Эмманюэль Роблес. Это называется зарёй
(Отрывок)
Посвящается Полетт
Жена Нарсеса. …Послушай, когда занимается день, вот как сегодня, и все вокруг загублено, разграблено, а мы живем и дышим, хотя все потеряно, город горит, невинные люди убивают друг друга, но и виновные вот-вот готовы испустить дух, а солнце все-таки встает и озаряет мир своей улыбкой, как же это назвать?
Нищий. У этого есть прекрасное имя, жена Нарсеса. Это называется зарей.
Жан Жироду «Электра»
Часть первая
I
Последние грузовики, возвращавшиеся из Кальяри, переключали скорость в нижней части виа Реджина-Элена, и от рева их моторов дрожали стекла. Было, наверное, часов восемь, так как начали уже продавать «Пополо». В вечернем воздухе звучал голос торговца газетами, похожий на хриплый крик петуха.
Валерио в раздражении встал и прошелся по комнате. Письмо осталось лежать на столе под лампой: элегантный голубой листок, покрытый круглым, твердым почерком. Отрицать не имело смысла: отвечать Анджеле стало для него тягостным испытанием. Привычным движением он провел ладонью по затылку, взял письмо… «Любовь моя, эта дата — 30 апреля — сияет для меня словно солнце. Я написала ее красным мелом на перекладине моего шезлонга. Буквы огромные, никак не меньше пяти сантиметров! Моя тетушка и доктор Ваничек смеются. Только вот досада: доктор запрещает мне лететь на самолете. За мной приедет мой отец, наконец-то я смогу покинуть эти горы и отправиться в Геную. Мой отец уже заказал нам билеты на „Реджиа ди Портичи“, пароход, который курсирует по маршруту Генуя-Кальяри-Палермо-Неаполь. Во время стоянки в Кальяри мой отец проведет с нами двое суток, затем снова уедет в Неаполь. Дорогой, знаешь ли ты, что я считаю часы, которые нас разделяют?»
Валерио медленно сложил листок. Какое ребячество… Эта надпись на шезлонге… И эта манера в каждой строчке повторять «мой отец»… Он нервно провел руками по волосам и закружил по комнате, его обуревали противоречивые чувства, но под конец определилось главное: его вечер с Кларой испорчен. Какое-то время он вертел в руках немецкий кинжал, добиваясь, чтобы сверкнуло широкое лезвие, но мысли его были далеко. Внезапно им овладело раздражение. Как он дошел до этого? Желать, чтобы Анджела подольше не возвращалась! Ему пришлось отправить ее к родственнице в Альпы, чтобы она могла оправиться от нервной депрессии, которая начала всерьез тревожить его. Ему вспомнилось отчаяние Анджелы в день их разлуки. Ее залитое слезами маленькое личико. Четыре месяца. Прошло четыре месяца с тех пор, как уехала его жена. И он еще раздумывает… «Какая же я скотина!» Он должен немедленно ей написать. Причем очень милое, очень нежное письмо. Он снял колпачок с авторучки, достал листок бумаги… «Дорогая моя, я так рад был узнать, что скоро мы наконец-то встретимся…» Перо его замерло. Он задумался. Напротив, в большом зеркале над диваном он увидел чужого человека, пристально глядевшего на него. Лицо у него было смуглое с тонкими черными усиками и темными, ввалившимися глазами с резко очерченными веками. Он выглядел печальным и усталым. Тридцать пять лет. Ему было тридцать пять лет. «Середина нашего жизненного пути…» Незнакомец глядел на него с тем же пристальным вниманием, и Валерио, внезапно смутившись, опустил голову. «Ну и вид у меня, будто после отчаянной попойки. Слишком много работы… Надо бы съездить на Сицилию недели на две». Он любил Сицилию. Однако сегодня, пожалуй, лучше не предаваться ностальгическим воспоминаниям о зелено-золотистых бухточках возле Палермо. Он перечитал первую фразу и внезапно разорвал листок. Потом взял другой: «Дорогая моя, мне не терпится снова обнять тебя. При мысли, что ты скоро вернешься, я испытываю…» Он выпрямился, скомкал бумагу, бросил ее в корзину и встал «Прежде всего, встретиться с Кларой. Сказать ей, что Анджела будет здесь через несколько дней!» Он снова зашагал по комнате. И вдруг звук, похожий на выстрел, заставил его вздрогнуть. Это захлопнулись ставни. «Опять дурочка Дельфина забыла закрыть окно!» А ветер уже набирал силу, наваливаясь всей тяжестью на дом, заставляя скрипеть черепицу и подрагивать занавески. Казалось, сквозь ночь мчатся во весь дух нескончаемые составы поездов, и паровозы исходят надсадным, безумным свистом. «Сульфадиметилпиримидин, Импириэл кемикл лимитед». Этот тюбик не должен был находиться здесь, в комнате, его место внизу, в аптечке кабинета, где он принимает больных. Он уже не помнил, когда и зачем принес его сюда. Пальцы рассеянно катали тюбик. В памяти вспыхнуло смутное воспоминание о другом вечере, таком же ветряном и тревожном. Тобрук, сорок второй год. Палатки сотрясает песчаная буря, а вдалеке слышится душераздирающее громыхание немецких танков, обращенных в бегство. Он медленно провел ладонью по затылку. «Per non morire di tetano basta usare il vaccino». Взяв брошюру, он свернул ее наподобие длинной