Поэт и Сивилла. Карл Шпиттелер

ТЕМА

Если б ведать, как из дуновенья
Возникает бытие предметов,
Мы раскрыли б тайну Мирозданья.

МИФ

1

В окруженье гор лежит долина,
Что ничьим не открывалась взорам:
Не туман над впадиной глубокой —
Тьма над ней полночная клубится,
Не бегут шумя ручьи по скалам —
Бледное молчание нависло,
И в оковах смерти черный воздух.

Над долиной на вершине горной
Великан стоит, и странно видеть:
Он стоит и спит, глаза закрыты,
В сны свои он взоры направляет,
Непрестанно голосом чудесным
Оглашая горную долину.
Вечны и нетленны эти песни —
В них поется не о днях минувших,
Не о том, что ныне есть в пространстве,
Но исходят эти песнопенья
Из глубин природы Великана.
Та природа сходства не имеет
С естеством кого-либо из смертных:
Место крови, печени и легких
В нем душою занято свободной,
Лишь душой, текущей непрерывно
Как эфир прозрачный и себя же
Из себя самой воссоздающей.

Из глубин души, со дна морского
Темные потоки ощущений
На поверхность моря путь находят —
Траурной процессией печальной,
Так ключи взрывают ил озерный.
Что же над поверхностью душевной,
Что за туча над волной нависла —
Мрачная как небо грозовое,
Ужас наводя полночным ликом?
То из мозга бога тучи мыслей:
Алчно ждут они добычи в небе
Или рыщут над морским простором,
Зорким взглядом всматриваясь в волны,
Словно над бурлящим морем чайки.
И когда, печально и серьезно,
Чувства из глубин всплывают кверху,
Пламя вырывается из тучи,
Алой вспышкой молния слетает
Яростно на верную добычу, —
И тогда шипят в испуге воды,
Небеса в ответ горят пожаром.
Но огонь не пожирает жертву,
И не бьется жертва в смертных муках,
Похоть — лютой ярости причина,
Злая страсть толкает их к соитью,
Бурному и дикому соитью,
Жаркому, как пыл четы тигриной,
Быстрому, как смерть от рук убийцы,
И плодом обильному, как черви,
Теплый дождь когда намочит землю.
Ни к чему здесь семя и зародыш,
И живот не должен раздаваться:
Нераздельны свадьба и рожденье,
Их единый миг соединяет.
Каковы же обликом потомки?
На отца, мыслителя похожи,
Или мать скорей напоминают?
Ни с одним из двух не сходны дети,
И ни с кем другим в них нету сходства —
Каждый наделен своей природой,
Каждому особый свойствен облик.
Но черты у всех равно прекрасны,
Свет от всех исходит и веселье,
И бессмертье всех объединяет.
Взрослыми небытие покинув,
Смело в мозг божественный взлетают,
На своем пути взрезая тучи,
Каждый, руки вытянув, стремится
За собой увлечь своих собратьев.
Стройными, прекрасными рядами
Ввысь летят венком цветов весенних,
Паутинкой на исходе лета,
Радостно ко рту Певца стремятся,
Где, от эха сводов став сильнее,
Языком колеблемые мощным,
Разом вырываются на волю.

Вот что у Певца внутри таится,
Вот куда, закрыв глаза, он смотрит;
Смотрит — но и чувствует, и дышит
Жизнью этих образов безличной,
Сам живя в одних своих твореньях —
Вот удел поэтов настоящих.

А созданьиц светлых рой звучащий
Над долиной темною порхает,
Светятся материей эфирной,
Друг от друга отличаясь цветом.

