Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. Детство
Михаил Юрьевич Лермонтов родился в 1814 году 3(15) октября, в Москве.
О родителях Лермонтова сохранилось очень мало сведений.
Отец его, Юрий Петрович Лермонтов, происходил из семьи мелкого помещика Тульской губернии. Учился он в Первом кадетском корпусе в Петербурге. По окончании курса служил в этом же корпусе в качестве воспитателя. В 1811 году, всего лишь двадцати четырех лет, он по неизвестным причинам вышел в отставку в чине капитана.
Юрий Петрович поселился вместе с матерью и пятью сестрами в своем маленьком имении Кропотово, в Тульской губернии.
По соседству с Лермонтовыми жили помещики Арсеньевы — несколько братьев и сестер, с которыми был дружен Юрий Петрович. К Арсеньевым иногда наезжала вдова одного из братьев, помещица Пензенской губернии, владелица села Тарханы, Елизавета Алексеевна Арсеньева со своей единственной молоденькой дочерью, Марией Михайловной.
Мария Михайловна стала невестой Юрия Петровича. Елизавета Алексеевна не сочувствовала выбору дочери, находя, что Юрий Петрович — бедный, без связей, без карьеры впереди — недостоин войти в родство со знатными Арсеньевыми и особенно со Столыпиными, из рода которых она происходила.
Отец Елизаветы Алексеевны — А. Е. Столыпин владел большими поместьями в Симбирской и Пензенской губерниях; в последней он был предводителем дворянства. Близость его с графом А. Г. Орловым, приближенным Екатерины Второй, ввела его в среду титулованной придворной знати. Сам Столыпин не получил широкого образования, но дал своим детям, шестерым сыновьям и пяти дочерям, хорошее образование. Все дети отличались большой даровитостью и твердостью характера.
Арсеньевы, родственники Елизаветы Алексеевны по мужу, вели свой род от мурзы Золотой Орды — Ослана, который в XIV веке перешел на службу к московскому князю и по имени сына Арсения положил начало роду Арсеньевых.
Так же как и об отце поэта, до нас дошло немного сведений и о его матери, Марии Михайловне. Не осталось ни писем ее, ни воспоминаний о ней. Сохранился лишь один альбом, в который она вносила любимые стихи и заметки о дружбе и любви. В альбоме Марии Михайловны есть и ее собственные стихи, грустные, чувствительные. Стихи и записи в альбоме указывают, что она обладала глубокой, поэтической и нежной натурой.
Среди тарханских старожилов о ней сохранилась память как о девушке участливой, внимательной к нуждам крестьян.
Горячее чувство Марии Михайловны к Юрию Петровичу заставило Елизавету Алексеевну уступить и дать свое согласие на ее брак с ним.
Расстаться с любимой дочерью Арсеньева не могла, и молодые стали жить вместе с ней в Тарханах (ныне село Лермонтово), Пензенской губернии. Елизавета Алексеевна предоставила зятю управлять имением.
Когда стало приближаться время рождения ребенка, молодые супруги и Елизавета Алексеевна переехали в Москву. Наняли квартиру близ Красных ворот, на Садовой улице, в доме № 2. Здесь и родился будущий великий поэт.
Ранней весной 1815 года молодые Лермонтовы возвратились в Тарханы.
Семейное счастье Лермонтовых было непродолжительным. Когда и чем оно было нарушено, остается не совсем ясным.
В 1815 году умерла мать Юрия Петровича, и он стал часто отлучаться из Тархан в Кропотово — надо было помогать сестрам в хозяйстве.
В одну из отлучек Юрия Петровича в Кропотово, в августе 1816 года, Мария Михайловна в своем альбоме написала простое и искреннее стихотворение, обращенное к Юрию Петровичу, из которого видно, что ее глубокое чувство к мужу оставалось неизменным:
Кто сердцу может быть милее,
Бесценный друг, тебя?
Без воздуха могу скорее
Прожить, чем без тебя.
Всю радость в жизни, утешенье
Имею от тебя.
C тобой повсюду наслажденье,
И мрачность без тебя.
Юрий Петрович ответил Марии Михайловне тоже стихами собственного сочинения, но вычурными и неискренними. Видимо, с его стороны уже начиналось охлаждение.
Слабое здоровье Марии Михайловны, может быть, под влиянием семейных неприятностей стало быстро ухудшаться: у нее развилась скоротечная чахотка. 24 февраля 1817 года, не достигнув двадцати двух лет, Мария Михайловна скончалась.
