Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. Возвращение из ссылки в Петербург
В конце января 1838 года Лермонтов приехал в Петербург.
Возвращение в столицу не принесло Лермонтову радости.
После долгого пути через всю Россию, когда целый мир новых мыслей и чувств вошел в его душу, после разнообразной жизни на Кавказе, давшей ему богатые впечатления, скучная служба, общество родственников и светских знакомых не могли его интересовать. И он пишет, что ему «смертельно скучно». В нем сильно заговорило желание выйти в отставку.
16 февраля Лермонтов выехал в новгородские Селищенские казармы, где стоял Гродненский гусарский полк. Но пробыл в нем недолго: по просьбе бабушки он был переведен на прежнюю службу.
14 мая Лермонтов прибыл в лейб-гвардии гусарский полк, стоявший тогда в Царском Селе, и поселился со своим родственником Алексеем Аркадьевичем Столыпиным, молодым офицером, и с Алексеем Григорьевичем Столыпиным, дядей поэта. А. А. Столыпин строго соблюдал правила чести и беспристрастия в отношении к людям, за что пользовался большим уважением у товарищей. Лермонтов притягивал к себе товарищей по полку блеском своего ума, остроумием, инициативой в различных веселых развлечениях. Их квартира была центром царскосельской офицерской жизни. Великий князь Михаил Павлович угрожал «разорить это гнездо».
Началась для Лермонтова та жизнь, к которой он так неохотно возвращался с Кавказа: смотры, парады, маневры, ученье. Все это только томило поэта. 8 июня он пишет своему другу Раевскому: «Я здесь попрежнему скучаю; как быть? покойная жизнь для меня хуже. Я говорю покойная, потому что ученье и маневры производят только усталость». С осени Лермонтов большую часть времени жил в Петербурге, у бабушки, наезжая в Царское Село только на службу.
Лермонтов возбуждает теперь к себе большой интерес и внимание общества, особенно в литературных кругах.
Такие совершенные произведения его, как «Смерть поэта», «Бородино», «Песня про купца Калашникова», создали ему славу выдающегося поэта.
Вскоре по приезде Лермонтова в Петербург с ним пожелал познакомиться Жуковский. Лермонтов пишет о своем знакомстве с ним: «Я был у Жуковского и отнес ему, по его просьбе, «Тамбовскую казначейшу»; он понес ее к Вяземскому, чтобы прочесть вместе; им очень понравилось, напечатано будет в ближайшем номере «Современника».
Лермонтов охотно посещал известные тогда литературные салоны — например, салон А. О. Смирновой, в котором когда-то бывал Пушкин и продолжали бывать Вяземский, Жуковский и другие писатели круга Пушкина, салон Карамзиных (вдовы и дочери известного писателя и историка, написавшего капитальный труд — «История государства Российского»), У них часто собиралось самое разнообразное общество, состоявшее из передовых людей тогдашнего литературного, научного, художественного и музыкального мира. Так еще недавно здесь бывал Пушкин!
Карамзины — и мать, Екатерина Андреевна, и дочь, Софья Николаевна, — отличались широким образованием, тонким эстетическим вкусом.
Собрания у них бывали простые, за чайным столом, для обмена мнениями по животрепещущим вопросам.
Бывал часто Лермонтов и у писателя князя В. Ф. Одоевского, образованного, разносторонне одаренного человека; познакомился с другом Пушкина — Вяземским. Ближе, чем с другими, он сошелся с издателем журнала «Отечественные записки» А. А. Краевским, с которым был знаком с 1836 года.
В этом обществе Лермонтов бывал охотно. Сближение его с литературным миром происходило само собою, в силу того огромного интереса, какой возбуждал талант поэта.
