уход за больным

ČIA

čia nėra išėjimo
čia dar plakasi gyvos liepsnos
čia ir aš pasilenkęs
po didžiulę ugniavietę ieškau
kelių gyvenimo žodžių

užtenka pelenų duonos
sakau savo stalui
savo namams sakau
gana žarijom žydėti

teateinie nežinau kas
nežinau kas bet teišeina
niekad o niekad nebuvo
tokia tuščia tuštuma

ЗДЕСЬ

здесь выхода нет
здесь еще бьется живое пламя
здесь и я
ищу по огромному пепелищу
несколько жизненных слов

хватит паленого хлеба
столу своему говорю
дому шепчу
хватит углям цвести

пусть приходит не знаю кто
не знаю кто но пусть лучше уходит
никогда никогда не бывало
такой пустой пустоты

KOLIAŽAS

juodas ko varnio sparnas per kirto sodą
mažas kara lius ropščias į aukš tą sostą
pa dangių balda kimas spindi žėri
medžioto jas vejasi su žeis tą žvėrį
grįžta na mop lai kytas dingusiu laivas
kažkas už sispyręs karto ja aš laisvas
iš eina dvasia pasi vaikščiot prieš miegą
aš tau lai šką rašau mano miela

КОЛЛАЖ
грач смоляным крылом рас секает крону
маленький царь подпол зает к высокому трону
полог не бесный словно ковер сам обранка
охотник сос редоточенно гонит подранка
забытый корабль приплывает с далеких рóдин
некто упрямый вечно твердит я свободен
душа перед сном гуляет медленно до горая
я тебе письмецо пишу моя дорога я

* * *
tirštėjantis vakaras
surinko mūsų šešėlius
į vieną didelę naktį
ir persmeigė juos
mėnulio pilnatimi:
ite dies est

matau kaip klampus liūdesys
bevardis beformis beaistris
prie išdžiūvusio medžio prikala
dar vieną gyvatės išnarą

* * *
густеющий вечер
сплотил наши тени
в одну огромную ночь
и перерезал их
лезвием лунным:
ite dies est

вижу: густая тоска
безымянна бесформенна и бесстрастна
прикалывает к сухому стволу
еще одну змеиную кожу

NEBAIGTAS EILĖRAŠTIS

lyg būtų iš manęs baugi nakties gaida
girdėta kažkada regėta kažkada
suskambus tamsoje karščiuojančioms akims
yra yra yra tik negali apimt
tiktai iš visko tik viliojanti grėsmė
saldumas gomury kalėdinė giesmė
mėginimas pakilt kritimas vėl ir vėl
ne lempa palubėj liūdna liūdna vėlė
baugi tamsos gaida artyn artyn artyn
atrodo kad myliu ir suprantu mirtim
bet ne gyvenimu

НЕОКОНЧЕННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

как будто я одна из ломких зябких нот
услышанных пустот увиденных длиннот
явившихся во тьме горячечным глазам
бери бери бери да не уловишь сам
пугающий соблазн и все и все что есть
и сладость на губах рождественская песнь
стремление взлететь паденье вновь и вновь
не лампа в уголке а скорбный дух ночной
тугая нота тьмы со мной со мной со мной
внимаю и люблю лишь гибелью одной
не жизнью

LIGONIO SLAUGYMAS

— į tankų nuovargio mišką įeina
dvasia lyg pasmerkta,
braunasi pro erškėčius, susidraskydama veidą:
kraujo pėdsakas dangumi į vakarą veda.
Klausk, bet aš nežinau,
kas už mirtį aukščiau.

— tai kieta,

ištuštėjusi saulė
virš mūsų palinkus...
— nepasakok, nieko nepasakok:
jaučiu stebuklingus
palengvėjimo ženklus: ji čia.
— ta pati.
— bet kita.

УХОД ЗА БОЛЬНЫМ
— в топкий лес утомления входит
душа навсегда,
продирается сквозь бурелом, и защититься нечем:
в небе вечер кровавым следом намечен.
Не знаю, а вы измерьте —
кто выше смерти.

— как плита,

опустевшее солнце
над нами нависло…
— не говори, лучше не говори
о величии высшего смысла,
о чуде выздоровления: это она.
— та же.
— уже не та.

* * *
Balti balti namai, juodi juodi sapnai —
kiekvienas nubudimas panašus į mirtį.
Ne tavo nuopelnas, kad vakar gyvenai.
(Grąžinti, atsilyginti, palikt, užmiršti.)

