Поэтика рассказов В.М. Шукшина
А.А. Астахова
Пожалуй, самую точную, краткую и емкую характеристику прозы Шукшина дал М. Шолохов: «Не пропустил он момент, когда народу захотелось сокровенного. И он рассказал о простом, негероическом, близком каждому, негромким словом, очень доверительным и простым». А просто и доверительно у Шукшина получилось потому, что его творчество опиралось на многовековую народную традицию, имело глубокие, восходящие к национальному фольклору корни. В своей прозе писатель пользовался приемами таких прозаических фольклорных жанров, как бытовая и сатирическая сказка, сказ и анекдот.
Детство, прошедшее в далекой алтайской деревне Сростки, общение с односельчанами, рассказы матери — все это, безусловно, повлияло на формирование особой, шукшинской манеры повествования. Впоследствии, размышляя об отношении своей матери к его славе, Шукшин признавался: «Теперь думает, что сын ее вышел в люди, большой человек в городе. Пусть так думает. Я у нее учился писать рассказы». Своеобразным подтверждением этого признания стала публикация пяти снов матери, записанных писателем с ее слов. Эта публикация так и называлась «Сны матери». Сны эти мать не раз рассказывала детям. Они были из другого мира и долго снились ей после того, как в порыве отчаяния, после ареста мужа в 1933, Мария Сергеевна решилась уйти из жизни (втиснулась в русскую печь с детьми, так закрыв заслоник, чтобы угореть), но спасли односельчане, которых позвала на помощь соседка. Вот отрывок из рассказа матери об одном из снов: «...заснула. И слышу вроде с улицы кто-то постучался. И вижу сама себя: вроде я на печке, с вами лежу — все как есть. Но уж будто я и не боюсь ничегошеньки, слазию, открыла избную дверь, спрашиваю: «Кто?» А там ишо сеничная дверь, в нее постучались-то. Мне оттуда: «Это мы, отроки. С того света мы». — «А чего вы ко мне-то? — Это я-то им. — Идите вон к Николаю Погодину, он мужик, ему не так страшно». — «Нет, нам к тебе надо. Ты нас не бойся». Я открыла... Зашли два мальчика в сутаночках. Меня всюе так и опахнуло духом каким-то. Приятным. Даже вот не могу назвать, што за дух такой, на што похожий.
Сели они на лавочку и говорят: «У тебя есть сестра, у нее померли две девочки от скарлатины...» — «Ну, есть, говорю. И девочки померли — Валя и Нюра». — «Вот скажи ей, штоб не плакала, а то девочкам от этого хуже. Не надо плакать». — «Ладно, мол, скажу. А почему же хуже-то от этого?» Они мне ничего не сказали, ушли».
Как и все фольклорные сказы, этот рассказ предельно лаконичен, сюжет его развивается динамично и не включает прямого назидания. Мораль из содержания произведения по законам фольклорных жанров слушатель должен «вывести» самостоятельно. Характеризуя эту особенность сказки, В. Аникин отмечал, что в отличие от пословицы «сказка... в своей мысли не доходит до всеобщности афористического суждения», хоть ей и присуща «способность широко обобщать жизненные явления и передавать их в увлекательной, полной увлекательных подробностей форме». Такой прямой назидательности лишены и рассказы Шукшина. «Меня, признавался писатель, поучения в искусстве очень настораживают. Я их боюсь. Я никогда им не верю, этим поучениям». По мнению Шукшина, писатель должен доверять читателю. «Когда я нападаю на правду — правду изображения и правду описания, то начинаю сам для себя делать выводы. И весьма, в общем-то говоря, правильные, ибо я живой и нормальный человек», — писал Шукшин, характеризуя своё читательское восприятие. Понятие же «правда» он всегда связывал с понятием «нравственность». Не случайно одну из своих статей писатель так и назвал «Нравственность есть Правда».
