Ещё один Мальчик из Уржума. О двух стихотворениях Н.А. Заболоцкого

Светлана Сырнева

(Киров)

ЕЩЕ ОДИН МАЛЬЧИК ИЗ УРЖУМА

О двух стихотворениях Н.А. Заболоцкого

В зрелых стихах Н.А. Заболоцкого нет прямых упоминаний об Уржуме.

Тем не менее я осмелюсь предположить, что малая родина стала составной частью центрального образа поэзии Заболоцкого. Этот образ — Природа. Именно через образ природы поэт решает глобальные философские проблемы. Для Заболоцкого сернурская и уржумская земля — это и есть сама природа.

«Мои первые неизгладимые впечатления природы связаны с этими местами, — писал поэт в своей автобиографической прозе «Ранние годы» (1955 г.). — Вдоволь наслушался я там соловьев, вдоволь насмотрелся закатов и всей целомудренной прелести растительного мира. Свою сознательную жизнь я почти полностью прожил в больших городах, но чудесная природа Сернура никогда не умирала в моей душе и отобразилась во многих моих стихотворениях».

В своем сообщении я не касаюсь анализа сернурских корней в поэзии Заболоцкого. Это интереснейшая и обширнейшая тема, и она предполагает профессиональный подход. Мое изыскание скорее краеведческое, касающееся моего родного города — Уржума. На мой взгляд, памятью об Уржуме навеяны как минимум два стихотворения, принадлежащих зрелому творчеству поэта.

В конце 20-х годов Н.А. Заболоцкий, живя в Ленинграде, создает стихотворный цикл «Городские столбцы», в котором есть небольшое стихотворение «Игра в снежки» («В снегу кипит большая драка...»).

На первый взгляд, это — характерная для «Столбцов» картинка питерской жизни. Только какая же здесь «игра в снежки», если бьют «врага в живот» и в ходу «деревянный ножик»? Почему к месту побоища подходит какой-то «шершавый конь»? И, наконец, что значит «мужик не шевелился»? За разгадкой обратимся к автобиографической прозе Заболоцкого.

Вот что пишет поэт о периоде своей учебы в Уржумском реальном училище:

«В городе существует заброшенное Митрофаниевское кладбище — место свиданий и любовных встреч. Бывают вечера, когда по незримому телеграфу передается весть: «Наших бьют!». Тогда все реалисты, наперекор всем установлениям и правопорядкам, устремляются к Митрофанию и вступают в бой с городскими. Орудиями боя чаще всего служат кожаные форменные ремни, обернутые вокруг ладони. Медная бляха, направленная ребром на противника, действует как булава и может натворить немало бед».

«На рождественские и пасхальные каникулы отец увозил меня домой, в Сернур... Отец ездил на паре казенных лошадей в крытой повозке или в кошевых санях. Он был в тулупе поверх полушубка, в огромных валенках — настоящий богатырь-бородач. Соответственным образом одевали и меня. Усевшись в повозку, мы покрывали ноги меховым одеялом, и уже не могли под тяжестью одежды двинуть ни рукой, ни ногой».

Нетрудно догадаться, что «Игра в снежки» — вовсе не питерская картинка, а поэтическое воспоминание о драках на Митрофаниевском кладбище Уржума.

В стихах, как и в жизни, драка происходит вечером. Во время стычки, конечно же, нельзя обнаружить, что «на елке тетерев живет». Подглядеть тетерева можно было разве что во время «свиданий и любовных встреч» или просто гуляя «у Митрофания», благо от реального училища всего-то два шага.

Становится ясно, какой конь «великаном подошел» к месту драки. «Шершавый», покрытый инеем конь (в глазах ребенка он великан) проделал долгую зимнюю дорогу из Сернура в Уржум, и эта дорога проходит как раз мимо Митрофаниева кладбища. И если сидящий «огромной тушею своей» в санях «мужик не шевелился», то он просто не мог «под тяжестью одежды двинуть ни рукой, ни ногой».

Через тридцать пять лет после окончания Уржумского реального училища, когда Н.А. Заболоцкий писал свою автобиографическую прозу, он прекрасно помнил яркие впечатления детства. Скорее всего, именно эти впечатления ранее навеяли поэту «Игру в снежки».

Образ великанской лошади и бородатого возницы появляется и в стихотворении «Север» (1936 г.):

...где люди с ледяными бородами,
Надев на голову конический треух,
Сидят в санях и длинными столбами
Пускают изо рта оледенелый дух;
Где лошади, как мамонты в оглоблях,
Бегут, урча...

Заметим, что этот образ логически связан в стихотворении с образом родины: «Лежит в сугробах родина моя». Тулуп сопровождается эпитетом «исполинский» и в стихотворении «В тайге» (1947 г.):

Запахнув на груди исполинский тулуп,
Ты стоишь над землянкой звена...