Смерть дочери еще больше усилила вражду Елизаветы Алексеевны к Юрию Петровичу. Насколько обострились их отношения, красноречиво говорит тот факт, что через день после похорон дочери, 28 февраля, убитая горем Елизавета Алексеевна должна была улаживать какие-то денежные счеты с зятем. Она выдала письменное обязательство в течение года выплатить Юрию Петровичу двадцать пять тысяч рублей с процентами и должна была ехать в Чембары свидетельствовать это обязательство в уездном суде. Юрий Петрович уехал из Тархан в Кропотово, оставив сына временно у Елизаветы Алексеевны. Через три месяца Юрий Петрович явился в Тарханы и потребовал сына к себе. Перед Елизаветой Алексеевной возник мучительный для нее вопрос о разлуке с внуком.
Елизавета Алексеевна после смерти дочери всю любовь к ней перенесла на внука. В нем был весь смысл ее жизни. Расстаться с ним было выше ее сил. «Во внуке том, — писала она впоследствии, — я полагала все мое благо на земле, им существовала, им дышала».
Чтобы отстоять свои слабые права на внука, Елизавета Алексеевна решила прибегнуть к крайнему средству: написала завещание, в котором все свое движимое и недвижимое имущество завещала Михаилу Юрьевичу, но при условии, если отец оставит его до совершеннолетия у нее на воспитании; в противном случае имение должно было перейти в род Столыпиных.
Юрий Петрович, понимая, что он не в состоянии дать сыну такое воспитание, какое дала бы ему богатая бабушка, в интересах сына поступился своим чувством и оставил ребенка у бабушки до шестнадцати лет. Он изредка навещал сына, но больше не требовал его к себе.
Елизавета Алексеевна всецело отдалась заботам о внуке.
Воспоминаний о раннем воспитании Лермонтова сохранилось очень мало.
Некоторые бытовые подробности о детстве Лермонтова можно найти в рассказах тарханских старожилов.
«Елизавета Алексеевна так любила своего внука, что для него не жалела ничего, ни в чем ему не отказывала. Все ходили кругом да около Миши. Все должны были угождать ему, забавлять его. Зимою устраивалась гора, на ней катали Михаила Юрьевича, и вся дворня, собравшись, потешала его. Святками каждый вечер приходили в барские покои ряженые из дворовых, плясали, пели, играли, кто во что горазд».
В неоконченной автобиографической повести «Я хочу рассказать вам» Лермонтов описал детство Саши Арбенина и в это описание вложил много им самим пережитого. «Зимой горничные девушки приходили шить и вязать в детскую, во-первых, потому что няне Саши было поручено женское хозяйство, а во-вторых, чтобы потешать маленького барчонка. Саше было с ними очень весело. Они его ласкали и целовали наперерыв, рассказывали ему сказки про волжских разбойников, и его воображение наполнялось чудесами дикой храбрости и картинами мрачными и понятиями противуобщественными».
Маленький мальчик, окруженный ласкою и заботами бабушки, был общим баловнем и привык чувствовать себя центром этого небольшого усадебного мирка.
Лермонтов в лице Саши Арбенина характеризует себя как преизбалованного и пресвоевольного ребенка1.
В раннем детстве Лермонтов перенес тяжелую болезнь, которая имела большое влияние на его характер. Он об этом рассказывает в том же отрывке повести, описывая болезнь Саши.
«Бог знает, какое направление принял бы его характер, если б не пришла на помощь корь... — пишет Лермонтов о Саше Арбенине, то-есть о себе. — ... тяжелый недуг оставил его в совершенном расслаблении: он не мог ходить, не мог приподнять ложки... Болезнь эта имела важные следствия и странное влияние на ум и характер Саши: он выучился думать. Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой. . . В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привык побеждать страдания тела, увлекаясь грезами души. Он воображал себя волжским разбойником, среди синих и студеных волн, в тени дремучих лесов, в шуме битв, в ночных наездах при звуке песен, под свистом волжской бури...»
Этот отрывок является ценнейшим свидетельством того, как рано и с какой силой пробудились в Лермонтове-ребенке впечатлительность, поэтическое воображение и фантазия и как рано он начал жить тревожным, скрываемым от окружающих внутренним миром.
Глубокое психологическое значение имеет указание поэта: больной ребенок в течение долгих бессонниц «привык побеждать страдания тела, увлекаясь грезами души». В этом уже сказывались первые признаки сильного характера поэта. Пылкое воображение Лермонтова-ребенка создавало поэтические образы суровой природы й людей дикой храбрости, создавало целые картины, полные бурь и битв.