сигары. Как Клара воспримет эту новость? «Пойду к ней сейчас же. А письмо напишу завтра утром. Ведь авиапочту отправляют не раньше десяти часов». Он почувствовал, что такое решение немного успокоило его. К Кларе он, как обычно, пойдет садами. Он развернул брошюру. Ничто не в силах заставить его отказаться от Клары. Он ждал ее всю жизнь. Именно она вырвала его из той трясины, в которой он увязал уже несколько лет. «Per non morire basta usare il vaccino». Снова хлопнули ставни. Выругавшись, он прошел в соседнюю комнату. Снаружи тысячи котлов, казалось, изрыгали свой пар. Закрывая ставни, он выглянул в ночь и увидел бесновавшиеся у горизонта огромные тучи; меж их разорванными клочьями, изрезанными сернистыми просветами, стремительно скользила обезумевшая луна. На виа Реджина-Элена — ни души. Погруженный во тьму отель «Палермо» походил на выброшенный на берег огромный корабль. Ветер заставлял линии электропроводов издавать мелодичные стоны. Закрыв окно, он обернулся и увидел на комоде портрет своей жены. Studio Biancardi. Roma. Очень удачная фотография. Анджела улыбалась ему. Умелое освещение в совершенстве передавало грустное сияние ее прекрасных серых глаз. Свет падал на радужную оболочку сбоку, делая глаза ясными, чистыми, таинственными, словно горные озера. Валерио подошел поближе к фотографии. Горные озера. Гладкие, прозрачные… Однако пора было идти. Он выключил свет, вернулся к себе в комнату. В общем-то, следовало обдумать этот вопрос спокойно. Клара стала его любовницей вскоре после отъезда Анджелы. Они были счастливы, несмотря на всевозможные хитрости, к которым им приходилось прибегать, чтобы утаить свое счастье. Анджела вернется в конце месяца. Ну и что, он не первый, кому приходится жить с двумя женщинами! Вздохнув, он толкнул стул, стоявший на его пути. «Я буду не единственным мужчиной, кто живет с двумя женщинами. Другие ведь как-то устраиваются». Он взял пальто, шарф. А если Анджела обо всем узнает? Слезы Анджелы… Это заранее лишало его мужества. На мгновение он неподвижно застыл в темноте посреди лестницы, испытывая нестерпимые муки при одной мысли о тех страданиях, которые может причинить Анджеле. И тут как раз послышался настойчивый стук в дверь. Позже Валерио будет вспоминать об этой странной минуте, когда он никак не решался открыть дверь. Но все-таки он спустился и открыл.
Он зажег в коридоре свет, отодвинул задвижку. Сразу же ворвался шум ветра и моря.
— Это ты, Пьетро! Входи живее.
Пьетро что-то проворчал. В своей фуражке защитного цвета с заостренным, надвинутым на глаза козырьком и головой, втянутой в плечи, он был похож на закоченевшую птицу.
— Чего тебе надо?
— Вас просит зайти Сандро. Вы собирались уходить? Стало быть, я вовремя поспел.
И он с довольным видом потер руки.
— Это из-за жены? Что случилось?
— С Магдой все в порядке. Я хочу сказать, что сейчас она спит.
— Сестра сделала уколы?
— Да. Но Сандро хочет вас видеть.
— Это срочно?
— Пожалуй, что так. Он очень нервничает. Мне кажется, он понял, что болезнь его жены — дело серьезное. И с ним неладно. Он может запросто наделать глупостей.
От Пьетро пахло хлевом. Он опустил воротник старой военной шинели и глядел на доктора своими маленькими живыми глазками с редкими ресницами. На левом виске у него виднелся розоватый шрам, уходивший под фуражку, — память о схватке в Неаполе с австралийскими рейнджерами в сорок пятом.
— Может, это из-за Гордзоне, — заметил Пьетро.
— При чем тут Гордзоне?
— Не знаю. Я просто так сказал…
Гордзоне был хозяином, на которого работал Сандро.
— Он его донимает?
— Он уже давно его донимает, как вы говорите! С тех самых пор, как Сандро женился на Магде. Гордзоне все крутился вокруг крошки…
— Ах, вот оно что!
— Магда работала на ферме, и старому крокодилу очень хотелось заполучить ее. Еще бы, такая ладненькая милашка. Но ему пришлось поунять аппетит, этому Гордзоне, и вот теперь…
— Ясно. Минуточку! Пойду возьму фонарь и медицинскую сумку.
— А ваша машина?
— Не стану же я выводить машину из-за такого пустячного расстояния!
— Ну хорошо!
Слышно было, как бьются о берег волны. Они издавали глубокий, протяжный, торжественный звук, и казалось, будто рушатся высокие дома.
Вернувшись, Валерио увидел, что Пьетро рассматривает висевшую у входа в коридор фотографию под стеклом. На ней была изображена статуя Христа на краю дороги. Валерио сделал этот снимок в марте сорок четвертого где-то возле Бенафро. Джи-ай использовали эту статую вместо столба для своих бесчисленных телефонных проводов, и Христос, затянутый путами, стягивавшими ему живот, шею и голову, и без того уже изуродованный обстрелом, казалось, страдал от еще более варварской пытки, чем распятие.
— Тебе это интересно? — спросил Валерио.
— Пожалуй. Такая фотография впечатляет.
— Даже такого отъявленного нечестивца, как ты?
Пьетро пожал плечами.
— Уж эти мне американцы… Просто уму непостижимо.
