Трудно быть поэтом
Е. Калмановский
Не только те, у кого нет ни малейшего желания вложить свой кирпичик в бесконечно строящееся здание литературы, но и многие пишущие, одаренные своеобразным (и, по правде говоря, утомительным для других) душевным здоровьем, не отдают себе отчет в том, как, в сущности, трудно, все трудней и трудней становится соединять слова в произведения. А поэтам — особенно. Ведь у них такое заметное, звучное, врезающееся в наш слух искусство.
Читатели, за исключением сверхнаивных, невольно воспринимают любого поэта наших дней в соответствии со всем, что сделано русской поэзией, скажем, за последние полтора века. Надо ли объяснять, что сделано колоссально много, что сотворено величайшее и разноликое богатство? Нет, не надо, потому что все это в нас, с нами.
Вот поэты и нервничают. Одни без устали стараются выделывать такое, чтобы издалека было видно: они — сегодняшние, они — изобретатели новизны. Новизна так и пенится, бьется, гремит в их строчках. Другие поэты (пожалуй, более разумные) решают откровенно вдохнуть воздуха предшествовавшей им поэтической эпохи, словно открыто соотнестись с ней, влиться, воспоследовать. И только совсем немногие находят в себе огромные силы свободно и полно дышать и жить стихом; не озираясь, сосредоточенно и упрямо они идут своим путем, открывшимся им ясно и просторно.
Таково, так сказать, самое общее положение вещей. Но при всем том каждый более или менее хороший поэт есть немалая загадка для познания. Вот и поэт Ахмадулина — загадка, к решению которой мы пытаемся приступить. Не из одного же намерения или стремления вырастают ее стихи, не одной внутренней целью она движима. Живое сложно и пестро. Так его и следует понимать. А незаурядный поэт и его стихи — сюжет, для познания ничуть не менее достойный, чем любое другое непоказное и немелочное явление жизни. Вникать, узнавать, читать в душе ближнего главные строки — занятие вполне человеческое. Итак, постараемся вникнуть.
Повод к тому — выход в свет первого избранного Беллы Ахмадулиной (под названием «Стихи»).
И слова повторяются много раз — специальные слова Поэзии: их, конечно, можно было заменять другими, но те имели бы и колорит иной. Всегда Ахмадулина говорит «дитя», а не Наденька, или Машенька, или еще как-нибудь. Стихи начинает так: «О, жест зимы ко мне...», «О, опрометчивость моя!» Ей нравятся «свершить» и «вершить»: «свершилась поздней осени беда» или «был подвиг одиночества свершен» (оба примера — из одного стихотворения «Тоска по Лермонтову»); «в нем свой балет всегда вершила легкость», «чтоб не ходить, но совершать балет», «дыханья суетный обычай вершить было не трудно и не лень», — и так далее. Об этих особенностях поэта уже говорилось до нас. Говорили о них солидно и убедительно, привлекая обширные высказывания поэтов-великанов, как бы беря их себе в компанию. И все для того, чтобы пенять Ахмадулиной: зачем она такая? На самом деле, зачем?
Все, кто рецензировал стихи Ахмадулиной, отмечают: она по-настоящему талантлива. Но таким странным тоном отмечают, словно сама она тут решительно ни при чем. То ли со своим не справляется, то ли чужой взяла. Может быть, обнаружен талант бесконтрольный, который ведет, прямо тащит его обладателя то туда, то сюда, растаскивает его и дробит, толкая на пустые деяния, открывая безвластность поэта над собственным даром? Не похоже. Ахмадулина в стихах до крайности строга и разборчива.
Она с полным правом говорит: «Способ совести избран уже и теперь от меня не зависит». То есть у нее — поэта — нет бесконечных хлопот и распрей с совестью, которая только и норовит удивить каким-нибудь коленцем. Как началась ее поэзия, так и повелся обычай быть вот именно строгой и разборчивой. Ахмадулина опять имеет право сказать в своем споре с «литературоведом»:
Он знал: коль ложь не бестолкова,
она не осквернит уста,
я знала: за лукавство слова
наказывает немота.
(«Как долго я не высыпалась...»)
Ахмадулина действительно не лукавит, если только исключить некоторые ухищрения «Моей родословной». Поэтические строки благородны, не пошлы, хотя бывают они не одинаково сильны, бывают иной раз нарочиты, искусственны — по-особому, по-ахмадулински.
Что же касается таланта, он-то вовсе не «за скобками», а как раз самая суть, душа и, если угодно, основная тема ее стихов.