Эти грезы ребенка так характерны для всего душевного склада Лермонтова и его поэзии.
Лермонтов, вероятно, ни читать, ни писать еще не умел, а творческие силы бродили в нем и уже волновали его беспокойную душу.
... пылкий, но суровый нрав
Меня грызет от колыбели... —
признается поэт в одном из ранних юношеских стихотворений. Одно слово «грызет» ясно говорит нам, как сильны и тревожны были детские впечатления Лермонтова.
О силе детских переживаний Лермонтова говорит другое место отрывка: скрытый огонь «обхватил все существо бедного ребенка». В некоторых юношеских стихотворениях поэт дает подтверждение этого чрезвычайно важного признания:
Хранится пламень неземной
Со дней младенчества во мне...
В детстве Лермонтов порой чувствовал неясное брожение творческих сил и волнения, порывы, вызываемые ими, но осознать их он, конечно, еще не мог. Позже он определил их как «скрытый огонь» и «пламень неземной». Этот «пламень неземной» и был тем даром поэтического творчества, который в юности в нем пробудился, перешел «в страшную жажду песнопенья» и привел Лермонтова на путь поэта.
Гениальные люди проявляют свою исключительность еще в раннем возрасте. Внешне они живут, как и все дети, а их внутренний сложный мир, им самим неясный, остается никому не ведом. Об этом мы часто узнаем впоследствии от них самих.
Белинский с изумительной прозорливостью высказал по этому вопросу в 1841 году простую, но мудрую мысль:
«...Поэт... Еще дитя, он уже сильнее других сознает свое родство со вселенной, свою кровную связь с нею; юноша — он уже переводит на понятный язык ее немую речь, ее таинственный лепет».
И как непреложное свидетельство этого Белинский привел стихотворение Пушкина о его раннем восприятии окружающего мира:
Все волновало нежный ум:
Цветущий луг, луны блистанье;
В часовне ветхой бури шум,
Старушки чудное преданье.
Какой-то демон обладал
Моими играми, досугом;
За мной повсюду он летал,
Мне звуки дивные шептал,
И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава...
Если Пушкина, жизнерадостного, гармоничного по природе, росшего вместе с братом и сестрой, рано обеспокоил «какой-то демон» в играх и досуге и голова его была полна «пламенным недугом», то значительно раньше и сильнее охватил этот «недуг» одинокого ребенка — Лермонтова, оторванного болезнью от мира детских интересов:
Он не имел ни брата, ни сестры,
И тайных мук его никто не ведал.
Во многих юношеских стихотворениях Лермонтов говорит, что ранние детские переживания его проявлялись в тревожных, сильных порывах. Они уносили его от обыденной, будничной обстановки, наполняли «грезами», которым он не мог еще найти выражения и переносил их на образы природы:
Как ужасы пленяли юный дух,
Как я рвался на волю, к облакам!
Перенесенная Лермонтовым болезнь долго сказывалась на его общем физическом состоянии: «...оставила его в совершенном расслаблении: он не мог ходить». В ногах Михаила Юрьевича, по словам Елизаветы Алексеевны, появилась кривизна, которая осталась на всю жизнь. На шестом году жизни, летом 1820 года, бабушка во второй раз повезла внука на Кавказ, на серные ванны (в первый раз они ездили туда в 1818 году).
Труден был тогда такой длинный путь, а на Северном Кавказе — особенно. Война на Кавказе была еще далеко не закончена, хотя фронт был уже отодвинут от района Минеральных Вод к югу. Горцы-мусульмане, подстрекаемые своим духовенством, не успокаивались, совершали набеги на мирное русское население, подстерегали путников и нападали на больших дорогах. Они переправлялись небольшими отрядами через пограничные реки, разделялись на небольшие партии и разъезжались в разные стороны. Засев в ущельях гор, в укромных лесных местах, в зрительные трубы (которые они получали из Англии) высматривали, не видно ли по дороге обоза или путешественников с небольшим конвоем. В подходящем случае мгновенно нападали, грабили и так же мгновенно с добычей исчезали. Спокойнее, хотя очень медленно, можно было ездить только с так называемыми «оказиями», а они отправлялись из Ставрополя очень редко. «Оказия» состояла из небольшого пехотного подразделения с пушкой и вооруженного казачьего конвоя, который охранял в пути военные грузы и продовольствие для гарнизона. К такой «оказии» присоединялись люди, едущие по казенной надобности, и гражданские лица. Получался огромный караван.