2

А напротив, над долиной темной,
Где стеною высятся утесы,
На скамье из камня Великанша,
Подперев скалу плечом, воссела
И сложила руки на коленях.
Смотрит на Певца через долину
Долгим взглядом глаз своих прекрасных —
Так в лицо любимым только смотрят.
С пением летя через долину,
Звуки ловят взор ее чудесный,
И на свет, влекущий их, стремятся.
Так, на две колонны разделившись,
Сквозь ресницы стройно маршируют,
А ресницы, как рыбачьи верши,
Всех принять готовы благосклонно.
Но лишь стоит жертвам этой ловли
Сквозь маяк полночный свой увидеть
Там внизу огни ужасной бездны,
Как, сомненьем мучимы и страхом,
Побледнев, кидаются обратно.
Но ресницы пресекают бегство,
А нутро чудовищное тут же
Всасывать в себя их начинает.
Неизбежно то, чего желали,
И уж больше не хотят, да поздно.
Вглубь несет их нервами глазными,
Увлекая дальше по сетчатке,
Словно по мостам, в гигантский череп;
С ужасом на ад, внизу лежащий,
Смотрят: вместо внутренностей мягких
Груды камня и железа видят;
Вместо красной животворной крови
Катят по артериям и венам
Бурным оглушительным потоком
Дикие валы огня и пара,
Мощным сердцем вновь и вновь гонимы.
Но откуда это в мощном сердце?
Мощное полно любовью сердце,
К дивному Певцу любовью нежной —
Нежною глубоким мягким чувством,
Сильною божественным составом —
Не порвать ее тончайших нитей, —
Сильною своей великой массой —
Ширится она с биеньем сердца.
Ей бы хлынуть паводком могучим
И, в пещерах закипев сердечных,
Сквозь покровы чуждые прорваться —
Только сердце нежное сдавили
Внутренности всей железной мощью,
Сжав кольцо своих объятий адских.
Не дают любви разлиться вольно,
Мощное само стесняют сердце;
Но и в глубине сердечной также
Враг любви живет наипервейший:
Женщины строптивое Упрямство,
Вызванное гордым Самомненьем.

Самомненье гордое твердит ей:
«Мощная, прекрасная Сивилла,
Девы нет тебе на свете равной.
Как же ты себе забыла цену
И свое достоинство презрела?
Посмотри: оно трусливо тает,
Растеклось оно тоской любовной,
Без стыда предав твою свободу.
Не связав себя обетом брачным,
Стала ты бесправною рабыней!»
Речь держав такую, Самомненье
На Упрямство злобно зашипело:
«Страж ленивый, долго спать собрался?
Иль не видишь — враг перед тобою?
Ну же, встань, хватайся за оружье,
Уничтожь мне склизкого дракона!»
И Упрямство, спавшее у входа,
Тут же резво на ноги вскочило,
В бой оружье острое готовит.
Топает сперва ногой железной —
Сердце в страхе громко закричало, —
Вслед за тем хватает алебарду,
Алебарду — но не для укола,
И не для броска — есть в древке желоб,
Нож подвижный вставлен в этот желоб,
При ударе тою алебардой
Вылетало лезвие со звоном;
Если страж выдергивал оружье,
Снова острие входило в ножны,
Закрепляясь медною цепочкой.
Цель когда же вдалеке он видел,
Нож свой из-за пояса доставши,
Тело гибким отклонял движеньем,
Поднимал оружье вровень с глазом,
Целился короткое мгновенье,
Обратив к себе концом разящим,
А потом клинок, блеснув на солнце,
Непрерывно в воздухе вращаясь,
В путь к далекой устремлялся цели,
Чтобы в ней засесть по рукоятку.

Сердце же, затравленное смертью,
Изнутри язвимо и снаружи,
Закипев, ключом бурлит горячим,
Тянет вширь божественные мышцы,
Поджигает мертвое железо
И, очаг свой плавя под собою,
Тщетно ищет выхода наружу.
Вот: один проход открылся узкий,
К мозгу по артерии ведущий.
Как из-под земли источник рвется,
Так поток любви взрывает клапан,
Мчится с шумом ввысь, взмывает к мозгу,
Увлекая вверх с собою шлаки —
Дикая, клокочущая лава.

Между тем в мозгу томились звуки,
Что слетели с уст Певца слепого,
Женщине в глаза вошли и ждали
На двойном мосту у перекрестка.
Сбились в кучу там, дрожа от страха,
Тесно жались все один к другому,
Сдавленные, будто сельди в бочке;
Каждый думал, где б ему укрыться.

Тут любви поток, заслышав звуки,
Льстиво начал петь и умолял их:
«Отпрыски возлюбленного мужа, —
Милые черты узнал я сразу —
В мощное со мной спускайтесь сердце,
Где любовь живет и сладострастье!
Буду вам служить и вас лелеять,
Так что вы засветитесь блаженством».