«Дано мне тело — что мне делать с ним, таким единым и таким моим?» Это сказал совсем другой поэт. Но у Ахмадулиной логически похожий ход тревоги. Дан мне талант (вовсе не в смысле самовосхищения и самовозвеличения — но есть «что-то», что полнит и правит собой жизнь); какая это трудная, тяжкая, «ликующая и гибельная» участь! Вот, собственно, главный мотив всех стихов. Они — об этом. Даже если Ахмадулиной талант, как намекают порой, достался ошибочно, то она вовсе не употребила его для изготовления бойких и ходких творений. Напротив, ей самой и тревожно, и страшно; вероятно, можно было бы легче устроиться, спокойней жить, сочинять стихов больше и о разном — да вот, поди же, неволя пуще охоты:
Как непреклонно честный разум мой стыдится своего несовершенства, не допускает руку до блаженства затеять ямб в беспечности былой!
Уже рассвет темнеет с трех сторон, и все руке недостает отваги, чтобы пробиться к белизне бумаги сквозь воздух, затвердевший над столом.
Все стихи последних лет, вошедшие в новую книгу, говорят об отношениях человека с его талантом. И если нет в них ни тени «возлюби самого себя» — что почти невероятно при таких щекотливо-личных темах, — то уж ясно: Ахмадулина достигла многого на своем пути поэта.
И раньше было о том же, о человеке и трудных его отношениях с собственным талантом — напомним хотя бы «Другое». Или «Ночь» (ее мы и цитировали только что).
Только раньше (не в «Другом», правда, и не в «Ночи») то же выходило иной раз в строки более витиевато, что ли, с большим моментом игры, с кой-какими украшениями и специальным антуражем. Так можно сказать отчасти даже про «Плохую весну», хотя в ней в конечном счете побеждает высокий творческий порядок.
Теперь же — читайте «Что за мгновенье! Родное дитя...», «В той тоске, на какую способен...», «Это я...». Все говорится «светлей и безнадежней», печальней и мужественней:
Это я проклинаю и плачу.
Пусть бумага пребудет бела.
Мне с небес диктовали задачу —
я ее разрешить не смогла.
Я измучила упряжью шею.
Как другие плетут письмена —
я не знаю, нет сил, не умею, не могу, отпустите меня.
Это я — человек-невеличка, всем, кто есть,
Прихожусь близнецом, сплю, покуда идет электричка,
пав на сумку невзрачным лицом...
Вот главный сюжет, главная драма, живущая в стихах Ахмадулиной. Последовательно, упрямо. И получается, что сам поэт открыто и горестно вкладывает козыри в руки своих критиков, признаваясь, что трудно ей, тяжело, что не умеет, как ей кажется, взнуздать всеми признанный ее талант, совладать с ним и толком распорядиться. Но хватать эти козыри не только невеликодушно — несправедливо! Потому что, раскрывая их, Ахмадулина создает хорошие, а то и прекрасные стихи.
Она с трепетом прикасается к великому наследию русской поэзии, живет чувством обнаружившейся неотвратимой связи с ней, стыдится говорить слишком вольно и слишком много — и все-таки, удерживая и правя себя всеми силами, говорит. Потому что она тоже истинный поэт, и молчание для нее еще худшая мука, чем стыд за свою дерзость и свое несовершенство.
Ахмадулина желает какой-то особой цельности звучной речи и напряженно-приподнятого существования поэта. С ней можно не соглашаться, считая, что ныне и поэт и поэзия «поливалентны», многостихийны, что монолитность и цельность теперь, видно, совсем иные, чем бывало. Но ведь всех на свой лад не переделаешь, и нам, читателям, в конце концов важно лишь одно: лучшие стихи Ахмадулиной неподдельны и сильны. Даже если они идут вразрез с нашими представлениями о том или другом.
Кому-нибудь в ее книге недостанет разнообразия тем, не хватит других (кроме самого поэта) и разных людей. Раньше Ахмадулина как будто позволяла себе по этой части больше. И новая книга напоминает о прежнем. Вернее, содержит и его, все таким же живым. Вот «Сентябрь» — стихи вполне можно отнести в рубрику «О любви» и пополнить ими соответствующие антологии. Написала же некогда Ахмадулина этот «Сентябрь» и сказала им так много. Он есть, он остается в ее поэтической судьбе.
Нельзя не вспомнить еще «Гостить у художника». После многих перечитываний того, что входит в «Стихи», это произведение стало для нас одним из самых дорогих. И опять-таки в одном стихотворении столько внимания и сочувствия — точных, выраженных! — к другим, такое их понимание, что одно это стихотворение критики могут зачесть Ахмадулиной по графе «Эгоцентризм»: нет его! ошибка!
Вовсе не стараемся придать стихам Ахмадулиной какое бы то ни было абсолютное или безусловное значение. Сойдемся на том, что лучшие из них вызывают, способны вызвать глубокий отклик, а с ним (цепь естественная!) — благодарность. В свободной несвободе поэта, в стоической его слабости заключен свой смысл, свой путь, своя жизнь.
Л-ра: Звезда. – 1976. – № 3. – С. 210-212.
Произведения
Критика