Труден и опасен был путь. Но не было жертвы, которую не согласилась бы принести Елизавета Алексеевна для блага безгранично любимого внука. И жертва ее была не напрасна: ванны помогли Михаилу Юрьевичу.
По возвращении с Кавказа бабушка поселила в своем доме врача для постоянного наблюдения за здоровьем Михаила Юрьевича.
Мальчику исполнилось шесть лет. Надо было начинать его учить.
Бабушка, заботясь о дальнейшем воспитании внука, приняла разумное решение: для совместного обучения она взяла к себе в дом его однолеток — сына сестры Юрия Петровича, Мишу Пожогина-Отрашкевича, и сына Давыдовых, соседей по имению, чтобы мальчик не был одинок и учился охотнее.
Все три мальчика вместе начали учиться грамоте.
Отрашкевич впоследствии рассказывал о времени, проведенному Тарханах. По его словам, Лермонтов «был ребенком слабого здоровья, что, впрочем, не мешало ему быть бойким, резвым и шаловливым... В нем обнаруживался нрав добрый, чувствительный, с товарищами детства был обязателен и услужлив, но вместе с этими качествами в нем особенно высказывалась настойчивость... В играх с товарищами Михаил Юрьевич был всегда командиром».
Как ни баловали бабушка и все окружающие Лермонтова, чем развивали в нем дух своеволия и настойчивости, все-таки это не изменило его характера: его «нрав добрый, чувствительный» проявлялся не только по отношению к товарищам, но и ко всему дворовому населению. Об этом свидетельствуют многочисленные рассказы тарханских старожилов и некоторые документы.
В 1825 году для окончательного укрепления здоровья внука Елизавета Алексеевна повезла его на Горячие воды в третий раз. Ему было десять с половиной лет. Отправились целым караваном: слуги, гувернер-француз Капэ, бонна Христина Ремер, доктор, Миша Отрашкевич и большая семья родственников из Пензы.
Ехали от Ставрополя примерно в тех же условиях, как и в 1820 году, — с «оказией».
В это время на Горячих водах жила в своем небольшом доме сестра Елизаветы Алексеевны генеральша Е. А. Хастатова. Разместить такую массу гостей кое-как можно было, а обслужить их ей было трудно. Поэтому Елизавета Алексеевна везла с собой на отдельной подводе все необходимое для жилья: подушки, перины, посуду и кое-что из провианта.
Дом Хастатовой находился у подножия Горячей горы, близко от целебных источников. На горе, над домом, и на противоположной стороне, на отроге Машука, стояли казачьи пикеты. По ночам часовые перекликались. У источников постоянно толпились раненые военные. Все напоминало тревожное военное время. К тому же Хастатова славилась на весь Северный Кавказ своею храбростью, имела прозвище «авангардной помещицы».
Ее имение, в котором она проводила много времени, находилось на линии огня.
С Горячей горы открывается слегка холмистая необъятная ширь, доходящая на горизонте до цепи величественных снеговых гор, над которой возвышается грандиозный Эльбрус.
На десятилетнего Лермонтова с его острой наблюдательностью, с его живой, поэтической восприимчивостью поездка к Горячим серным водам — будущему Пятигорску — произвела неизгладимое впечатление. Дивная природа Пятигорья, близость театра военных действий, рассказы окружающих о нападениях черкесов, повсюду казачьи пикеты, окрестные аулы с их оригинальным бытом — все это было ново, все интересовало и волновало мальчика.
«Все, все в этом крае прекрасно!.. Как я любил, Кавказ мой величавый, твоих сынов воинственные нравы...» — восторженно восклицает он, вспоминая Пятигорье. Особенно глубокое впечатление на мальчика произвела величественная природа Кавказа: «Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю о вас да о небе».
«Как я любил твои бури, Кавказ! те пустынные громкие бури, которым пещеры как стражи ночей отвечают! ..»
Разнообразные и яркие кавказские впечатления утолили жажду чудесного, томившую душу Лермонтова еще в младенчестве. Эти впечатления долго жили в его памяти и отразились в ранних стихах поэта, посвященных Кавказу. В замечательном юношеском стихотворении, которое можно рассматривать как исповедь, Лермонтов сказал:
Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала...
Неясным, но сильным и напряженным порывам Лермонтова была дана богатейшая пища. Пробудившаяся в нем глубокая любовь к Кавказу вдохновила его творчество на многие годы.