Высший свет по-своему тоже заинтересовался Лермонтовым. Он был признан «знаменитостью» и возбуждал любопытство. Светские дамы, любившие собирать в своих салонах замечательных людей, настойчиво приглашали его на свои балы. Лермонтов пишет своему другу М. А. Лопухиной: «Я пустился в большой свет. В течение месяца на меня была мода, меня наперерыв отбивали друг у друга... Весь этот народ, которому доставалось от меня в моих стихах, старается осыпать меня лестью... Может быть, эти жалобы покажутся вам, милый друг, неискренними; вам, может быть, покажется странным, что я гонюсь за удовольствиями, чтобы скучать, слоняюсь по гостиным, когда там нет ничего интересного. Ну, так я открою вам мои побуждения... Эта новая опытность полезна в том отношении, что дала мне оружие против общества: если оно будет преследовать меня клеветой (а это непременно случится), у меня будет средство отомстить; нигде ведь нет столько пошлого и смешного, как там...»
Ни лесть, ни заискивание перед Лермонтовым не подкупили его: поэт продолжал видеть в светском обществе своего врага.
Внешне Лермонтов ведет открытую светскую жизнь, бывает в самых разнообразных кругах общества, но в нем идет напряженная, глубокая работа мысли.
За время ссылки Лермонтов сильно изменился; 1837 год был годом крутого поворота в его жизни: поэт быстро возмужал и определился.
Он вновь ставит перед собой вопросы большого общественного и нравственного значения, что и отразилось в его дальнейшем творчестве.
Творчество Лермонтова за 1838 и 1839 годы было чрезвычайно продуктивно. Кавказские впечатления раздвинули жизненный горизонт Лермонтова, и он углубил и расширил, правильнее сказать — совершенно заново переработал начатые до ссылки произведения. Кавказскую редакцию «Демона» 1837 года снова дополнил и довел стих до совершенной формы.
«Демона» Лермонтов посвятил Кавказу и глубоко, неизменно любимой женщине — В. А. Лопухиной.
Посвящения чрезвычайно характерны и для поэта и для поэмы:
Тебе, Кавказ, суровый царь земли,
Я посвящаю снова стих небрежный,
Как сына ты его благослови
И осени вершиной белоснежной.
От юных лет к тебе мечты мои
Прикованы судьбою неизбежной,
На севере, в стране тебе чужой, —
Я сердцем твой, всегда и всюду твой...
Кавказ, вдохновивший поэта на совершеннейшие стихи, вызывает в нем сыновнюю признательность. Задушевность посвящения указывает, как дорого поэту это произведение.
В течение нескольких лет Лермонтов был неразлучен с любимым произведением; рос и мужал поэт — видоизменялась и поэма. Начал Лермонтов писать о Демоне, по его признанию, «кипя огнем и силой юных дней».
Чем близок был Демон поэту?
Лермонтов с юных лет выражал пламенный протест и бунт против социально-политического строя николаевской России. Мятежные искания боевых путей борьбы с ним связаны были с мучительными разочарованиями. Поэт весь свой неукротимый протест, не нашедший практического исхода, вложил в величественный образ грандиозного бунтаря — Демона. Демон — враг бога и его несовершенного творения: жизни на земле.
Всю глубину и силу чувств своей титанической натуры, превышающих обычные чувства людей, свой «страшный и могучий дух», по определению Белинского, Лермонтов отразил в символическом образе Демона.
Демон когда-то был светлым, чистым духом,
Когда он верил и любил...
Не знал ни злобы, ни сомненья...
Но пассивное блаженство райской, безмятежной жизни ёго не удовлетворило. В порыве к безграничной свободе он восстал против бога. Изгнанный из рая. Демон стал могущественным духом зла. Но сознание своего могущества не доставило ему радости. Власть над слабыми, порочными людьми не дала Демону удовлетворения, он
Греху не долго их учил...
Не долго... пламень чистой веры
Легко навек я залил в них...
А стоили ль трудов моих
Одни глупцы да лицемеры?
Рабская жизнь людей, мелкие, ничтожные интересы их вызывали в Демоне презрение. Обращаясь к Тамаре, он говорит:
Без сожаленья, без участья
Смотреть на землю станешь ты,
Где нет ни истинного счастья,
Ни долговечной красоты.
Где преступленья лишь да казни,
Где страсти мелкой только жить;
Где не умеют без боязни
Ни ненавидеть, ни любить...