Валерио с улыбкой дружески похлопал его по спине. В тот момент, когда они уже собирались проститься, мимо проехал грузовик с шахты. Его кузов страшно громыхал на неровной мостовой виа Реджина-Элена. Мужчина, который вел его, поднял на лоб огромные черные солнцезащитные очки, и это придавало ему вид фантастического гигантского муравья.
Пьетро глядел вслед грузовику, удалявшемуся в ореоле толстого слоя пыли, поблескивавшей в свете фонарей.
— Придется, может, решиться и пойти наняться туда, наверх, — процедил он сквозь зубы. — Но такая работенка мне не по душе…
— Ладно, — сказал Валерио. — Ты правда не знаешь, чего хочет от меня Сандро?
— Он сам вам скажет, если еще совсем не чокнулся. Во всяком случае, если Магда умрет, он наверняка свихнется. Уму непостижимо, доктор, до чего он любит эту девчонку.
Некоторое время он шагал рядом с Валерио, шаркая своими сандалиями, каблуки которых были вырезаны из кусков велосипедной камеры.
— До чего же он любит эту девчонку, уму непостижимо, ей-богу! Сдается мне, что, если Гордзоне и сейчас от него не отстанет, ему придется пожалеть об этом.
Валерио пошел вверх по виа Реджина-Элена. Расставшись с ним, Пьетро отправился к своим друзьям в бар «Палермо». То была единственная часть старого отеля, которую Гордзоне незадорого удалось привести в порядок. Он отдал ее в аренду одному сицилийцу, который постоянно клял его, ибо дела шли из рук вон плохо, а ежемесячная плата была очень высока… «Магду, — думал доктор, — и без того замучила малярия, а тут еще навалилась дизентерия, которая сильно ухудшает ее состояние. Организм истощен, сопротивляется слабо. Если ей удастся выкарабкаться, это будет чудом».
Шел он быстро, прижимая левой рукой сумку и освещая перед собой путь фонариком. Ему не терпелось покончить с Сандро, чтобы поскорее отправиться к Кларе, которая уже, верно, заждалась его. С наступлением темноты она сидела в его любимой маленькой комнатке, забитой тканями, кружевами, стеклянными безделушками, а еще ее украшал вделанный в стену светящийся аквариум, где среди длинных водорослей и колонок крохотного храма медленно двигались карпы…
Фонарь освещал потрескавшийся тротуар и рекламные плакаты на стенах…
PER TUTTA
chi si é lavato i denti due о tre volte col
2 DROPS
continuara a lavarseli col 2 DROPS
PER TUTTA
Он свернул налево и вскоре очутился за пределами поселка, перед зиявшей черной пропастью долиной. Вдалеке мелькали огоньки. Справа громада более плотных потемок без единого проблеска света указывала на местоположение лагун. Всю жизнь… Этот гнилостный край с его болотами, его зловещими низинными равнинами и лихорадками он выбирал не сам. Он был миланцем, но там родных у него не осталось. В сорок втором году эвакуационное судно доставило его из Туниса в Кальяри. Сначала его направили в военный госпиталь. Затем, вскоре после прибытия на Сардинию союзников, демобилизовали. Он был призывником тридцать шестого года, то есть, иными словами, его разрыв с отечеством произошел довольно неожиданным образом. У него оставался дядя, который жил в Буэнос-Айресе и в каждом своем письме советовал ему перебраться туда. Когда он согласился занять этот пост в Салина-Бьянке, то думал, что проведет здесь не больше двух-трех лет. Край этот был таким печальным, бедным, нездоровым, что не один только дядя из Аргентины советовал ему оттуда убраться. Его тесть тоже давным-давно умолял его переехать в Неаполь. Он даже предлагал ему свою помощь в расходах на первое время. Но появилась Клара. Как раз в тот момент, когда он решился наконец уехать, Клара вошла в его жизнь..
Он нагнул голову под порывом ветра, от которого хлопали полы его пальто. Ограда владений Гордзоне начиналась за эвкалиптовой рощицей. За терновой изгородью яростно залаяла собака. Валерио не видел зверя, но тот, верно, был где-то совсем рядом. Слышна была поступь крепких лап по иссохшей земле. «Это, должно быть, Кобо, гнусная тварь!» Дом находился в конце дороги. Дверь отворилась, и появился силуэт Сандро. «Этот тридцать пятого года призыва. Абиссиния тех славных лет…»
— Добрый вечер, Сандро!
— Привет, доктор!
— Ну как она?
— Входите. Она спит. После полудня у нее был легкий бред.
Голос звучал мрачно, устало. Валерио снял пальто, бросил его на скамью, где лежала газета, раскрытая на огромном заголовке:
EISENHOWER PREPARA I PIANI СОМЕ
SE STALIN
ATTACCASSE ENTRO SEI MESI!
Разумом Валерио отметил слова, но в смысл их не вник. «Они так и не перестали отравлять нас», — подумал он и повернулся к Сандро.
— Какая температура?
Сандро протянул ему листок, на котором цифры были написаны синим карандашом, и застыл, всматриваясь в лицо доктора с тягостным вниманием. Это был очень смуглый, худой мужчина, на нем были рабочие брюки и американская куртка. Искусанный комарами широкий лоб, черты лица тонкие, выражение умное, решительное. Взгляд его черных глаз был пристальным, пронизывающим насквозь.