С Кавказа на этот раз Арсеньева возвращалась в Тарханы с семьей своей племянницы М. А. Шан-Гирей, жившей до того времени на Кавказе. М. А. Шан-Гирей купила по соседству с Тарханами маленькое имение Апалиху и поселилась там с семьей. Старшего ее сына, восьмилетнего Акима, бабушка взяла к себе на постоянное воспитание вместе с внуком2.
«...с этого времени, — вспоминал Аким Шан-Гирей впоследствии, — мне живо помнится смуглый, с черными блестящими глазками Мишель, в зеленой курточке и с клоком белокурых волос надо лбом, резко отличавшихся от всех прочих, черных, как смоль».
Чтобы Михаилу Юрьевичу не было скучно и одиноко, Елизавета Алексеевна взяла в свой дом на временное воспитание еще нескольких мальчиков — сверстников его, детей родственников и знакомых. Одно время жили у нее десять мальчиков. С этой группой сверстников Михаил Юрьевич начал более систематические занятия по разным предметам. Он учился и игре на рояле. Руководителем занятий был гувернер Капэ.
Дом у Елизаветы Алексеевны был, по помещичьему мерилу, небольшой (одиннадцать комнат), но светлый и очень уютный. Из парадной прихожей дверь вела в угловую светлую, большую комнату в шесть окон на две стороны — это зал. Из зала — вход в гостиную в два окна и с дверью на балкон. Дальше — столовая в два окна. Окна всех этих комнат выходили в сад. Четыре жилые комнаты, выходящие окнами во двор, были отделены от парадных широким коридором. Из него поднималась деревянная лестница в мезонин, в котором находились четыре комнаты, разделенные широким коридором. Две из них, обращенные окнами в сад, занимали Михаил Юрьевич и гувернер Капэ; две, выходящие окнами во двор, — бабушка. Дом достаточно просторный, было где разместить шумную компанию мальчуганов.
«У бабушки были три сада, большой пруд перед домом, а за прудом роща; летом простору вдоволь, —вспоминал А. П. Шан-Гирей. — Зимой немного теснее, зато на пруду мы разбивались на два стана и перекидывались снежными комьями; на плотине с сердечным замиранием смотрели, как православный люд стена на стену (тогда еще не было запрету) сходился на кулачки, и я помню, как раз расплакался Мишель, когда Василий — садовник — выбрался из свалки с губой, рассеченною до крови...»
Это мельком высказанное замечание «Мишель расплакался» очень значительно. Десять мальчиков видели своего знакомого садовника с рассеченной губой, а пожалел его до слез только один Михаил Юрьевич. Это говорит о большой отзывчивости его сердца.
«Великим постом, — продолжает далее Шан-Гирей, — Мишель был мастер делать из талого снега человеческие фигуры в колоссальном виде; вообще он был счастливо одарен способностями к искусствам; уже тогда рисовал акварелью довольно порядочно и лепил из крашеного воску целые картины: охоту за зайцем с борзыми, которую раз всего нам пришлось видеть, вылепил очень удачно, также переход через Граник и сражение при Арбеллах, со слонами, колесницами, украшенными стеклярусом и косами из фольги».
В этой картине, очевидно, Лермонтова привлекал героический образ юного полководца Александра Македонского и спасение его Клитом при переходе через речку Граник.
Несомненно, что наряду с другими предметами мальчик Лермонтов интересовался и древней историей.
Не следует думать, что детство Лермонтова прошло в условиях совершенной оторванности от общественной жизни, только в кругу замкнутых домашних интересов.
Француз Капэ был живым источником знакомства Михаила Юрьевича с недавними походами Наполеона, потрясшими весь мир. Капэ был довольно образованный офицер наполеоновской армии. В 1812 году он попал в плен и остался в России. Своими живыми рассказами он внушил Михаилу Юрьевичу огромный интерес к событиям 1812 года и к Наполеону как к полководцу.
Но гораздо больший интерес и значение для мальчика имели рассказы тарханских дворовых и крестьян — участников недавних великих исторических событий в самой России. Немало Михаил Юрьевич слышал от них рассказов о героических сражениях за родину в войну двенадцатого года.
Чтобы впоследствии так глубоко, так проникновенно отразить в своем творчестве героизм рядового русского воина в Бородинской битве, чтобы так глубоко понять подвиг народа в эпоху Отечественной войны 1812 года, поэту надо было слышать об этих событиях живое слово самого народа, главное — прочувствовать эти рассказы, пережить их не только воображением, но и сердцем и сохранить их в своей памяти.