Демон, не находя в жизни ничего ценного, что его примирило бы с нею, был обречен на безысходное одиночество и вечные терзания этим одиночеством:
Жить для себя, скучать собой,
И этой вечною борьбой
Без торжества, без примиренья...
Рисуя беспредельные страдания могучего существа, Лермонтов с необычайной силой показал, что человек не в состоянии сжиться с одиночеством и вне общественных отношений ему нет бытия.
Даже природа не давала ему ни малейшего утешения.
В душевной жизни Лермонтова, в его творчестве до конца жизни чувство природы занимало огромное место. Он сильно чувствовал дыхание вечно могучей, вечно живой и всесильной природы, умел сливаться с ней и воплощать в ее образах самые тончайшие движения своей души. Демон же был обречен на невыносимые мучения существа, оторванного от всего в мире:
Лишь только божие проклятье
Исполнилось, с того же дня
Природы жаркие объятья
Навек остыли для меня...
……………как Эдем
Мир для меня стал глух и нем...
(Курсив мой. — М. Н.)
По мнению Лермонтова, мощь и красота природы возрождают душу человека, поднимают его силы. Но в ожесточенную душу Демона влить живую струю природа бессильна:
И дик, и чуден был вокруг
Весь божий мир...
……………………………
Но, кроме зависти холодной,
Природы блеск не возбудил
В груди изгнанника бесплодной
Ни новых чувств, ни новых сил...
(Курсив мой.—М. Н.)
У Демона не осталось ничего, соединяющего его с миром, ничего, что бы помогло ему
Сердечный ропот заглушить,
Спастись от думы неизбежной
И незабвенное забыть!
Поэма «Демон» помогает нам уяснить в Лермонтове, кроме его бунтарской стихии — борьбы за свободу, его отношение к чувству любви. Любовь для Лермонтова — чудесный бальзам, исцеляющий израненную сомнениями и разочарованиями душу. Исцелила она и Демона — он постиг святыню добра, когда Любовь согрела и осветила его мрачную душу:
Немой души его пустыню
Наполнил благодатный звук —
И вновь постигнул он святыню
Любви, добра и красоты!..
Любовь в Демоне победила злобу, но от своей гордой независимости он не отрекается, и Тамаре он — царь познанья — обещает совсем иное счастье, чем то, каким понимают его на земле:
Тебя иное ждет страданье,
Иных восторгов глубина...
Пучину гордого познанья
Взамен открою я тебе...
Фантастический образ Демона был для Лермонтова олицетворением, символом недовольства жизнью, протестом против всех ее отрицательных сторон, против слабости, мелочности и пошлости людей и протестом против бога, создавшего такой несовершенный мир: «С небом гордая вражда».
Это недовольство пустой и мелочной жизнью людей и тоска, им вызываемая, жажда свободы и борьбы за нее, чувство одиночества и жажда любви были общими у Демона и у Лермонтова.
Поэма «Демон» по силе художественной выразительности, по силе мысли и чувства — произведение бессмертное. Могучие порывы Демона, его безысходные мученья так отвечали настроению передового общества того времени, не удовлетворенного окружающей жизнью, что оно зачитывалось поэмой.
Идеи протеста во имя свободы и прав человека, проникающие поэму, и связанные с этим страдания были очень понятны и близки прогрессивно настроенным элементам общества. Отрицание всех отживших устоев общественной жизни в умонастроении передовых людей — современников Лермонтова — носило характер отвлеченный, общий, никаких форм борьбы еще и не намечалось. Но всеми чувствовалось, что отрицание старого строя — это первый шаг к построению нового, и поэма, давшая величественный, грандиозный образ протестанта, имела самый живой, злободневный интерес.
Поэма «Демон» при жизни поэта не была напечатана, но она была широко известна и разошлась во множестве списков. Белинский собственноручно списал «Демона» и по этому поводу писал своему другу: «Демон сделался фактом моей жизни, я твержу его другим, твержу себе, в нем для меня — миры истин, чувств, красот...» Белинский находил в «Демоне» «пламенную защиту человеческого права на свободу и на неограниченное пользование ею».