Очевидно, детские впечатления поэта сформировали своего рода образный блок, невольно всплывающий в памяти в связи с картинами суровой зимы, человеческой выносливости и борьбы за существование. (Подобный образный блок — не единственный в поэзии Заболоцкого. Например, таков же образ поднятых над окрестностью скворечников («Торжество Земледелия», «Уступи мне, скворец, уголок»), родившийся, скорее всего, на основе впечатлений сернурского детства).

В 1934 году был убит первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) СМ. Киров. На смерть любимца партии и народа Заболоцкий пишет стихотворение «Прощание. Памяти СМ. Кирова».

Это «политкорректное» стихотворение нельзя рассматривать лишь как попытку Заболоцкого реабилитировать себя после жестокой критики в 1933 году поэмы «Торжество Земледелия». Есть все основания считать, что поэт выразил здесь искренние чувства.

Выстрел, оборвавший жизнь народного трибуна, «рассекретил» место его рождения (Уржум) и настоящую фамилию — Костриков.

Можно представить себе, как потрясло это известие земляков Кирова. В частности, мой дед А.А. Сырнев, живший в то время в Ленинграде и лично встречавшийся с Сергеем Мироновичем, не мог и предполагать, что когда-то они вместе учились в Уржуме. (Кстати, в своих воспоминаниях «Ранние годы» Заболоцкий упоминает: «Маленький захолустный Уржум впоследствии прославился как родина СМ. Кирова»).

Не исключено, что и Н.А. Заболоцкий лишь в день смерти Кирова узнал о нем как о мальчике из Уржума.

В стихотворении Заболоцкий ни словом не обмолвился о малой родине, о землячестве. Он понимал, что сейчас это неуместно.

Но в стихах есть образ природы, пришедшей проститься с «безгласным темным телом». Природа не сливается с «траурным маршем» и «бесконечной толпою», она присутствует как нечто отдельное, стоящее в стороне: «Казалось, высоко над нами / Природа сомкнулась рядами / И тихо рыдала и пела, /Узнав неподвижное тело».

Кого могла «узнать» природа? Всенародного любимца, знакомого каждому ленинградцу? Нет, природа узнала безвестного мальчика из Уржума — Сережу Кострикова. Поэтому она «тихо рыдала и пела», не участвуя в общей церемонии прощания. В образе природы поэт «привел» на «безгласную могилу» Сергея Мироновича его (тоже безгласную!) малую родину — уржумскую землю.

И следующие строки стихотворения, на мой взгляд, непосредственно посвящены далекому Уржуму и друзьям детства. (Кстати, в книге Антонины Голубевой «Мальчик из Уржума» тоже отводится немало места мальчишеским дракам, в которых участвовал Сергей Костриков).

И видел я дальние дали
И слышал с друзьями моими,
Как дети детей повторяли
Его незабвенное имя.

Заболоцкий догадывался, что уржумские товарищи его детства, былые участники мальчишеских драк на Митрофаниевском кладбище, а в 1934 году уже и сами имевшие детей, в дни похорон СМ. Кирова также потрясены известием о его уржумском происхождении. Они неизбежно думают и говорят о своем земляке.

Заметим в скобках, что «Прощание» — едва ли не единственное из зрелых стихов поэта, созданное как отклик на кончину известного человека. Подобные произведения не были характерны для Заболоцкого.

Тем не менее еще в Уржуме Коля Заболотский написал стихотворение «На смерть Кошкина», о котором он упоминает в прозе «Ранние годы»:

«Однажды приезжали в училище бывшие наши выпускники, теперь молодые прапорщики, отправляющиеся на фронт (империалистической войны. — С.С.)... Потом разнесся слух, что убили одного из них — Кошкина. Труп его в свинцовом гробу привезли в город, и все реальное училище хоронило его на городском кладбище. По этому поводу я написал весьма патриотическое стихотворение «На смерть Кошкина» и долгое время считал его образцом изящной словесности».

Нет сомнения в том, что геройски погибший Кошкин в масштабах Уржума и в глазах впечатлительного мальчика занимал такое же видное место, как и Киров в Ленинграде. Через 20 лет поэт переживает сходные чувства — гордости за своего земляка и скорби о его безвременной трагической кончине. Можно предположить, что в 1934 году произошло «узнавание» уржумской ситуации, вылившееся в стихи. Кстати, огромные деревья на уржумском городском кладбище, смыкающиеся вершинами, как раз и могли заронить в сердце поэта образ природы, сомкнувшейся рядами над похоронной процессией.

Как видим, «безымянный» Уржум занимал не последнее место в мироощущении Николая Заболоцкого. У поэта есть и другие стихотворения, где незримо присутствует уржумская земля. Но это — тема для более глубокого исследования.