Такое сильное впечатление Лермонтов мог получить только непосредственно от самих участников великой борьбы русского народа с иностранными захватчиками. Эти впечатления развили в нем чувства пламенной любви к родине, к русскому народу и внушили глубокую веру в силу его. Этими патриотическими чувствами Лермонтов был проникнут до конца жизни.
Глубокий след в его воспоминаниях, в формировании его характера оставили впечатления от крестьянской жизни, которую Лермонтов рано и хорошо узнал. Бабушка не отстраняла его от общения с дворовыми детьми.
«Когда Михаил Юрьевич подрос и вступил в отроческий возраст,— рассказывали старожилы села Тарханы,— были ему набраны однолетки из дворовых мальчиков, обмундированы в военное платье; делал им Михаил Юрьевич ученье, играл в воинские игры, в войну, в разбойников».
Среди них были Иван Соколов и Иван Вертюков, с которыми Лермонтов был дружен. Особенно близок к Лермонтову был Иван Соколов. Расположение к нему со стороны Михаила Юрьевича сохранилось до конца жизни. Оба товарища отрочества, Иван Абрамович Соколов и Иван Николаевич Вертюков, сопровождали Лермонтова в его последнюю поездку на Кавказ. Часто общался Михаил Юрьевич в детстве с семьей своей кормилицы Лукерьи Алексеевны Шубениной и в особенности с ее старшим сыном — Степаном Шубениным. Оба они очень любили лошадей. Лермонтов бегал в дом «мамушки» Лукерьи Алексеевны главным образом к Степану.
Дружба с этими мальчиками помогла Михаилу Юрьевичу с ранних лет лучше познакомиться с жизнью крестьян. На близость Лермонтова к народу в детстве указывает и то, что во многих крестьянских и дворовых семьях Лермонтов был восприемником3, как свидетельствуют об этом записи в церковных книгах.
Большое влияние оказал на Лермонтова дядька его, Андрей Иванович Соколов, человек правдивый, неподкупной честности. Прекрасную память он оставил о себе среди населения Тархан. Недаром он заслужил любовь и доверие Михаила Юрьевича.
Наблюдательный, отзывчивый мальчик видел личную и имущественную зависимость крестьян от помещиков, видел, как подвергались они побоям, как всячески унижалось их человеческое достоинство. Елизавета Алексеевна не была жестокой помещицей, но обычаи крепостнических отношений существовали и в ее усадебной жизни. Тарханские старожилы, ее современники, рассказывали впоследствии, что в Тарханах применялись телесные наказания. Это глубоко возмущало Лермонтова, даже когда он был еще ребенком; защищая жертвы, он яростно набрасывался на исполнителей наказаний.
Одно из преданий передает это так: «Избави боже, чтобы при Михаиле Юрьевиче кого-нибудь выпороли. Даже когда он был еще ребенком, не позволял этого. Бывало видит, что крестьян ведут на порку, сию минуту бежит к бабушке и говорит: «Бабенька, это что же такое — бить людей? Я запрещаю. Ведь они такие же люди, как и мы». И бабушка отменяла порку...»
Ужасающее несоответствие между героической ролью народа в великом историческом прошлом России и его жалким, рабским существованием в настоящем не могло не поражать вдумчивого мальчика.
Осознать сложный и трудный вопрос о социальном неравенстве, сделать обобщение, что таково положение во всей стране, что такова действительность, Лермонтов тогда еще не мог. Однако впечатления от этой страшной несправедливости послужили основой, на которой выросло глубокое, неизменное до конца жизни сочувствие Лермонтова угнетенному крепостничеством крестьянству и горячее стремление защитить свободу человеческой личности.
Описания крестьянской жизни в юношеских произведениях Лермонтова поражают детальным знанием ее быта и нравов. Когда и где Лермонтов успел подметить все это?
Несомненно, в детские и отроческие годы в Тарханах.
Не могло пройти бесследно для Лермонтова и такое потрясающее событие, как восстание декабристов 14 декабря 1825 года. Внезапная смерть царя Александра Первого поразила всех; присяга новому царю и неожиданное восстание декабристов породили много слухов о воле, об отмене крепостного права новым царем. Возбужденным разговорам по всей стране и в Тарханах не было конца. Кроме того, бабушка по родственным чувствам была затронута происходящими событиями: братья й некоторые знакомые ее были причастны к декабристскому движению.