В центре рассказов Шукшина всегда оказываются обычные, бытовые и очень узнаваемые ситуации: студент сдает профессору экзамен («Экзамен»), муж купил жене в подарок сапожки («Сапожки»), отец с дочкой зашли в магазин («Обида»), в гости к одинокой женщине зашел знакомый («Вянет, пропадает»), заболел ребенок («Как зайка летал на воздушных шариках»), деревенский парень поехал на базар в райцентр продавать сало («Материнское сердце»), муж, утаив от жены деньги, купил микроскоп («Микроскоп»), в гости к зятю приехал тесть («Билетик на второй сеанс»). Обычные ситуации лежат и в основе народных бытовых сказок. Но если в народной сказке эти ситуации помогают раскрыть характер героев и обличить человеческие пороки, то в рассказах Шукшина их функция иная. Они зачастую являются этапными в жизни героя, помогают раскрыть самую суть его характера, отношение к жизни. А для писателя становятся средством обратить внимание читателя на важные нравственные и философские проблемы. И происходит это потому, что Шукшина интересует не ситуация сама по себе, не поступки героев, а мотивы этих поступков. Герой рассказа «Микроскоп» Андрей Ерин, столяр маленькой мастерской, купил микроскоп, впервые увидел микробов, и ни о чем уже больше он думать не мог, как только о том, как найти способ их всех уничтожить. Даже не до выпивок ему стало. Так микроскоп помог «рассмотреть» главное в характере героя — способность думать о других. А шофер Сергей Духанин, герой рассказа «Сапожки», неожиданно для себя купив жене на скопленные для покупки мотороллера деньги сапожки и увидев, как она обрадовалась, понял: самая большая радость — дарить радость другим, особенно родным и близким. Как это ни парадоксально, но идея этого простого сюжета вполне может быть сформулирована словами капитана Грэя, героя одного из самых романтичных произведений русской литературы, феерии А. Грина «Алые паруса». Он утверждал, что нехитрая истина состоит «в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками». А чудеса — это и «улыбка, веселье, прощение — и вовремя сказанное нужное слово». Сергей Духанин совершил подобное «чудо», и вновь вернулось к нему и жене давно забытое чувство любви, и появилось ощущение, что его неожиданный подарок открыл что-то важное в. жизни. Именно к этой мысли приводит читателя автор, когда в финале рассказа передает состояние своего героя: «Сергей... курил, думал, еще раз переживал сегодняшнюю покупку, постигая ее нечаянный, большой, как ему сейчас казалось, смысл. На душе было хорошо. Жалко если бы сейчас что-нибудь спугнуло бы это хорошее состояние, эту редкую гостыо-минуту.
Клавдия стелила в горнице постель.
Ну, иди... — позвала она.
Он нарочно не откликнулся, — что дальше скажет?
Сергунь! — ласково позвала Клава.
Сергей встал... улыбнулся сам себе, качнул головой... Но не подумал так: «Купил сапожки, она ласковая сделалась». Нет, не в сапожках дело, конечно, дело в том, что ...
Ничего. Хорошо».
И мы понимаем, что дело не в сапожках, тем более, что и не подошли они Клавдии, а достались дочери.
Как известно, в народной сказке, особенно в бытовой, особую роль играет диалог. И эта роль многофункциональна: диалог движет сюжет, способствует типизации взаимоотношений персонажей, раскрывает их характеры. А основа диалога — прямая речь. Размышляя о её роли в своих рассказах, Шукшин писал в статье «Проблемы языка»: «Прямая речь позволяет мне крепко поубавить описательную часть: Какой человек? Как он думает? Чего хочет? В конце концов мы ведь так и составляем понятие о человеке — послушав его. Тут он не соврет, не сумеет, даже если захочет».
Среди рассказов писателя часто встречаются такие, которые полностью строятся на диалоге двух или трех героев. В рассказе «Экзамен» — это студент и профессор, в рассказе «Космос, нервная система и шмат сала» беседует старик и его квартирант, студент техникума. Как диалог построены и рассказы «Верую!», «Вянет, пропадает», «Билетик на второй сеанс», «На кладбище», «Беседы при ясной луне», «Залётный». Перечень этот, безусловно, можно продолжить. В других рассказах диалог также составляет большую часть художественного пространства произведения. Рассказ «Вянет, пропадает» построен как диалог трех героев: мальчика Славы, его матери и дяди Володи, приходящего к ним в гости только по воскресеньям. Из диалога мы узнаем, что мать Славы развелась с мужем, потому что тот пил, и теперь, как мы понимаем, хочет вновь устроить свою жизнь. Символично название рассказа — «Вянет, пропадает». Это слова из песни, мелодию которой играет на баяне Слава, потому что матери очень хочется продемонстрировать перед гостем умение сына. В контексте содержания рассказа его название приобретает более глубокий, символичный смысл: «вянет, пропадает» от одиночества еще молодая женщина, она ждет внимания, ласки, тепла и участия. Мужчина же, который приходит к ней в гости, равнодушен, практичен и занят только собой. Его интересы не выходят за рамки материального, он обо всем судит безапелляционно. Чтобы убедиться в этом, достаточно привести лишь некоторые отрывки из его диалога с мальчиком и его матерью:
Стараться надо, Славка. Матери одной трудно.