Nors negyva pėda, molynėj įminta,
praeivio kojos judesį atmintyje dar saugo,
bet ir joje žolės gyvenimas jau auga.
(O, užmaršties ranka: lengva, tyli, minkšta.)

* * *
Мой белый-белый дом, мой черный-черный сон —
любое пробуждение подобно смерти.
Заслуги нету в том, что был на свет рожден.
(Возьмите, скомкайте, отвергните, поверьте).

В земле оставит след живое существо
и больше ничего на память не оставит,
белым-бело былье, но и оно растает.
(О пальцы забытья: легко, тепло, мертво).

UGNlES KARŪNA

varganas varganas laukas
kuriame siaučia sausvėjai
ir sėkla krinta numirti

girdėjote kaip jis buvo prakeiktas
tu nepagimdysi duonos
nei dvasiai nei kūnui

nuodėmė grūmės dėl jo
kol nugalėjo

be gyvenimo be gyvenimo
ugnies karūna
vainikuoja bevaisę jo galvą

karališkas antkapis katedroj
kaip ryškiai prisimena jis
ko niekados neturėjo

ОГНЕННАЯ КОРОНА

бедное бедное поле
где буйствуют суховеи
и семя находит могилу

слышали как оно было проклято
хлеба не породишь
ни для души ни для плоти

грех за него сражался
покуда не победил

без жизни без жизни
огненная корона
венчает его бесплодную голову

в соборе царственное надгробье
как ясно оно вспоминает
чем никогда не владело

EPIGRAMA

Turbūt ne mirties baisu.
Baisu, kad viską atims.
Kad nebus ką užkalbint balsu,
ką parodyt akims.
Kad galėsi tik atsidust
po žemelės velėna stora:
tamsoje būk, brolau, atidus:
ir tarp dulkių niekšų yra.

ЭПИГРАММА

И даже не смерть страшна:
страшней, что всё отберут,
тогда — ни о чем тишина,
и видеть — напрасный труд.
Тогда после всех утрат
в земле оттает тоска:
не знай спокойствия, брат, —
и пылинка бывает низка.

* * *
Ruduo: kai kūrinys sugrįžta į kūrėją,
kai yra formos, kai spalvų mažėja,
kai pat jauties bjaurus lyg pūvanti žaizda,
kai jau žinai, tik nežinai, kada…

* * *
Осень: когда творение вбирает всего творца,
когда распадаются формы, когда облетают сердца,
когда ты сам вроде шрама — и все болит в холода,
когда уже знаешь, только не знаешь, когда…

ANGELO PLUNKSNA

Nusileisk, baltoji, žiemą, nusileisk,
kad sniege ilgiau išliktumei nepastebėta.
Ieškančių pilna naktis. Visais keliais
ieškančių jau apibėgta.

Gal aušra uždegs tave ugnim staigia,
gal ir balsas bus, tau vienai taręs,
kad poeto rankos nevedžiojama sniege
parašytum: MANE THEKEL PHARES.

ПЕРЫШКО АНГЕЛА

Если спустишься на землю, то глухой зимой,
чтобы на снегу не сразу разглядели.
Столько ищущих вокруг. Во тьме немой
ловят хлопья нескончаемой метели.

Язычок огня перечеркнет пургу
или голос прозвучит, с безмолвием сливаясь,
и рукой поэта на нетронутом снегу
ты напишешь: MANE THEKEL PHARES.

LYG SAPNAS

Saulė leidosi sunkiai, ir tilo
jos vargonų įkaitusios triūbos.
Kilo vėjas. Atbėgęs nuo tilto,
jis per naktį palangėmis ūbaus.

Keistas sapnas ant tilto vaikščios,
įkalbinėdamas žudytis.
Puošnios moterys garsiai aikčios,
aižėdamos plauks ledo lytys.

Ižas pašnibždom išeina,
gosliai į pliką krantą lipa.
Netikėtai pakvimpa šienas.
Atsidūsta dūzgianti liepa.

Ar laikas, galbūt jau laikas? —
girdžiu, kaip sapnuodamas klausiu.
Laiptas. Dar vienas laiptas:
pilnas laukas kaliausių.

ВРОДЕ СОН

Солнце медленно умолкало,
как нагретые трубы органа.
Ветру в поле работы мало —
хлоп да хлоп оконная рама.

Мутный сон затевает смуту,
у него на мосту свобода.
Разодетые женщины всюду —
в ожидании ледохода.