Со своими братьями и с их семьями бабушка была в постоянном общении. Через них в Тарханы доходили сведения об общественной жизни страны: братья ее были видными государственными и политическими деятелями. Старший брат, Александр Алексеевич, был адъютантом при Суворове. Другой брат, Аркадий Алексеевич Столыпин, обер-прокурор Сената, сочувствовал декабристскому движению, был близок с Рылеевым и с видным государственным деятелем М. М. Сперанским4.
Столыпин был мужественный человек — на него друзья могли положиться во всем. Когда Сперанский попал в опалу и был сослан, многие из его знакомых, ранее заискивавшие перед ним, отвернулись от него; Аркадий Алексеевич остался верным другом и открыто поддерживал с ним дружеские связи. В близких отношениях с Аркадием Алексеевичем были, кроме Рылеева, Грибоедов и поэт-декабрист Кюхельбекер. Столыпин разделял их идеи и, верно, как предполагали декабристы, был бы 14 декабря 1825 года вместе с ними. Но он умер в мае 1825 года.
Показателем мужества и преданности долгу служит его последнее выступление в Сенате. Будучи больным, несмотря на уговоры домашних не выходить, он поехал на заседание в Сенат, чтобы защитить одного невинного человека, против которого были настроены самые сильные люди.
«Склонив мнения и вдохнув мужество в трусливых, он так ослабел, что его вывели из Сената почти без чувств... Через шесть дней его уже не было на свете»5.
Аркадий Алексеевич был женат на дочери старого адмирала, графа Мордвинова — известного и уважаемого передовыми людьми своего времени государственного деятеля. Старый граф открыто и резко отрицательно относился к реакционной внутренней и внешней политике Александра Первого.
Выразительные слова о Мордвинове сказал поэт Баратынский:
Обширный разумом и сильный, громкий словом,
Любовью к истине и к родине горя,
В советах не робел оспаривать царя.
Декабристы не ошиблись в Мордвинове — он остался тверд и при Николае Первом. Он единственный из ста двадцати одного члена тайной следственной комиссии по делу декабристов высказался против смертной казни. На допросах в следственной комиссии Н. А. Бестужев показывал: «Рылеев говорил о нем со мной как о человеке, на которого можно, в случае надобности, полагать надежду, что он не откажется от содействия в составлении законов для России, которую никто, может быть, так хорошо не знает, как он».
Третий брат Елизаветы Алексеевны, Дмитрий Алексеевич, генерал-майор, человек образованный и свободолюбивый, был близок к вождю Южного общества декабристов П. И. Пестелю. Во время арестов декабристов Д. А. Столыпин находился в своем имении под Москвой — Середникове, где скоропостижно умер.
Младший брат Елизаветы Алексеевны, Афанасий Алексеевич, был предводителем дворянства Саратовской губернии, пользовался большим авторитетом в губернии как умный и гуманный человек. Был отважным артиллеристом в Отечественную войну 1812 года. Его Лермонтов любил с детства.
В каком освещении доходили до Лермонтова известия о восстании декабристов и как он переживал их, прямых указаний об этом не сохранилось. Но совершенно бесспорно, что впечатлительный, проницательный мальчик не мог оставаться в неведении относительно всего происходящего и в близкой семье и во всей стране. Судя по чрезвычайно свободолюбивому настроению первых поэтических произведений Лермонтова, движение декабристов, бесспорно, находило в нем сочувствие, пусть в то время и не во всем осознанное. Но оно подготовило Лермонтова к глубокому восприятию свободолюбивых декабристских идей и определило впоследствии его страстное желание следовать по пути декабристов.
Большое влияние на ребенка имело его постоянное общение с природой.
Усадьба Елизаветы Алексеевны была для степной полосы довольно живописна. Она сохранилась до наших дней. Дом стоит в саду. Сад с тенистыми аллеями с одной стороны дома спускается по отлогому откосу к оврагу, на дне которого бежит неумолчно журчащий ручей. За оврагом начинается возвышенность, которая в то время была покрыта лесом. С другой стороны дома сад спускается к пруду, перегороженному плотиной. За прудом — пригорок, на котором раскинулось село Тарханы. За прудом же, рядом с селом, находится другой сад, с огромной аллеей вековых лип. А далее, за усадьбой и селом, во все стороны степь, поля, необъятная ширь до самого горизонта.