Те в сомненьях медлили с ответом,
И боролись страх в них и надежда.
Но поток, раскрыв свои объятья,
Взмахом рук могучих подхватил их
И с собой увлек без возражений
По переплетенным тесным венам
К мощному и любящему сердцу.
Звуковые формы в жаркой лаве,
Что со всех сторон их обступала,
Плотных тел приобретали свойства,
Вторивших чертам их тел душевных.
После, в мощном сердце оказавшись,
Жили безмятежно и в довольстве,
Но недолго — лишь пока точило
Нож свой затупившийся Упрямство.
И когда клинок разить их начал,
Рассекая естество двойное,
Шлаки в ад немедленно упали,
А певучий рой в поспешном бегстве
Вверх по жилам к голове помчался.

Было так всегда и есть поныне:
Множились звучащие созданья,
Набухало нежной страстью сердце,
Вместе с ним росли и Самомненье,
И борьба, и тягостные муки;
А извне бесчувственная масса,
Лишь немного тронутая жаром,
Тесного кольца не разжимала.

Но в один прекрасный день случилось,
Что, устав от мук смертельных, сердце
На союз своих врагов склонило,
Соблазнив их вкрадчивою речью:
«Бедные, зачем меня вам мучить?
В чем я перед вами провинилось?
Оттого, что я теперь страдаю,
Есть вам хоть какая-нибудь польза?
И не лучше ль было б вместо ссоры,
Вместо обоюдных притеснений
Сообща завоевать свободу?»

Заключили договор и, тайно
Подкупив строптивое Упрямство,
Чтоб закрыло бдительное око
И препятствий больше не чинило,
Ринулись с невиданным проворством
В рот к Богине-Деве молчаливой,
Изнутри взорвать уста желая.
Гордая, мятеж почуяв, Дева
Возопила гласом Самомненья:
«Струсило, продажное Упрямство!
Быстро за моими встань зубами;
Если кто приблизиться захочет,
Бей его своею алебардой!»

Вмиг повиновался страж продажный —
Так, предав сообщников, он думал
Для себя добиться снисхожденья —
Честность такова продажных стражей!
Встал он пред зубами на защиту,
На врагов нацелив алебарду,
И мятеж был дерзостный подавлен;
Тем пришлось убраться восвояси,
Только боль еще ужасней стала.

И в тот самый час немая Дева,
Видя, что порядок восстановлен,
Руки по скале крутой простерла,
Их сцепила на замшелом камне
И впилась зубами в эти руки,
И рыдала громко, и молилась
Горькою мучительной молитвой:
«Высказать бы мне, Певец любимый,
Рассказать бы мне, как я страдаю!
Даже не сказать, а криком крикнуть,
Звонким криком из глубин сердечных,
Чтобы эхо сотрясло долину.
Гордой создана себе на горе,
Я кляну свое высокомерье,
Что тебя мне не дает окликнуть
И к твоим упасть ногам мешает.
Ничего исправить я не в силах:
Мы над нашим естеством не властны,
Плоть моя — из камня и железа,
Но под грудой камня и железа
Сердце, нежной полное печали,
Хоть никто не видел и не верит».
Так, рыдая, жаловалась Дева,
Проливая горьких слез потоки,
Громкий плач руками приглушая.

Наконец, от слез утихло горе,
Плечи распрямила Великанша
И привычно взгляд свой обратила
Снова на Певца поверх долины;
Был суров и непреклонен облик,
Но чудесный взор очей огромных
Влажен был и полон нежной страсти.

3

Но когда-то этот час наступит —
В череде других неотличимый,
Неприметный обликом и формой, —
Этот час, когда, поднявшись резко,
Со скамьи вдруг встанет Великанша:
Тело в столбняке окостенело,
Из орбит глаза готовы выйти,
Губы плотно сомкнуты, за ними
Боль невыразимая клокочет.
Наконец, отчаянным усильем
Разомкнет уста и криком звонким
Огласит долину — так с триумфом
Мать кричит, родившая ребенка.
Крик тот диким сменится весельем,
Дикое веселье — ликованьем;
И сперва прерывистые, звуки
Вскоре обернутся ясной речью:

«Я хочу, хочу тебе признаться!
Правды скрыть я больше не умею,
Правду я упрямством подавляла,
Но теперь сдержать себя не в силах.
В громкой песне я хочу открыто
Миру вот о чем поведать ныне:
Я люблю тебя, Певец прекрасный, —
Да, люблю, души моей владыка!
Много долгих лет то чувство длится,
И ни меры, ни границ не знает —
В целом свете нет такого слова,
Что любовь мою вместить могло бы.
На скале все это время сидя,
Я была твоей рабыней верной:
Зрение и все другие чувства
Лишь тобой единым заполняла,
Образ твой в своем рисуя сердце,
Звуки жадно с губ твоих вбирая.
Часто возмущенное упрямство
Ненависть в душе моей будило, —
Но благую ненависть, что может
В вечную любовь преображаться, —
Так вино есть результат броженья.
Наконец, поняв свое бессилье,
Примирилась я с твоей победой,
А себе дала такую клятву:
«Не пожать тебе плодов победы,
Не приду со вздохами и плачем
О любви молить и снисхожденье;
Губы сжав, хранить молчанье буду,
Пусть в груди моей взорвется сердце,
И от боли разум помутится».
Я держала слово, я терпела,
Губы сжав, хранила я молчанье —
Если б ведал кто, с каким геройством,
Знал бы кто, с какой борьбой душевной!
Но сейчас, Певец мой ненаглядный,
Дам я и сдержу иную клятву:
О любви кричать отныне буду,
Тишину долины нарушая
Беспрерывным вечным ликованьем;
Мне никто умолкнуть не прикажет,
Никогда мой голос не утихнет, —
И пускай другие зло смеются,
Пусть ты сам, исполнившись презренья
К женщине, последний стыд забывшей,
С гневом отвратишь твой лик любимый.
Должен будешь слушать, вечно слушать,
От любви моей терпя жестоко,
Как сама я от нее терпела».

И когда Певец на той вершине
Дремлющим сознанием услышал
Мощный крик ликующий, то сразу
Перестал слагать он песнопенья,
Ясность мысли обрести пытаясь, —
Так в борьбу со сном вступает спящий.
Наконец, раскрыл глаза слепые.
Тотчас вся долина осветилась,
И над голубым воздушным морем
Он узрел Прекрасную Сивиллу.
Над скалою в полный рост поднявшись,
В окруженье разноцветных звуков,
На Певца из дымки золотистой
Та смотрела. Лик он дивный видел:
Ясных глаз два камня драгоценных
Влажны были от росы сердечной,
Губы-близнецы — как два бутона,
Белоснежный лоб над щек холмами,
Шелковый поток тяжелых прядей.
С чем сравнить такое пробужденье?
Не бывает столь чудесно прерван
И ребенка сон, когда, проснувшись,
Видит он себя не в лапах чудищ,
А в объятьях нежных материнских, —
Или старца, после муки смертной
Встретившего вновь отца и деда.
Сам ли то Певец через долину
Шлет привет, иль кто-то незнакомый?
Если сам — немного в этом счастья,
Лишь помехой стал бы незнакомец —
То — второе «я», любви творенье!
Но о чем спешат поведать звуки,
Над долиной льющиеся тихой?
Где источник милой сердцу речи,
Столь понятной, трогающей душу?
Собственных стихов поток ответный
С женских уст назад к нему несется.
Что он пел, тоской томимый смутной,
Все теперь приданым Девы стало,
Бережно схороненное в сердце —
Не пропал и самый малый образ.

Рад Певец признать детей любимых,
Называет всех он поименно,
И глаза его влажны от счастья.
Все они близки ему, как прежде,
Только подросли и возмужали,
Красота их обрела телесность,
Как в словесной форме — мысль поэта.

Так Певец знакомой внемлет песне,
Внемлет с нарастающим восторгом.
Сколько длится песня та — мгновенье?
Или не одно тысячелетье?
Если миг — он канул бы бесследно,
Сам себя он исчерпал бы сразу;
Если годы — то по истеченье
Многих лет неметь бы стали губы,
Слух Певца тогда бы притупился
И свою утратил напряженность.
Нет — преград не знающим потоком,
Все богатство образов являя,
Вечно молодая, льется песня,
Вновь и вновь Певицы голос юный
Счастьем опьяняет Стихотворца.
Наконец, умолк псалом священный,
На высокой ноте оборвавшись.
И, родившись заново, глубокий
Сделал вдох Певец и спел в ответ ей:
«Дивный образ, созданный Блаженством!
Кто ты, как зовут тебя? Скажи мне!
Ты — одно гигантское творенье,
И твое сознание едино?
Или разделен твой мир богатый,
И все части чувствуют особо?
То, что моему открылось взору,
Кажется убогим и невзрачным,
Лишь в тебе идея каждой вещи
В первозданном виде сохранилась».