Современник Лермонтова, друг Белинского, Боткин так выразил сущность протеста Демона: «Внутренний существенный пафос его есть презрение всяческой патриархальности, авторитета, существующих общественных условий и связей».
Из поэмы «Демон» естественно вытекает вывод, к которому подходил Лермонтов в конце жизни, что оторванный от реальной жизни индивидуалист не может найти выхода своим душевным мукам вне участия в этой жизни. И в самом русском передовом обществе к концу 40-х годов начал намечаться поворот — поиски пути, по которому в следующем десятилетии стало развиваться революционно-демократическое направление. Лермонтов был в числе первых предшественников его.
Благородное, сильное негодование свое Лермонтов направил против всего современного ему поколения, бездеятельного, слабого гражданскими чувствами и потому неподготовленного к политической и общественной борьбе.
Гнет самодержавно-бюрократического режима всегда, с юных лет, вызывал в Лермонтове возмущение и протест, а по возвращении из ссылки возмужавший поэт еще глубже стал всматриваться в русскую действительность, охватил ее зорким взглядом шире, полнее и нашел, что и само общество ответственно перед судом потомства за приниженную, неподвижную жизнь России.
Лермонтов пишет знаменитое стихотворение «Дума».
Осуждая все современное ему поколение, Лермонтов не исключал из него ни себя, ни таких людей, как Белинский и Герцен. Как ни исключительны были эти люди, и они не могли одни изменить политические и социальные условия русской жизни.
Поэт, для которого действовать, бороться — первейшая потребность натуры, печально глядит на свое поколение, потому что «в бездействии состарится оно», «вянет без борьбы».
В своей критике всего поколения Лермонтов исходил из высоких нравственных и гражданских требований, и тем беспощадней был он. Поэт скорбит и о слабости чувств, без которых не может быть проявления боевой воли:
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию — презренные рабы.
Идейное содержание «Думы» особенно близко было настроению передовых людей того времени.
Лермонтов выразил эти мысли и чувства с такой мощью, с такой художественной проникновенностью, что, по словам Герцена, даже те, кто и раньше мучился этими вопросами, были потрясены «Думой». И Белинский нашел в «Думе» отражение собственных мыслей и чувств: «И кто же из людей нового поколения не найдет в нем разгадки собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней, и не откликнется на него своим воплем, своим стоном?..»
В письме к одному из друзей Белинский еще сильнее сказал о «Думе»: «Поразительная верность идей, буря чувств, огненные слова!»
После «Думы» появилось стихотворение Лермонтова «Поэт». Оно касается другого вопроса, мучившего его, — вопроса о назначении поэта.
Смело и твердо Лермонтов высказал мысль, что поэт должен прежде всего своим вдохновенным словом вести общество на борьбу за лучшее будущее.
В этом стихотворении Лермонтов сравнивает поэта с кинжалом, который «Наезднику в горах служил... много лет, не зная платы за услугу...» А теперь в дорогой оправе
Игрушкой золотой он блещет на стене,
Увы, бесславный и безвредный!
Лермонтов скорбит об утрате поэтом влияния на людей:
Бывало, мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы...
Твой стих, как божий дух, носился над толпой
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных...
Поэт выразил эту скорбь с такой силой мысли, что до наших дней это стихотворение сохраняет действенное значение и остается самым глубоким выражением идеи общественного служения поэта...
В мартовской книжке «Отечественных записок» 1839 года появилась повесть «Бэла», одна из составных частей романа «Герой нашего времени», поразившая всех своей художественной силой.
«Бэла», написанная прекрасной прозрю, по словам Белинского, обнаружила разнообразие и многосторонность таланта Лермонтова: «В повести Лермонтов явился таким же творцом, как и в своих стихотворениях».
Кажется, сбылись мечты поэта об успехе, славе... Самолюбие и честолюбие, казалось бы, могли быть удовлетворены. А на самом деле поэт попрежнему тоскует, не замечает своей утвердившейся уже славы, или, вернее, не ценит ее. Он пишет своему другу Лопухину по поводу рождения у того первенца-сына:
«...Я был болен и оттого долго тебе не отвечал и не поздравлял тебя, но верь мне, что я искренно радуюсь твоему счастью... Ты нашел, кажется, именно ту узкую дорожку, через которую я перепрыгнул и отправился целиной1.Ты дошел до цели, а я никогда не дойду: засяду где-нибудь в яме, и поминай как звали, да еще будут ли поминать?»