Понимал бы он...
Ты пришел из школы: сразу — раз за уроки. Уроки подготовил — поиграл на баяне. На баяне поиграл — пошел погулял.
Мать вздохнула. Славка играл «Вянет, пропадает».
Дядя Володя выпил перцовки.
Стремиться надо, Славка.
Уж и то говорю ему: «Стремись, Славка...»
Говорить мало, — заметил дядя Володя и налил еще рюмочку перцовки.
Как же воспитывать-то?
Дядя Володя опрокинул рюмочку в большой рот.
Ху-у... Все: пропустил по поводу воскресенья и будет.
*
Детей-то проведуете? — расспрашивала мать.
Проведую. — Дядя Володя закурил.
Дети есть дети. Я детей люблю.
Жалеет счас, небось?
Жена-то? Тайно, конешно, жалеет, у меня счас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь — тридцать восемь метров, обстановка... Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей — любо глядеть. Домой приходишь — сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь... Хочу еще софу купить. Софы есть чешские... Раздвижные — превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу.
*
Зима скоро, — вздохнула мать.
Это уж как положено. У вас батареи не затопили еще?
Нет. Пора бы уж.
С пятнадцатого затопят. Ну пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.
Нетрудно заметить, что в первом отрывке «рекомендации» дяди Володи не выходят за рамки общепринятых неиндивидуализированных педагогических советов (Стараться надо.., Стремиться надо...).
Второй отрывок демонстрирует совершенное равнодушие дяди Володи к собственным детям. Хотя он и утверждает, что любит их, но говорит об этом очень скупо, зато о вещах и зарплате — подробно, детально, употребляя по отношению к деньгам слово с уменьшительно-ласкательным суффиксом (целенькие), что выдает его особое отношение к ним. Рассказывая об обстановке, герой даже употребляет образные выражения (любо глядеть, сердце радуется).
Характеризуя язык героев Шукшина, Б. Панкин отмечал, что язык его прозы «художественно выразителен, но средства выразительности необыкновенно скромны, непритязательны, они все из арсенала устной речи. И, подобно устной речи, слово Шукшина почти лишено привычных литературе стилистических приемов — гипербол, аллегорий, метонимии...»
Речь героев Шукшина — это живая разговорная речь, в ней много просторечных слов и выражений, диалектизмов (щас, пошто, рыск, окочуриться, рассерчал, дошлый, не втяпался, знамо дело, язви мя, оклемался, не очухается и т.д.) Это помогает автору создать более точный психологический портрет героя, простого, обыкновенного человека, человека из народа. А известно, что и все прозаические фольклорные жанры также ориентированы на разговорную речь.
Шукшин в основном обращает внимание читателя на то, о чем говорят его герои. Но порой для понимания сути характера персонажа важно и то, как он говорит, каков лексический состав его речи, какие стилистические пласты в него входят. Например, местный сельский демагог Глеб Капустин («Срезал»), который своими нелепыми, псевдонаучными вопросами привык «срезать», дискредитировать приезжающих из города к родным «кандидатов», очень часто использует научные термины, но не знает значения многих из них, употребляет их не к месту. И это выдает его претенциозность.
В какой области выявляете себя?
спросил он [Капустин].
Где работаю, что ли? — не понял кандидат.
-Да.
На филфаке.
Философия?
Не совсем... Но можно и так сказать.
Необходимая вещь... — Ну а как насчет первичности?
Какой первичности? — опять не понял кандидат...
Первичности духа и материи. —
Глеб бросил перчатку. Глеб как бы стал в небрежную позу и ждал, когда перчатку поднимут. Кандидат поднял перчатку.
Как всегда, — сказал он с улыбкой.
Материя первична...
А дух?
А дух — потом. А что?
Это входит в минимум?