Шепоток шуги или тлена,
словно стог ледяная глыба.
Вдруг откуда-то запах сена.
И вздыхает звонкая липа.

Этот ужас весь уже прожит? —
голос мой забивается в угол.
Порожек. Еще порожек:
поле, полное пугал.

POEZIJA

Ką tu žinai apie peilį,
įsmeigtą savižudžio krūtinėn?

Jo geležtė
išleido šaknis ir prigijo.

Kotas pražydo
ne šio pasaulio žiedais.

Neregėta paukštė pragydo.
Tai ji.

ПОЭЗИЯ

Что ведаешь ты о ноже
в сердце самоубийцы?

Его острие
прижилось и пустило корни.

Рукоять зацвела,
но таких не бывает соцветий.

И нездешняя птица запела, —
все та же.

STANSAI
1
— o naktie, užgulus mano langą:
su tavim ir aš tamsus daraus.
Būtų šventa, vaikiška ir lengva,
susapnavus dar ką nors švaraus.
2
— o naktie, pažadinki bent žodį,
su kuriuo džiaugsminga būtų kilt,
kaip ligoniui, burną man pražiodink,
prievarta gyvenimo įpilk.
3
— o naktie, atrodo, kad jau aušta.
Pasitrauk dabar jau, netrukdyk,
kai į dieną, lyg į antrą aukštą,
kyla dūstanti žmogaus širdis.

СТАНСЫ
1
— ночь, твое лицо черно и смято,
и с тобой душа моя пуста.
Будет все легко, по-детски свято,
лишь бы вновь приснилась чистота.
2
— ночь, растормоши тупую дрему,
снова разбуди слова мои:
разожми мне губы, как больному,
и насильно жизнью напои.
3
— ночь, а кто-то с неба звезды сводит.
Отойди, и ты увидеть дашь,
как, сбиваясь с ритма, сердце всходит
в новый день, как на второй этаж.

VIENU SAKINIU
sustoji prie medžio paglostai kaip žmogų
ir gailiai galvoji nemoku nemoku
nežinodamas ko tik suprasdamas ne
priimkit maldauji įsileiskit mane
į šaknį į šerdį į lapą į žievę
nes kur man gyventi kur būt man o dieve
iš gamtos išmestam išstumtam paliktam
žmogui žvėriui ar paukščiui vis būnant KITAM
vis grimztant į laiką kurs nyksta ir gęsta
kaip visa kas buvo taip trokšta taip geista
kad liko tik mažas taškelis kažko
kurio KITAME dar mėgintum ieškot
suklupęs ant kelių lyg jaustumeis kaltas
už tai kad esi tik vienintelis kartas

ЕДИНСТВЕННОЙ ФРАЗОЙ

пожалуюсь дереву если посмею
и горько подумаю нет не сумею
непонятно кого постоянно виня
примите взываю пустите меня
к листве и корням сердцевине и коже
как жить мне и где мне укрыться о боже
изменнику изуверу изгою
извечно ДРУГОМУ с печалью людскою
во времена увяданья и тленья
где столько томления и вожделенья
что точка в итоге и пусто кругом
а ты еще ищешь кого-то в ДРУГОМ
упав головой в облетевшие листья
виновный в единственности и единстве

* * *
Kokia prasmė eilutėje, kurią
rašau žvaigždėtam vakare?

Kas pateka joje, kas nusileidžia,
ką atstumia jinai arba ko geidžia?

Galbūt ji tikisi, kad ištarta nulems
gyvenimą žmonėms ir gyvuliams,

bus vieškeliu, taku, lieptu ar tiltu,
stalu, aplink kurį visi sutilptų?

Ak, varge, varge! Ak, dangaus ugnie,
klajojanti! Many, bet ne namie.

O koks bejėgis, koks naivus ir menkas
žmogus virš savo žodžio pasilenkęs,

vis ieškantis prasmės eilutėje, kurią
rašau žvaigždėtam vakare.

* * *
Найду ли смысл в творенье, написав
одну строку при звездных небесах?

Зачем она светла, зачем кремниста,
что отвергает и к чему стремится?

Быть может, верит (но и ты поверь),
что ей послушны человек и зверь

и что она тропа, источник братства,
стол, за которым сможем все собраться?

О боль: о горнем горестном огне,
мерцающем — не дома, но во мне.

О как бессилен, в сумраке суровом,
задумавшийся над рожденным словом,

над той строкой, которую в слезах
я написал при звездных небесах.

keistas žemės skonis
какая это горькая земля