Из соседней комнаты веяло жарким духом пота и лихорадки. Положив листок на стол, Валерио подошел к изголовью больной. Не трогаясь с места, Сандро следил за каждым его движением, смотрел, как он поднимает одеяло, слушает сердце и кончиками пальцев пальпирует живот. Все еще спящая Магда тихонько застонала. На ее белом, исхудавшем лице набухшие веки казались двумя синеватыми шариками. И снова за домом залаяла собака. Сандро нетерпеливо махнул рукой, но Валерио уже выпрямился, проведя ладонью по лбу молодой женщины.
— Ну что? — спросил Сандро.
Сурово сжав губы, он ждал ответа, зрачки его блестели.
— Никаких перемен по сравнению с утром, — молвил Валерио. — Надо продолжать лечение. Я приду завтра около десяти часов.
— Вам известно, что я не смогу заплатить? — с некоторой агрессивностью сказал Сандро.
— Да я ничего с тебя и не спрашиваю, старина.
Валерио говорил спокойно, с некоторой теплотой в голосе. Потом счел нужным добавить:
— В Африке мы долгое время глотали один и тот же песок. Разве это не в счет?
Сандро кивнул головой. Это можно было принять за выражение благодарности. Свет лампы падал ему на голову вертикально, и от этого на его костлявом лице залегли забавные тени.
— Я не смогу заплатить вам, потому что с прошлой субботы Гордзоне лишил меня жалованья.
— И поэтому ты просил меня прийти прямо сейчас?
— Есть и другая причина.
— Почему он отказывается тебе платить? Ведь существует закон…
— Нет. Болен-то не я. К тому же он хочет, чтобы завтра вечером я выехал из этого дома.
— Да он с ума сошел! Это еще что за история?
Сандро лишь усмехнулся.
— Объясни мне, — попросил доктор.
— Гордзоне хочет прогнать меня, потому что мне приходится сидеть с женой. Он считает, что я не выполняю своей работы и не слежу за той частью владений, за которой обязан следить. Он уверяет, будто бы украли фрукты, повредили деревья. Подлец, ведь все это неправда. Просто он хочет выбросить меня на улицу!
— Он знает, что твоя жена больна?
— Знает.
— Что-то тут не так, старик. Завтра я зайду к Гордзоне. И поговорю с ним об этом деле. Думаю, все еще можно как-то уладить. Но ты уверен в том, что говоришь мне?
— Я ведь не сумасшедший! В четыре часа я получил уведомление. Требовалось подписать. Подписывать я отказался.
Тут Магда вздохнула, и доктор сделал знак Сандро говорить потише.
— Мой сменщик приедет сюда завтра вечером. Один тип из Иглесиас. Ему же надо где-то жить, понимаете?
— Думаю, все еще можно уладить, — повторил Валерио. — Гордзоне, конечно, не святой, но он не станет заходить так далеко.
— Закон на его стороне. Дом и работа — вместе. Потеряв работу, я должен оставить и дом.
— Да, но обстоятельства исключительные. Твоя жена больна. Куда тебе деваться? Ладно, завтра я пойду к Гордзоне. Я все ему объясню.
Сандро протянул руку ладонью вниз. Рука была худая, смуглая.
— Послушайте, доктор. Речь не о том, чтобы умолять его от моего имени. Он всегда обращался с нами, как со скотиной. Когда мы с Магдой поженились, он отобрал у меня ферму, отказался возобновить мой контракт на аренду. Мне пришлось согласиться на работу сторожа. Ничего другого не оставалось! У меня не было ни гроша. И если бы не заболела жена, я пошел бы работать на шахту. Не надо ни о чем просить Гордзоне. Он только обрадуется. Нужно просто сказать ему: если он не оставит нас в покое, я с ним разделаюсь.
— Что? Ты совсем спятил! Что за мысли у тебя в голове!
— Я убью его как собаку. Вот что надо ему сказать!
Он совсем распалился и шагал взад-вперед, не переставая ругаться и сыпать угрозами.
«Черт возьми, если бы я знал, ни за что бы не пришел, — думал Валерио. — Он вполне может наделать глупостей, хотя бы для того, чтобы не выглядеть трусом в моих глазах!»
Теперь придется потратить по меньшей мере полчаса, чтобы успокоить Сандро, урезонить его. «А Клара тем временем ждет меня!» На улице листва на ветру шумела, словно водопад. Доктора охватило пронзительное чувство тоски, ему так хотелось очутиться у Клары, окунуться в ласковую тишину ее дома, обрести тот покой, ту нежность, которых жаждала его душа после изнурительного дня. Но он не мог покинуть Сандро. Он уже спас его однажды в Дерне, когда тот явился весь в крови, раненный в плечо. Но как спасти его сегодня от отчаяния? «Всем нам когда-нибудь суждено умереть, но в скольких маленьких радостях отказано нам на этой земле…»
— Послушай, старина…
Звук его голоса заставил вздрогнуть Сандро, который вдруг отступил и двинулся к шкафу, открыв его, он достал из какого-то ящика черный, блестящий предмет.
— Видите эту штуковину, — в бешенстве заявил он. — Тут достаточно пуль, чтобы уложить этого мерзавца!
Люгер. Сандро держал его в руке дулом вверх. Пьетро верно говорил: «Если Магда умрет, Гордзоне крышка. Этот тип на пределе, довольно пустяка, и его револьвер выстрелит сам собой». Валерио рассердился.
— Боже мой, — сказал он, — отдай мне это. Ты ведь уже не ребенок!