Как сейчас философия определяет понятие невесомости?
Почему — сейчас? Как всегда определяла.
Но явление-то открыто недавно... Поэтому я и спрашиваю. Натурфилософия, допустим, определяет так, стратегическая философия — совершенно иначе...
Да нет такой философии — стратегической! — заволновался кандидат. — Вы о чем вообще-то?
После этих вопросов Глеб сразу переходит к проблеме шаманизма. Как видим, вопросы Глеба Капустина лишены всякой логики, они псевдонаучны.
В речи Броньки Пупкова, героя другого рассказа («Миль пардон, мадам!»), также причудливо соединяются слова разных стилистических пластов: художественного, публицистического и разговорного, с характерными для последнего диалектизмами и жаргонизмами. Бронька рассказывает всем придуманную им историю о покушении на Гитлера, которое он должен был совершить по заданию командования и к которому его долго готовили. При этом он употребляет наряду с лексикой, характерной для газетных передовиц (партия и правительство поручают, послан со специальным заданием, перейти линию фронта, мощный лобовой удар, грандиозное наступление, враг народа), стилистически сниженную лексику (хлопнуть Гитлера, гад ползучий, житуха, шантрапа, мордочка, шугану, вшивого портвейного, навалом). Это помогает Шукшину создать определенный комический эффект, но не только. Обращая внимание на интонацию Броньки, его жесты (Бронька встает, Бронька весь напрягся, голос его рвется, то срывается на свистящий шепот, то неприятно, мучительно взвизгивает. Он говорит неровно, часто останавливается», «Бронька некоторе время молчит, готов заплакать, завыть, рвануть на груди рубаху»), писатель помогает нам понять, насколько искренен его герой, как он ненавидит врагов, какой он талантливый рассказчик и актер. Использование же Бронькой официальной лексики выдает его скрытое желание быть значимым. Финал истории Броньки оформлен по законам художественной прозы. Герой очень образно передаёт свои переживания в тот момент, когда видит перед собой Гитлера: «Меня как током дёрнуло... Я вспомнил свою далёкую Родину... Мать с отцом... — Знаете, бывает: вся жизнь промелькнёт в памяти...».
Фольклорным жанрам не свойственны детальные описания, в частности портретные. Их заменяют предельно обобщенные характеристики, которые присоединены к имени героя (Марья Моревна прекрасная королевна, Анастасия Краса длинная коса). Отсутствуют зачастую подобные описания и в рассказах Шукшина. Нельзя, например, отыскать портретных описаний стариков, героев рассказов «Охота жить», «Как помирал старик», «Бессовестные». Отсутствует портрет бригадира Шурыгина в рассказе «Крепкий мужик», Саньки Ермолаева — в рассказе «Обида», Сергея Духанина — в рассказе «Сапожки», Кузовникова — в «Выбираю деревню на жительство». Шукшин, как правило, ограничивается лишь портретными деталями, выделяя во внешности героя лишь то, что сразу бросается в глаза, запоминается. С такого портрета начинается рассказ «Мастер»: «Жил-был в селе Чебровка некто Сёмка Рысь, забулдыга, непревзойденный столяр. Длинный, худой, носатый — совсем не богатырь на вид». Как видим, к портрету героя присоединена короткая, предельно сжатая характеристика. И отражает она не столько авторскую, сколько народную точку зрения, отношение к герою окружающих его людей. Подобную характеристику находим и в рассказе «Миль пардон, мадам!»: «Бронька (Бронислав) Пупков, еще крепкий, ладно скроенный мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и слово». С такой характеристики начинается и рассказ «Алёша Бесконвойный»: «Его и звали-то — не Алёша, он был Костя Валиков, но все в деревне звали его Алёшей Бесконвойным. А звали его так вот за что: за редкую в наши дни безответственность, неуправляемость». Давая подобные характеристики, писатель обычно отталкивается от какой-либо портретной детали. Так, в уже упомянутом рассказе «Мастер» Шукшин обращает внимание на руки героя, именно в них «видна вся устрашающая сила и мощь Сёмки... Руки у Семки не комкастые, не бугристые, они — ровные от плеча до лапы, толстые, словно литые. Красивые руки. Топорик в них — игрушечный. Кажется, не знать таким рукам усталости».