На этом просторе бегал, играл маленький Лермонтов, впитывая красоту родной природы, как воздух, и поэзия природы стала органической частью его творчества. Поэт сам потом говорил о себе, что он «пламенно любил природу». Из детских впечатлений вынесены им любимые его образы звезд и облаков. В поэзии Лермонтова они часто встречаются как символы стремления к возвышенной цели жизни и к свободе.
Юношей Лермонтов вспоминал: «Я помню один, сон; когда я был еще 8-ми лет, он сильно подействовал на мою душу. В те же лета я один раз ехал в грозу куда-то; и помню облако, которое, небольшое, как бы оторванный клочок черного плаща, быстро неслось по небу; это так живо передо мной, как будто вижу».
Эти два впечатления поставлены рядом: повидимому, они оказали на душу поэта равной силы воздействие. Черное облако, несущееся вслед уходящей туче, — мрачная и редкая картина, и она запомнилась ребенку Лермонтову навсегда. В своей поэзии Лермонтов раза два-три использовал образ темного несущегося облака как символ одиночества и оторванности от жизни.
В последней редакции «Демона» этот мрачный образ он довел до совершенства. Говоря об одиночестве отверженного Демона, поэт делает сравнение:
Так ранней утренней порой
Отрывок тучи громовой,
В лазурной вышине чернея,
Один, нигде пристать не смея,
Летит без цели и следа,
Бог весть откуда и куда!
Постоянное общение с родным народом и с родной природой неизгладимо отразилось на всем душевном складе поэта.
Большинство биографов М. Ю. Лермонтова дают не совсем верное представление о детстве поэта как о тяжелом периоде его жизни. Грустный характер поэзии Лермонтова объясняют его тяжелыми переживаниями в детстве. Предполагают, что он много страдал от вражды бабушки с отцом и что смерть матери омрачила его детство. Матери Лермонтов не помнил, одно лишь смутное воспоминание о ней сохранилось у него навсегда. Юношей он записал: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она произвела бы прежнее действие. Ее певала мне покойная мать».
Потеря матери ребенком в два с половиной года не воспринимается им как горе, как лишение, если около него есть заботливые люди. Сознание, что мать никто заменить не может, приходит позже. И Лермонтов не один раз отмечал это, будучи уже взрослым. В детстве печальные и тяжелые впечатления, если они эпизодические, растворяются в кипучей детской жажде жизни, тонут в избытке жизнерадостности ребенка. Такова природа детской души.
В автобиографической трагедии «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти») герой, в образе которого надо видеть Лермонтова, говорит о себе: «Помнишь ли ты Юрия, когда он был счастлив; когда ни раздоры семейственные, ни несправедливости еще не начинали огорчать его?» Эти раздоры были в самом раннем детстве Лермонтова, когда он еще не мог сознавать их, и возобновились они в 1830 году, когда Лермонтову было шестнадцать лет.
О том, что детство Лермонтова было счастливой порой для него, мы имеем самое достоверное свидетельство — собственные слова поэта. Как ни много жизнь дала тяжелых впечатлений Лермонтову, он всегда вспоминал о своем детстве с теплым чувством. Даже в те периоды, когда он так мрачно смотрел на жизнь, детство он выделял. Он находил, что
... исключая два-три дня да детство,
Она, бесспорно, скверное наследство.
В одном из ранних своих стихотворений поэт с большой теплотой вспоминал:
Зачем семьи родной безвестный круг
Я покидал? Все сердце грело там,
Все было мне наставник или друг,
Все верило младенческим мечтам.
С особенной силой и непосредственностью вырвались из сердца поэта уже в зрелые годы его жизни теплые, нежные слова о детстве и отрочестве:
Ужель исчез ты, возраст милой,
Когда все сердцу говорит,
И бьется сердце с дивной силой,
И мысль восторгами кипит?
О ранней поре жизни Лермонтова сохранилось мало сведений, но и то немногое, что мы имеем, указывает, что детство поэта было колыбелью основных черт его характера и содержания его творчества.
- Переезд Лермонтова в Москву. Поступление в университетский Благородный пансион
- Лето в Середникове
- В Московском университете
- Переезд в Петербург
- Лермонтов в гвардейской школе
- Первые два года офицерской жизни
- Стихотворение «Смерть поэта»
- Первая ссылка на Кавказ
- Возвращение из ссылки в Петербург
- Дуэль с Барантом и вторая ссылка на Кавказ
- Жизнь Лермонтова на Кавказе
- Отпуск в Петербург
- Возвращение на Кавказ. Жизнь в Пятигорске
- Дуэль и смерть
- Заключение