«Будут ли поминать?» И это говорит человек, который как раз в это время дал своему народу бессмертные произведения!
Невозможно читать без волнения эти строки. Что звучит в них — недооценка себя? Нет, не это, а глубокая, неотступная скорбь об отсутствии практической борьбы против условий и гнусной российской действительности, а без этого — нет жизни. Литературная работа заменить ее не могла.
Для такой активной, волевой натуры, как Лермонтов, непосредственное творческое участие в общественной жизни, воздействие на нее, осуществляющее его общественные идеалы, было несравненно ценнее, чем его поэзия.
Невольно вспоминается другой такой же неукротимый борец — поэт Байрон. Сила его влияния на умонастроение всех стран Европы была такова, что создалось литературное направление под именем «байронизма». Пушкин назвал Байрона «властителем дум» своего времени. И этот человек, с мировой славой великого поэта, всю жизнь мечтал о роли политического борца и вождя и не особенно ценил в себе дар поэта. Когда слава Байрона гремела уже по всей Европе, он писал своему издателю: «Вы увидите, что со мной еще не покончено, — я говорю не о литературе, потому что это — пустяки... вы увидите, если время и судьба позволят, я сделаю кое-что, что удивит философов всех времен». Байрон преждевременно умер, в пору самого деятельного участия в борьбе за независимость Греции, восставшей против турецкого ига.
Таковы эти люди, таящие в себе силы истинных героев-борцов.
Лермонтов напряженно искал разрешения мучивших его вопросов о значении поэзии и поэта в общественной жизни. В стихотворении «Не верь себе», появившемся в печати через два месяца после стихотворения «Поэт», Лермонтов ставит очень сложный вопрос о взаимоотношениях поэта и толпы, причем с огромной требовательностью относится и к поэту как к идейному выразителю общественной жизни.
В стихотворении «Не верь себе» Лермонтов требует, чтобы поэт был ближе к жизни, высказывается против субъективной поэзии, выражающей настроения поэта. Он советует молодому поэту не выставлять «душевных ран» перед толпой и не искать в ней сочувствия им.
Лермонтов против того, чтобы поэт только углублялся в (свои переживания и делился ими с толпой. И это не потому, что он считал толпу ниже поэта, что она недостойна знать высокие чувства его, а потому, что толпа, то-есть обыкновенные люди, несет в себе тяжелую ношу страданий не меньше, чем поэт:
... из них едва ли есть один,
Тяжелой пыткой неизмятый,
До преждевременных добравшийся морщин
Без преступленья иль утраты!..
В 1839 году Лермонтов закончил «Героя нашего времени». Печорин, главное действующее лицо в романе, представляет очень сложный психологический тип.
Некоторые из современников Лермонтова усматривали в Печорине автопортрет писателя. Лермонтов в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени» ответил им, что Печорин — «точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии».
Какие черты в основном определяют личность Печорина?
Какие пороки своего поколения изобразил Лермонтов в этом образе?..
Печорин был одарен исключительным умом, глубоким, проницательным; благородным сердцем, жаждущим значительного, высокого в жизни; твердой волей; непреклонной, деятельной, кипучей энергией. Он вступил в жизнь с благородными чувствами, он «готов был любить весь мир», но не нашел в людях понимания и отклика на свои высокие душевные запросы. Это привело его к глубокому разочарованию, охладило его ум и сердце. Ум его подвергал все сомнению. Этот скептицизм, это постоянное раздумье над движениями своей души убивало в нем непосредственное чувство; у него не было веры ни во что, он все подвергал холодному анализу ума. «Из жизненной бури, — говорит о себе Печорин, — я вынес только несколько идей — и ни одного чувства. Я давно уже живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю и разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его...» Печорин — человек необъятных сил, но он не нашел в жизни приложения этим силам. Жизнь его оказалась лишенной серьезного, значительного содержания. И у этого сильного, исключительно одаренного человека с неукротимой энергией преобладающим душевным состоянием оказалась скука или тоска. Это терзало и мучило его, пока он не пришел к убеждению, что эгоизм — единственное верное средство защиты от этих мучений.