Но чаще всего в рассказах Шукшина портретная деталь раскрывает настроение или состояние героя в какой-либо момент его жизни. Передавая разговор героя с женой в рассказе «Чудик», автор отмечает: «Чудик пытался строго смотреть круглыми иссиня-белыми глазами». А позже, когда будет рассказывать о желании Чудика съездить в гости к брату, он заметит: «... круглое, мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам — они его не пугали». Портретная деталь помогает Шукшину передать и то волнение, которое испытывал герой рассказа «Микроскоп», когда лгал жене, что потерял деньги: «ломаный его нос (кривой с горбинкой) из желтого стал красным».
Важную характерологическую функцию в рассказах выполняют и имена героев. Фамилия Пупков («Миль пардон, мадам!») необычная и смешная, как и сам Бронька, который любит рассказывать заезжим охотникам свои выдуманные истории, быть в этот момент в центре внимания. А слово «пуп», от которого образована его фамилия, в переносном значении и означает «центр» (пуп земли). Имя Бронька — производное от Бронислав, которое составляют два слова: «брань» (битва) и «слава», — то есть слава в бою. Бронька же рассказывает о своем неудавшемся покушении на Гитлера. И этот рассказ отражает мечту героя о подвиге во имя народа и Родины. Но мы понимаем, что не жажда славы и почестей обуяла его, а душевная боль и тоска, что ненависть его к врагу не нашла выхода в каком-то конкретном большом воинском деянии, осталось нереализованным его умение метко стрелять. Он не совершил ничего из того, что мог бы, по его собственному представлению, совершить.
Фамилия героя рассказа «Даешь сердце!» — Козулин. Она связана и с профессией (он ветфельдшер), и с характером героя. Он тихий, стремящийся быть незаметным. «На редкость незаметный человек, характеризует его Шукшин, лет пятидесяти, полный, рыхлый... ходил, однако, скоро. И смотрел вниз. Торопливо здоровался и тотчас опускал глаза». Фамилия одного из персонажей рассказа «Ноль-ноль целых» — Синельников. Он бюрократ, главное для него документ, бумага, написанная чернилами. Его равнодушие поражает Кольку Скалкина, пришедшего в совхозную контору за трудовой книжкой. Обращаясь к Синельникову, Колька с возмущением восклицает: «Ты что... чернил, что ли, выпил? Да ты что? Тебе что, делать, что ли, нечего, бюрократ?».
И, не сдержавшись, Колька выплескивает на белый костюм Синельникова пузырек с чернилами.
У героев Шукшина может быть и два имени: собственное имя и прозвище. Тогда они дополняют друг друга или контрастируют. Например, Чудик, герой одноименного рассказа, получил свое прозвище от жены потому, что «обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось». Прозвище героя образовано от слова «чудо». Чудик — хороший, добрый, отзывчивый, словом, чудесный человек. Потому-то Шукшин и дает своему герою фамилию Князев. А узнаем мы ее только в финале рассказа. Она отражает авторское отношение к Чудику, высокую оценку его моральных качеств.
Определение «чудик» прочно закрепилось в критике за большинством шукшинских героев, как только в 1967 году появился этот рассказ. Подобный тип героя, безусловно, восходит к образу сказочного Иванушки-дурачка. Характеризуя этот тип героя, Шукшин писал: «Есть на Руси еще один тип, в котором время, правда времени вопиет так же неистово, как и в гении, так же нетерпеливо, как в талантливом, так же потаенно и неистребимо, как в мыслящем и умном... Человек этот — дурачок. Это давно заметили (юродивые, кликуши, странники не от мира сего, — много их в русской литературе, в преданиях, народных сказках...)
Герой нашего времени — это всегда «дурачок», в котором наиболее выразительным образом живет его время, правда его времени».
Поведение сказочного Иванушки-Дурачка воспринимается окружающими как эксцентричное, вызывающее недоумение, осуждение и смех потому, что оно лишено практичной, «разумной» логики. В одной из сказок Иван, посланный на ярмарку продавать горшки, надевает их на верстовые столбы, приняв столбы за людей, все галушки отдает собственной тени, подумав, что за ним идет голодный человек. В сказке «Мертвое тело» Иван наряжает тело умершей матери и везет его на ярмарку. Герой сказки «Золотое кольцо» на последние деньги покупает кота и собаку у хозяев, которые собираются их утопить. Емеля («По щучьему велению») отпускает щуку. Так же «непрактично» поступают и чудики Шукшина. Чудик из одноименного рассказа стесняется вернуться в магазин за забытыми на прилавке деньгами, а приехав в гости к брату и желая порадовать невестку, разрисовывает масляными красками новую детскую коляску. Ветфельдшер Козулин («Даешь сердце!») нарушает покой односельчан выстрелом в воздух из ружья. Так он отмечает победу в медицине, узнав, что человеку впервые сделали операцию по пересадке сердца.