Он протянул руку, не сомневаясь, впрочем, что Сандро не отдаст ему оружия.
— Дуралей! Если будешь взвинчивать себя, наверняка наделаешь непоправимых глупостей, а дальше что?
«Я выгляжу довольно жалко», — тотчас подумал он.
Ему хотелось уйти. Не сводя с доктора глаз, в которых светилось что-то вроде вызова, Сандро неторопливо спрятал люгер во внутренний карман своей куртки.
— А что мне терять? — молвил он.
— Да подумай хотя бы о своей жене, осел! Ладно! Хватит глупостей! — проговорил Валерио, совсем потеряв терпение.
Сандро немного распрямился. Губы его побелели или, вернее, стали желтоватого цвета, будто высохшая глина.
— Пускай Гордзоне оставит меня в покое, — сказал он. — Как только Магда поправится, я уеду из этой гнусной халупы. Только пусть оставит меня в покое. Иначе…
Его ненависть была неистребима. Чувствовалось, что она укоренилась в самой глубине его души, бесповоротно отравив этот ее уголок. Еще утром Сандро спрашивал доктора, уверен ли тот, что сумеет вылечить его жену. «Напрасно я ничего ему не ответил». Валерио вспомнился его встревоженный взгляд, от которого становится не по себе.
— Повторяю тебе, — сказал он, — что завтра утром я пойду к Гордзоне и что я уверен: дело это можно уладить.
— Посмотрим, — ответил Сандро, отступая в затемненную часть комнаты.
Валерио надел пальто, взял со стола свой фонарик и сумку.
— Тебе следует отдохнуть, попробуй поспать.
Сандро ничего не ответил.
— И поешь. Пари держу, что ты ничего сегодня не ел.
— Не имеет значения.
— Упрямая голова, — проворчал Валерио.
Он уже собирался переступить порог. И вдруг обернулся.
— Послушай, а у тебя нет каких-нибудь родственников в округе? Или, может, родных твоей жены? Кого-то, кто мог бы помогать тебе ухаживать за ней?
— Мне никого не надо!
Он снова вышел на свет, заложив руки в карманы куртки.
Валерио пожал плечами.
— Ты неправ, — сказал он. — Ну что ж… До завтра!
В голове мелькнула мысль, что ему следовало бы потребовать немедленной выдачи люгера. Но он уже вышел на дорогу. Широким шагом Валерио направился к дому Клары. Ветер хлестал его, не давая передышки. Все небо будто пришло в движение. Казалось, громады гор, подхваченные ураганом, скользили в вышине, предвещая конец света.
Миновав пустырь, он увидел огни Салины, теснившиеся вдоль моря.
«Скверная история!» — подумал Валерио. Он все больше сожалел о том, что ему не удалось отобрать оружие у Сандро. «Это по меньшей мере четвертая бессонная ночь, которую он проводит у постели жены. Он вполне созрел, чтобы попросту расстрелять Гордзоне, если этот болван явится завтра насмехаться над ним».
II
— Наконец-то ты пришел! — воскликнула Клара, бросаясь в его объятия.
— Я задержался…
— О, я уже начала беспокоиться!
— За мной пришли как раз в тот момент, когда я спускался по лестнице, собираясь идти сюда. Но скажи мне…
Слегка отстранившись, он взял ее за подбородок и поднял ей голову.
Она неловко попыталась спрятать от него глаза.
— Ты плакала?
— Пустяки. Этот ветер делает меня больной, — сказала она. — Сегодня после обеда у меня страшно разболелась голова. Теперь все прошло.
Однако такое объяснение, казалось, вовсе не убедило его, и тогда она, поцеловав его в губы, увлекла за собой в соседнюю комнату.
Большой светящийся аквариум, вделанный в стену, переливался золотистыми бликами.
— Пойду на кухню. Я сама приготовила ужин. Сейчас сядем за стол.
— Хорошо, — молвил Валерио, опускаясь на диван.
Сначала он рассеянно листал иллюстрированный журнал, но встреча с Сандро оставила какой-то неприятный осадок, и ему не удавалось избавиться от этого ощущения. Он встал и прошелся по маленькой гостиной, где царил свойственный Кларе очаровательный беспорядок. Всюду были разбросаны подушки, куски материи, книги. На столе, на креслах валялись журналы вроде «Оджи», «Эуропео», «Соньо». На одной из полок маленького книжного шкафа, украшенного сардинскими куклами, разноцветными стеклянными зверушками и крашеными ракушками, стояли на видном месте все романы Альберто Моравиа. В освещенном аквариуме медленно скользили красные рыбы или, сверкая чешуей, проносились стрелой сквозь сказочный пейзаж.
Валерио застыл, завороженно наблюдая за его переливами. Длинные зеленые и розовые водоросли раскачивались под струей поступавшего в аквариум воздуха. Всю толщу воды пронизывали пузырьки, и ему чудилось, будто это Сандро смотрит на него из глубины загадочного зеркала. Сандро с люгером в руке. На мгновение он замер в задумчивости перед этим призраком, недвижно застывшим в подрагивающей пелене, потом, вздохнув, направился к дивану. В ту же минуту появилась Клара.
Он тотчас обнял ее. И пока он покрывал поцелуями ее затылок, лицо, губы, рука его ласкала под пеньюаром круглую, твердую грудь, словно птица, излучавшую чудесное тепло.
