа на благо мира».
Вот так, пожалуй, получится неплохо…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Анри не вернулся
До чего же не повезло! Когда раздался вой сирены, можно было только радоваться. Почти все рабочие собрались неподалеку от американской пивной. Пришли даже те, которые колебались и побаивались. Пришли и встали поблизости от остальных. Если бы не было никаких осложнений, наверно, они слились бы со всеми. Прибежал Марсель.
— Слушай, Анри, влезай на каменную ограду — вот здесь, с наружной стороны. Говорить будешь сквозь колючую проволоку.
— А куда же мне мое московское золото девать?
Марсель понял по жесту, что Анри говорит о велосипеде.
— Давай сюда. Поставлю его позади пивной, пусть у тебя под рукой будет.
Часовой, увидев все эти приготовления, забеспокоился — то выходил из будки, то прятался в нее. Но все было предусмотрено. Даже если часовой подымет тревогу, пять или шесть американцев, которые караулят склад, не смогут помешать… Марсель уже влез на ограду и предоставил слово Анри. Тот начал говорить. По сигналу часового, конечно, прибежали американцы — черные и белые. Они орали и грозили, но рабочие только смеялись над ними. Да никто и не понимал, что они лопотали. А кричали они издалека, бегая вокруг собравшихся, как собаки, которые лают со страху… Наверно, им нарассказали всякой всячины о коммунистах… И тут-то как раз — вот невезение! — метрах в пятидесяти от пивной, у перекрестка, появился грузовик с охранниками. Они ехали на смену тем, которые с утра осаждали здание школы. Услышав крики американцев, они решили, что и здесь для них найдется работа. Шофер сразу же развернулся и затормозил. Радуясь неожиданному развлечению, охранники через минуту уже шли сомкнутым строем, держа винтовки прикладом вверх.
Все-таки Анри говорил до последней возможности. Но много ли он успел сказать?
— Видите: иностранная армия, полиция — все брошено против рабочих. Они орудуют сообща, этим многое объясняется. Верно я говорю, товарищи?
Охранники приближались. Судя по направлению, которое они взяли, атака шла не на рабочих, стоявших на территории склада, а против Анри. Цепочка солдат изогнулась, отрезав ему путь к отступлению и прижимая его к колючей проволоке. Рабочие выбежали из ворот склада и встали за спиной солдат. По решительным лицам видно было, что большинство кинется на выручку Анри. Ребята в общем не хуже других. Но Анри удалось бежать. Он чуть было не попал в лапы охранникам: хотел вскочить на велосипед, но два солдата опередили его. Анри попытался вырвать велосипед, но, к счастью, вовремя отказался от этого, бросился в сторону и проскользнул между ружьями. Ему только поранили ухо. Он помчался по бывшему поселку, петляя между развалин. У охранников башмаки тяжеленные, ружья, противогазы и прочие причиндалы!.. Пусть попробуют догнать! Анри-то здесь все знакомо.
«Но выступление сорвано. И велосипед зацапали! А уж как нужен велосипед!.. Хорошо еще, что голову не проломили. Должно быть, оцарапало прикладом. И довольно сильно. Рана, правда, почти не кровоточит, но болит изрядно… Место очень чувствительное.
* * *
Марселя сразу же уволили. На складе полно шпиков. На них-то и опираются эти сволочи. Марселя выдали. Он с трудом разыскал Анри — тот одолжил у кого-то велосипед и заканчивал объезд предприятий.
— Слушай, кажется, все здорово налаживается! — сказал Анри.
— А ты в школе был?
— Я о заводах говорю, о подготовке к демонстрации. У нашего здания я тоже был, в двенадцать часов. Та же картина. Выходить можно, а входить нельзя. Но никто не попадается на удочку.
— Так где же ты ел?
— Нигде. Это не страшно…
По правде говоря, Анри уже давно хотелось есть, еще когда он, крадучись, бродил вокруг дома. Именно крадучись. Вот что нестерпимо! Бродить вокруг своего дома, где находится твоя семья, и не иметь права войти, даже приблизиться. Это кажется такой дикой нелепостью и вызывает странное чувство. Когда ты свободен, то и не задумываешься над этим, не рассуждаешь и даже не обязательно вспоминаешь слово «свободен». Но если тебя охватывает какая-то физическая злобная тоска, если ты остерегаешься капканов и ловушек — значит, ты не свободен. Такое вот чувство и испытывал Анри, бродя вокруг своего дома. И вдобавок ко всему он был голоден, а голод тоже действует на человека.
— Зайдем ко мне, — предложил Марсель, — у меня есть кусок сыру. А где ты будешь ночевать?
— Посмотрим. Надеюсь, дома…
— Знаешь что? Я придумал одну штуку. Можно поквитаться с ними за сегодняшнюю неудачу. Хочешь поговорить с нашими ребятами без всяких осложнений?.. Забирайся на один из грузовиков, которые развозят рабочих по деревням, будто ты тоже рабочий со склада…
— Сегодня?
— Как хочешь. Но лучше не откладывать. Куй железо, пока горячо. Знаешь, после сегодняшней истории у всех котелки заработали.
— Раз так, надо ехать. Ну и денек, доложу я тебе!
— Только оденься потеплее. На грузовиках здорово продувает, а вечерами к тому же — мороз.
* * *
Вечером Анри вернулся пешком из деревни, в которую его завез американский грузовик. Несмотря на холод и адский шум мотора, Анри за дорогу успел все досконально объяснить ребятам… Кроме всего прочего, их взволновала заметка, которую многие прочли утром в коммунистической газете: там сообщалось, что в лагере Пото тридцать солдат отравились испорченными американскими консервами. Вон оно как! Скоро дойдет до того, что у нас на складе будут выплачивать еще одну надбавку — за опасность отравления в столовке!
Вернувшись в поселок, Анри сразу же поспешил к школе, посмотреть, тесно ли стоят охранники, нет ли лазейки, чтобы проникнуть в дом, воспользовавшись темнотой. Никакой надежды! Он устал, но все-таки отправился в комитет секции, выяснить, как прошла подготовка к завтрашней демонстрации. Там он застал Луи, который тоже пришел узнать об этом, и еще нескольких товарищей; среди них был Дидло, и он увел Анри к себе ночевать. Анри так и не поговорил с Луи по поводу Робера. Душа не лежала, и вообще — какое это могло иметь значение, раз дело касалось его одного? Да и сам-то он отнесся так болезненно к этой истории только потому, что перед этим скопилось много других огорчений… Весь день он был в каком-то удрученном состоянии. Что поделаешь! Он такой же человек, как и все. Выпадают неудачные дни. К счастью, не часто. Обычно стойко переносишь все неприятности, а тут, как губка, впитываешь их в себя. Конечно, играет роль и обстановка. Трудно выдерживать эту тяжелую жизнь… Сейчас у него было только одно желание: отдохнуть немного. Безумно хочется спать. Устала голова, совсем отказывается работать. Тело еще держится…
Анри уснул с горьким чувством неудовлетворенности: ничего он не добился, не сделал и половины того, что должен был сделать…
А в это время супрефект, у которого уже звенело в ушах от всех донесений о завтрашней демонстрации, решил изменить тактику. Он отдал приказ снять осаду школы. Это было в одиннадцать вечера.
Полетта не могла понять, почему муж не возвращается домой. Если Анри и впрямь так занят их защитой, он должен знать, что может теперь вернуться. Она сидела в темноте, чтобы не жечь зря электричества, и ждала его. Все в доме спали, кроме товарищей, которые несли дежурство.
Было около часа ночи.
Произведения
Критика
Поделиться