А Витька Борзенков, «чудик» из рассказа «Материнское сердце», надумал жениться и поехал в райцентр на базар продавать сало. Продал на сто пятьдесят рублей и решил отметить это событие. Выпил пива, случайно встретил симпатичную девицу. Витька угостил её, и она пригласила парня к себе домой. А поздним вечером Витька опомнился под каким-то забором, с тяжёлой головой и, конечно, без денег. Со зла парень на оставшуюся десятку выпил и подрался возле буфета с какими-то алкоголиками. И как следствие всего этого — уголовное дело. На трезвую голову Витька всё прекрасно понимает: заслужил. И только мать его не может с этим примириться, ведь кому как ни ей знать, что сын её человек-то хороший, работящий и добрый. Но подобный случай в рассказах Шукшина — почти исключение. В основном же нелогичные, непрактичные поступки, поступки в ущерб себе герои совершают, движимые самыми что ни есть благородными побуждениями. Непутёвый деревенский парень Стёпка Воеводин («Стёпка») подрался и получил три года. И когда оставалось совсем немного до конца срока, он сбежал из места заключения. На вопрос милиционера, зачем он, дурак, это сделал, Степан бесхитростно ответил: «Соскучился. Охота было хоть разок пройтись по деревне. Весна пришла — совсем измучился... Сны замучили — деревня снилась... Хорошо у нас весной, верно?». И чтобы читателю были понятны чувства героя, Шукшин начинает свой рассказ с описания деревни весной, когда «ночами в полях тоскливым вздохом оседают подопревшие серые снега... в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим ликующим звуком... Лёд пошёл по реке... отдельные льдинки, блестя на солнце, скребут скользкими животами каменистую дреству... шалый сырой ветерок кружит и кружит голову...», а «вечерами, перед сном грядущим, люди добреют». Глупо поступил Стёпка, и не раз во время допроса милиционер поэтому назовёт его дураком. В самом деле, не дурак ли парень-то заработал себе ещё несколько лет заключения? Характеризуя своего героя, Шукшин писал в одной из статей: «Он, конечно, дурак, что не досидел три месяца и сбежал. Не сбежал снова воровать и грабить, пришёл открыто в свою деревню, чтобы вдохнуть запах родной земли, повидать отца с матерью. Я такого дурака люблю. Могуч и властен зов Родины, откликнулась русская душа на этот зов — и он пошёл». Писатель, а вместе с ним и читатель не сомневаются, что из этого оступившегося парня будут люди, что он будет трудиться на этой земле, что душа у него добрая, и её красота в нормальных, человеческих условиях жизни обязательно раскроется.
А «чудачество» колхозного шофёра Мони Квасова из рассказа «Упорный» проявляется в том, что он, вычитав «в какой-то книжке, что вечный двигатель невозможен», в это не поверил. Сделал свои расчёты, и получилось, что возможен. Бредятиной и чепухой назвали это и инженер, и учитель физики. Тогда Моня решил доказать обратное: заперся в сарае и целый день мастерил свой вечный двигатель, но ничего не вышло. Моня нашёл в себе мужество признать своё поражение и отнестись к нему философски. Но зато читатель понял, что можно не сомневаться: если уж парень возьмётся за что-то, то обязательно добьётся успеха.
«Чудиком» можно назвать и Стёпку из рассказа «Мастер». На занятые у священника местной церкви деньги (своих у него не было) он едет в райцентр, чтобы добиться реставрации церкви, архитектурное решение которой его поразило. Его восхитило умение неизвестного мастера так построить церковь, чтобы красота её при заходящем солнце открывалась постепенно и радовала глаз. Таковы и герои уже упомянутых выше рассказов «Микроскоп», «Сапожки», «Миль пардон, мадам!».