— Каждый вечер мне кажется, что ты в первый раз будешь моей, — молвил он. — Это всегда в первый раз.
— Луиджи, — прошептала она.
У нее было красивое треугольное лицо с карими, горячими глазами, слегка вытянутыми к вискам, ее тяжелые, черные волосы были собраны на затылке. От нее так хорошо пахло, будто веяло ароматом весенних лугов. Он знал, что ради него она ревностно следит за своим телом и дважды в неделю посещает институт красоты в Кальяри. Порой он подшучивал над ней: «Но тебе ведь только тридцать! Предоставь это пожилым дамам!» Она со смехом трясла головой: «Я хочу нравиться тебе всегда».
В семнадцать лет, сразу после окончания коллежа святой Анны, ее выдали замуж за богача Карло Дамьяни, хозяина огромного поместья. Первая жена Дамьяни умерла, не оставив ему детей. Убедившись, что и от Клары ему тоже нечего ждать, он от нее отвернулся, даже не пытаясь скрыть своей враждебности. Дело кончилось тем, что он подолгу отсутствовал, предпочитая общество своих крестьян и лошадей обществу этой дурочки, которая никуда не годилась в постели и все время плакала, глядя на него глазами затравленного зверя, он охотно побил бы ее, если бы не опасался трех здоровенных парней, братьев своей жены.
И вот, наконец, он умер. Как раз в день своего пятидесятилетия.
Не теряя ни минуты — и без того столько пришлось ждать! — семейство Клары набросилось на поместье Дамьяни, соседствующее с их собственными владениями в тридцати километрах от Салины. Клара могла оставаться у себя, в своем великолепном городском доме, и ничего не делать. Теперь у нее появилась возможность пожить спокойно, покой свой она заслужила. Впрочем, остальной части «племени» вполне хватало, дабы способствовать процветанию обоих владений, в том числе и поместья Дамьяни, на которое все семейство так долго зарилось. Правда, оставалась одна опасность: рано или поздно Клара может надумать снова выйти замуж, на этот раз за какого-нибудь парня по своему выбору. И отец уже собрался было заставить свою дочь подписать акт об уступке имущества по всей форме, но тут появился Валерио. Ниспосланный самим провидением Валерио! Он устраивал всех. Не такой он был человек, чтобы развестись и жениться на Кларе. А Клара после стольких лет, принесенных в жертву этому старому медведю Дамьяни, полностью заслужила право вести такую жизнь, какая ей нравится.
Когда умерла мать, связь между фермой и Салиной стал осуществлять старший брат, Витторио. Он довольно часто навещал Клару, как правило, по утрам — из деликатности, — он привозил ей яйца, овощи, птицу и цветы, букет обычно подбирала одна из золовок: Джина, Эрминиа или Элена. Клара, со своей стороны, посещала родных только по большим праздникам, в общей сложности раза четыре или пять в год, да и то гостила там недолго. В Салине же она жила в обществе старой служанки Торелли, Марии Торелли, на лице которой застыло горестное выражение аристократки, потерявшей после кровавой революции свое имущество и вынужденной трудиться в изгнании, выполняя работу ниже своего достоинства. Мария Торелли любила Клару, как собственную дочь, истово шпионила за ней в интересах «племени», знала часы, когда приходил Валерио, и, как только он появлялся, становилась призраком. В этот вечер, например, она уже успела скрыться у себя в комнате, на другом конце дома, и слушала Миланское радио, передававшее «Риголетто».
Покончив с едой, Клара и Валерио вернулись в маленькую гостиную.
— Много было сегодня работы, дорогой?
Она часто задавала этот вопрос и всегда с неизменным оттенком сожаления в голосе, словно сокрушалась о том, что приходится тратить такую уйму времени и сил на второстепенные вещи, в то время как всю жизнь должна была бы заполнять одна любовь.
— Да. Работы было много, — ответил он.
На диване она крепко прижалась к нему. Он чувствовал, что теперь она довольна и счастлива. Быть может, она плакала, потому что знала: скоро вернется Анджела!
— Ничто не сможет нас разлучить, Клара, — сказал он. — Ничто и никто. Никогда…
Она что-то пробормотала. И закрыла глаза. На лице ее появилось хорошо знакомое ему выражение, которое означало сладость наслаждения и горечь страдания. Он тихонько опрокинул ее на подушки, ощущая себя могучим, всесильным богачом, его охватила бурная радость, в порыве которой он ласкал плечи и грудь Клары. Под пеньюаром на ней ничего не было, она казалась такой горячей и невесомой, и он лег на нее, а она продолжала шептать несвязные слова, сжимая его в своих объятиях.
Они долго лежали, прижавшись друг к другу, оторванные от мира, словно потерпевшие кораблекрушение. Буря внутри стихала, море отступало, оставив их совсем без сил, но шум его все еще раздавался у них в ушах.
Время, казалось, остановилось чудесным образом, окаменев, словно цветок, омытый известковой водой. Этот час был прозрачно чист, без всяких воспоминаний и связей с землей. Этот час никуда не спешил. Он не бежал, подобно реке, а как бы кружил вокруг себя, впитывая пьянящий запах разгоряченной, трепещущей плоти.
Валерио медленно провел губами по груди и животу Клары. Рука его блуждала по всему ее телу, жившему таинственной неиссякаемой жизнью.
— Луиджи, — вздохнула она.