Отвечала женщина с улыбкой
Теплой, как улыбка солнца в небе:
«Доблестный Певец с горы высокой!
Я с толпой несхожа многоликой,
В чувствах нераздельна и едина;
Образ твой — залог того единства,
Ведь от глаз и до глубин сердечных
Кровь мою твой лик по жилам гонит.
Имени пока никто не дал мне —
Сам его ты дай, учитель милый,
Чтобы век мне с ним не расставаться!»

И простер он руки ей навстречу,
Пристальным ее окинул взглядом,
Начал говорить и дал ей имя,
Возгласив торжественно и свято,
А в глазах светилась благодарность:

«Нареку тебя я Пробужденьем,
Пробужденьем к обновленной жизни:
Вот твое торжественное имя.
Дам тебе и ласковое имя —
Будешь зваться Суженой моею,
Таково твое второе имя».

И чета влюбленных пела, пела
Дивные псалмы попеременно.
Продолжалось то тысячелетья
Или было краткой вспышкой счастья?
Наконец, в единый слившись голос,
В унисон их песня зазвучала;
Стройное созвучие возникло —
Мир не знал пленительнее звуков!

Так снаружи выглядело это,
Но внутри, в телах двоих влюбленных
Мириады крошечных созданий
Разделяли счастье их союза,
О былых страданьях забывая.

В самый миг, когда разжались губы,
И в любви призналась Великанша,
Ослабел напор, утихла буря,
Произвол Упрямства прекратился.
И в согласье с ровным ритмом сердца,
Голосом ликующим влекомы,
На свободу вылетели звуки,
Полетели звуки в дом свой прежний,
В глубь души Пророка-Песнопевца.
Там ждала их радостная встреча,
Им дивились, восхищались ими:
«Посмотри, как сильно изменились!
Телом стали крепче и стройнее,
Всех своих они затмили братьев!»
В том сказался тяжкий боли опыт.
Шлаки ада им придали форму.
Но видны и в доме перемены:
На волнах души корабль-красавец
Раздувает парус горделиво,
У руля король, который правит
Всем великим славным королевством;
Здесь в почете мера и порядок —
Позабыто дикое соитье,
И невест никто не похищает:
Мысли долго сватаются к чувствам,
Таинство предшествует союзу.
Темные потоки ощущений,
Поднимаясь вверх со дна морского,
Короля приветный взор встречают —
И светлеют сумрачные лица.
На корабль к нему они восходят,
Где, вдоль борта на скамьи усевшись,
Слову утешения внимают —
И печаль гнетущая проходит.
Речь любви легко страданья лечит.

А потом, когда из уст Поэта
Зазвучал ответ Сивилле дивной,
Радостная двинулась колонна —
Сам король морской построил звуки.
Умудренных опытом поставил
Он вперед, а юношей — за ними,
Первые влекли вперед последних
В ад глубин сердечных Великанши;
О страданьях прежних повествуя,
Объясняли им его устройство.
Но теперь и ад не так ужасен:
Не пылали больше груды камня,
Не давили, путь не преграждали;
Прижимались ласково друг к другу,
Мощные тела дышали страстью,
Словно тело женщины прекрасной.

Началось свободное движенье
От Пророка к Деве и обратно,
Перемены принося благие:
Душу в сердце женщины вдохнуло
И в ее железную утробу,
А душа текучая Поэта
Укрепилась подлинною плотью.

Сгладится когда-нибудь несходство,
И чета влюбленных великанов
Расцветет душевно и телесно.
Пояс свой Певец тогда повяжет,
А Певица с трепетною дрожью
Стянет на ногах ремни сандалий.
И, единым взглядом обменявшись,
Предадутся страстному влеченью —
По крутым сбегут они тропинкам,
Продираясь сквозь кусты на ощупь,
И, руками ветки раздвигая,
Вырвутся из зарослей дремучих.

И когда в объятиях друг друга
В поцелуе сладостном сольются,
Празднуя союз свой вечно юный, —
Как об этом рассказать словами?
Как те будут чувствовать созданья,
Что разделят с ними эти чувства?

АНТИТЕМА

Нет, не станет мир бесплотным духом.
Если б вновь он стал бесплотным духом,
Были бы труды земные тщетны.
Но, возможно, твердых тел реальность
Через много тысяч лет, однажды
Прочное нам счастье уготовит —
Вот надежда наша и стремленье.