У Шукшина именно «чудики» способны на героические поступки, потому что они меньше всего думают о себе. Гринька Малюгин, герой одноимённого рассказа, «по общему мнению односельчан, был человек недоразвитый и придурковатый». Но именно он, ни минуты не думая, бросился к горящей машине и направил её к реке «прочь от цистерн и от других машин с горючим». Отвечая на вопросы корреспондентки, почему он так поступил, что его заставило броситься к горящей машине, он простодушно отвечает: «Дурость. Я же мог подорваться»
Характеризуя сказочного дурака, В. Аникин отмечал: «Смысл сказок о дураках не в прославлении дурачества, а в осуждении мнимого ума тех, кто кичится своим превосходством, не ценит простодушия, честности, доброты. Дурак нужен сказке для оценки сомнительных ценностей «разумного» мира». Дополняет этот вывод и характеристика, которую давал подобному типу героя русский философ Е. Трубецкой в статье ««Иное царство» и его искатели в русской народной сказке». Он в частности писал: «Поступки дурака всегда опрокидывают расчёты житейского здравого смысла, и поэтому кажутся людям глупыми». А происходит это, по мнению исследователя, потому, что «рассудительные люди возлагают свои упования на денежную силу, а дурак... золото не ставит ни в грош».
Такие характеристики вполне могут быть отнесены и к шукшинским «чудикам». Они призваны выявить и обличить человеческую чёрствость, бездушие, мещанскую «разумную» мораль, бюрократизм и догматизм тех, кто олицетворяет государственную власть.
Подобную функцию выполняют и те фольклорные произведения, которые Шукшин «вводит» в свои рассказы. В рассказе «Стёпка» писатель приводит отрывки из трогательной тюремной песни «тех мест, откуда он только что прибыл», но песня слушателям не понравилась: не поверили они в искренность чувства раскаявшейся в тюрьме грешницы. Зато односельчане заводят «свою, родную» песню о том, как простой пахарь попытался выручить сестру из плена, с каким чувством боли он смотрел на то, как
Гори-ит, горит село родное,
Гори-ит вся родина-а моя-а!...
А Егор («Как зайка летал на воздушных шариках») рассказывает заболевшей дочке своего старшего брата придуманную им сказку. Брат выбился в люди и стал в городе большим начальником. Заболевшая дочка попросила отца рассказать ей сказку о том, как зайка летал на воздушных шариках, а он её не знал. Поэтому-то и пришлось ему поехать в родное село, чтобы привезти брата. Эта добрая сказка о том, как важна в жизни взаимопомощь, как птицы спасли случайно улетевшего в небо на шариках зайку. В своей городской, суетной жизни отец девочки забыл эту важную истину, а брат и его сказка её напомнили.
Центральное место в рассказе «На кладбище» занимает сказ старухи о Божьей Матери, которая плакала о «непутёвой жизни» молодого поколения. Её плач услышал молоденький солдат, которого она попросила рассказать всем об их встрече и оставила на его гимнастёрке своё изображение, чтобы все поверили в эту встречу и прислушались к её словам. Со старухой, рассказавшей эту историю, повествователь встретился на могиле её сына, умершего рано именно потому, что непутёво жил. Рассказ «На кладбище» отражает тревогу писателя о будущем того поколения, к которому принадлежал и он сам. Неслучайно сказ вложен в уста старухи. Её образ генетически связан с мифологическим архетипом мудрой старухи (старика), в сказке именно старик или старуха дают герою советы, помогающие в конце концов достичь желаемого. «Непутёвость» современной жизни очень волновала и самого Шукшина. Вопросы, которые он ставил в своих произведениях перед читателем, всегда касались нравственного состояния общества.
Давно уже стало общим местом утверждение, что русская литература — это литература вечных вопросов: «Кто виноват? Что делать? Кому на Руси жить хорошо?» Свой вопрос сформулировал и Шукшин: «Что с нами происходит?» И этот вопрос звучит в начале XXI века так же тревожно и актуально, как тогда, на исходе XX века. Шукшин мучительно искал ответ на этот вопрос и отражал этот поиск в своём творчестве. И от нас зависит, услышим ли мы его тревожный голос, захотим ли к нему прислушаться.
Л-ра: Русский язык и литература в учебных заведениях. – 2004. – № 5. – С. 41-52.
Произведения
Критика