Не открывая глаз, она протянула ему губы, и он поцеловал ее с отчаянным пылом, словно этот поцелуй должен был уберечь их обоих от смерти, спасти от той пучины, куда увлекало теперь их время, которое снова стремительно побежало вперед…
— Почему ты сегодня плакала?
— Все прошло, не будем больше говорить об этом! — с улыбкой сказала она и добавила: — Я счастлива.
При этом ее алые пухлые губы выглядели так соблазнительно.
— Я хочу иметь ребенка, — помолчав, негромко сказала она. — Я хочу ребенка от тебя…
— Да, — молвил Валерио, прижимая ее к себе.
Умиротворенный, он испытывал глубочайшую признательность. Без всякой обиды вспоминал он тяжелое время своей молодости, войну и все эти годы одиночества. В какой-то мере он даже испытывал благодарную любовь к той бескрайней пустыне, которая оставалась позади, ибо она привела его к Кларе, и теперь прошлое представлялось ему лишь долгим и неуклонным путем к Кларе.
Она повернулась к нему:
— Иногда мне становится страшно. После твоего ухода я начинаю говорить себе, что ты уже не вернешься, что я тебя больше не увижу, и мне хочется кричать, как безумной.
— Какая же ты дурочка, — с нежностью сказал он.
— Ты понятия не имеешь, что значит для меня день ожидания…
Словно выдохнувшаяся лошадь, ветер начал ослабевать, но временами вместе с его порывом доносилась далекая мелодия Миланского радио, странная, пламенная песнь, в которой порою слышались волнующие, скорбные стоны.
— Твоя жена скоро вернется, правда?
— Да.
— Она тебе об этом написала?
— Да.
Выпрямившись, он обнял ее, и они умолкли. Однако Валерио чувствовал, что она уже не та: что-то в глубине ее души восставало, хотя по виду ничего как будто не было заметно, лицо ее оставалось спокойным, с него не сходило привычное ласковое выражение.
— Клара, я ведь уже сказал: ничто и никогда не сможет нас разлучить. Верь мне.
— Я тебя знаю. Ты очень добрый и не захочешь причинять ей страданий.
— Она ничего не узнает. Откуда, ты думаешь, она может…
— Она все узнает, и очень скоро.
— Но если мы будем соблюдать осторожность…
— Да. По ночам ты будешь пробираться сюда, дрожа при мысли, что тебя увидят. Будешь искать объяснений по поводу своих отлучек, опозданий. Будешь лгать. И конечно же, неумело. Заранее могу себе это представить. Твоя жена будет несчастна, и постепенно наше счастье начнет угасать.
Помрачнев, он встал, а она с огорченным видом, но все же улыбаясь, следила за ним глазами.
«Зачем говорить об Анджеле?» — думал Валерио. Все, что могла сказать Клара, он уже сам себе много раз повторял. Зачем оставлять эти с трудом отвоеванные часы, если все доводы натыкались на одну простую мысль, рассыпаясь в прах от соприкосновения с этой мыслью: Клара ему необходима. Без Клары его жизнь потеряет свою притягательную силу, целостность, тепло и надежду. Без Клары для него начнется одинокое блуждание средь человеческих существ, словно среди деревьев в лесу без конца и края, жутком, враждебном, бесприютном лесу.
С Анджелой он познакомился в октябре 1945 года в Неаполе. Ей было восемнадцать лет. Она казалась такой хрупкой и робкой и в то же время такой жизнерадостной, на ее свежем личике блестели ласковые глаза.
Однажды во время экскурсии в Помпеи в конце прогулки Анджела почувствовала усталость, они сели рядом на ступенях Форума, и вдруг она положила голову на плечо Валерио с таким чарующим доверием, что он был потрясен. Чудо случилось спустя некоторое время, когда он, наконец, обнял ее, увидел совсем близко это худенькое, еще детское личико, и овладел этим едва оформившимся телом, таким крепким и нежным. В феврале следующего года они поженились, и он увез Анджелу на Сардинию.
Разлуку с ней родители восприняли как нечто временное. И для Анджелы, никогда не расстававшейся с ними, жизнь в изгнании на этой бесплодной земле день ото дня становилась все тягостней, несмотря на нежную заботу, которой окружал ее муж.
Да и Валерио тоже очень скоро распростился со своими иллюзиями. Маленькая девочка. Он женился на красивой маленькой девочке, сожалевшей об утраченном рае и богатых апартаментах своей семьи, о подругах и театрах в Неаполе, о вилле в Сорренто.
Рядом с ним томился избалованный ребенок, не утративший своей приветливости, прилежной приветливости, и робости, потерявшей, увы, в его глазах свое очарование. Она утверждала, что довольна и счастлива, однако ее покорный, смиренный вид говорил о другом.
Мало-помалу Валерио отдалился от нее. Он ощущал, как ширится в его душе огромная пустота, но силился скрывать свои чувства, неизменно проявляя предупредительность и внимание и продолжая играть комедию любви. Хотя ему уже не доставляло удовольствия это худенькое тельце, которое так трудно было разбудить, — оно оставалось безучастным, несмотря на трогательное послушание. Во всяком случае она ни о чем не догадывалась, ничего не подозревала и жила в этом большом доме в Салине, словно в пансионе, терпеливо дожидаясь каникул. Она пользовалась малейшей возможностью, чтобы съездить в Неаполь, где проводила дней пять или шесть, не больше. Валерио поощрял эти короткие отлучки, ибо после возвращения она выглядела такой счастливой, что это всякий раз трогало его. Он знал, насколько она хрупка и уязвима, и испытывал по отношению к ней что-то похожее на жалость.
Встречаясь иногда со своим тестем, Латансой, он охотно соглашался, что Салина далеко не идеальное место для молодой женщины, привыкшей к преимуществам жизни в большом городе и его развлечениям. Но несмотря ни на что, Валерио любил Салину, привязавшись к этому малопривлекательному селению, во всяком случае у него не было ни малейшего желания перебираться в Неаполь. А между тем нельзя было не признать, что Анджела чахнет в здешнем климате. Пришлось спешно отправить ее в Альпы…
— Луиджи! — тихонько позвала Клара, забившаяся в уголок дивана в своей излюбленной позе — подобрав под себя ноги. Она снова запахнула пеньюар. Валерио подошел и сел рядом с ней. Клара тотчас с живостью схватила его за плечи:
— Послушай, что бы ни случилось, я никогда ни в чем тебя не упрекну. Я навсегда останусь твоей. У меня такое ощущение, будто я ворую свое счастье, но свою долю я получила. Никто не сможет отнять того, что принадлежало мне.
— Я люблю тебя, — прошептал Валерио, и слова его приобрели какой-то новый, глубокий и мрачный оттенок.
— Сердце мое, — едва слышно молвила она, и это было похоже на зов другого существа, ребенка, который хотел войти в нее, родиться и жить ею, и тогда он, не говоря ни слова, стал ласкать это совершенное тело, округлые бедра, горячий и мягкий живот.
И тут вдруг в дверь кто-то громко постучал. Клара тихонько вскрикнула. Валерио выпрямился. Они с тревогой взглянули друг на друга. Кто мог явиться в столь поздний час?
— Доктор! — послышался чей-то голос.
Валерио встал.
— До-октор!
То был голос Пьетро.
— Это еще что такое!
— Что ты собираешься делать? — спросила Клара.
— Не знаю…
И он нервно провел ладонью по затылку.
— Хочешь, я посмотрю, в чем дело?
— Нет. Я сам пойду.
Он был зол и обеспокоен.
— Откуда ему известно, что ты здесь? — спросила Клара с некоторой тревогой в голосе.
— Понятия не имею. Пойду узнаю.
Одевшись, он поспешно вышел на улицу.
— Это я, доктор! — донесся из темноты голос Пьетро.
— Чего тебе надо?
Он силился разглядеть его лицо в этом непроглядном, застывшем мраке. Словно догадавшись, какое неудобство он причиняет, оставаясь в тени, Пьетро сделал шаг в сторону, очутившись в треугольнике света, вырывавшегося в полуоткрытую дверь. Валерио смотрел на него, стоя на пороге.
— Доктор, вас спрашивает инспектор Фазаро. Какая-то скверная история вышла у Фуоско, знаете, у тех, что живут на улице Таренте?
— Тебя прислал Фазаро?
— Да. Я играл в карты в Сальви. Он велел мне сходить за вами. А сам сидел в машине. Он сказал, что если вас нет дома, то надо зайти сюда.
Пьетро говорил совершенно естественным тоном. Даже не вынул рук из карманов своей старой солдатской шинели, спокойно дожидаясь ответа доктора.
— А что там случилось у Фуоско?
— Дед пытался изнасиловать малышку Лидию. Просто уму непостижимо, какой развратник этот старый негодяй. Надо же, десятилетняя девочка. И он уже не в первый раз пытается это сделать.
— Я иду. Через пять минут.
— Малышка сама не своя. Ей здорово досталось. Шум там у них стоит страшный. Просто уму непостижимо. Даже на площади слышно.
— Скажи Фазаро, что я сейчас приду.
— Ладно. Извините за беспокойство. До свидания, доктор.
Закашлявшись, он пошел прочь. Валерио глядел ему вслед, пока тот не скрылся в темноте. Ветер утих. Все пришло в порядок, успокоилось в ночи, тишину теперь нарушало лишь сладострастное кваканье лягушек.
Вернувшись в дом, он увидел, что Клара ждет его стоя, она была очень бледна.
— Что случилось?
— Скверная история у Фуоско. Полиция уже там, ждут меня.
— Что за история?
— Изнасилование маленькой девочки, — обронил Валерио, отыскивая свое пальто.
— Но откуда он узнал, что ты здесь? — спросила встревоженная Клара, пытаясь помочь ему попасть в рукава.
«Это все Фазаро!» — хотел он было ответить, но, спохватившись, предпочел солгать:
— Пьетро мой старый товарищ. Должно быть, он следовал за мной, когда я вышел от Сандро. Это он сейчас приходил.
Объяснение выглядело нелепым. Зачем Пьетро было преследовать его? Клару не удалось обмануть, ее взволнованный взгляд ясно говорил об этом.
— Может, он случайно видел, как я вошел сюда.
Сады их соседствовали друг с другом, и обычно Валерио мог приходить к Кларе и уходить, не опасаясь неприятных встреч.
— Напрасно ты волнуешься, — добавил он, забирая свою сумку и электрический фонарик.
Она ничего не ответила.
— Успокойся, дорогая, все не так страшно!
Но голос его звучал фальшиво, и он прекрасно сознавал это.
Произведения
Критика
- Тема Испании в книге Эмманюэля Роблеса «Лицом к лицу со смертью»
- Человек и война. Военная проза Э. Роблеса
- Эмманюэль Роблес. Венеция зимой
Поделиться