Эгоизм Печорина, таким образом, не врожденный эгоизм, — он пробудился в нем в противовес той мучительной тоске, которая явилась результатом того, что жизнь не удовлетворила его больших запросов к ней. В Печорине нет эгоизма в житейском смысле, когда человек в силу мелкости своей натуры ничего, кроме личного благополучия, не хочет. Печорин не ищет ни личного счастья, ни покоя; напротив, он не примиряется с тихой, счастливой жизнью, ему нужны бури и битвы. Печорин говорит о себе: «...я часто, пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?.. Нет, я бы не ужился с этой долею! Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится...»
Жажда сильных впечатлений — это единственное, что осталось ему взамен его неудовлетворенных лучших стремлений, и жизнь его свелась к растрате огромного ума и больших душевных сил в погоне за сильными впечатлениями. Печорин не жил в настоящем значении этого слова, а старался развлекать себя, чтобы подавить сознание бессмысленности своей жизни.
Мы узнаем Печорина не столько из прямого описания его действий и поступков, сколько из его собственных признаний в исповеди-дневнике. О себе он говорит в дневнике с искренностью беспощадной. Печорин пришел к сознанию ничтожности своей жизни. Накануне дуэли он думал: «Что ж? умереть так умереть! потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уже скучно. Я — как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что еще нет его кареты. Но карета готова... прощайте!..
Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений — лучший цвет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудье казни я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаления...»
Эта исповедь много дает для понимания Печорина.
Можно ли назвать Печорина эгоистом в полном значении этого слова, если он перед лицом смерти жалеет больше всего об утрате «лучшего цвета жизни» — благородных стремлений?
Лермонтов свидетельствует в предисловии к дневнику Печорина: «... я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки». Потому-то Печорин виден «насквозь», до сокровенных тайников его души. Благодаря этой искренности пороки Печорина не охлаждают интереса к нему — читатель видит, что это не просто личные недостатки человека, он понимает, чем они определялись: все поколение 30-х годов было обречено на бездеятельную жизнь.
Каждый читатель чувствует, что в свободных общественных условиях из Печорина вышел бы такой герой, который обогатил бы жизнь и двинул бы ее вперед.
Отождествлять Лермонтова с Печориным нельзя. Поскольку сам Лермонтов был выразителем своего времени, у него, как видим, были черты, общие с Печориным. Но Лермонтов был неизмеримо выше и богаче душевными силами, чем его герой, он не утратил «навеки пыл благородных стремлений» — он продолжал искать цель своего высокого назначения, его не оставляла мысль о служении родине. В то время, когда Лермонтов так беспристрастно изображал Печорина, он писал и «Думу», «Поэт» и другие произведения, проникнутые глубоким общественным чувством. А расставшись с Печориным, с его «охлажденным сердцем и умом», Лермонтов создает образ пламенного, стремительно-страстного Мцыри, который весь охвачен жаждой свободы и любовью к родине. Почти одновременное создание этих противоположных образов лучше всего говорит, что Печорин и Лермонтов нетождественны. В Лермонтове стремление к свободе, к борьбе за нее было непобедимо, неугасимо ни при каких обстоятельствах.
С великой художественной силой, с великой проницательностью глубокого и тонкого психолога изображены и все другие лица романа. Они разнообразны и по социальному положению, и по национальности, и по культурному развитию, но все они даны с такой жизненной правдой, что действуют перед нами как живые, хорошо знакомые люди: доктор Вернер, Грушницкий, княжна Мери, Максим Максимыч, Бэла, Азамат, Казбич и другие. Даже драгунский капитан — лицо эпизодическое, являющееся мельком, — и он, по словам Белинского, «бесподобен».
Особо значительное место в романе среди других лиц занимает образ штабс-капитана Максима Максимыча. С необыкновенной чуткостью, глубиной проник Лермонтов в душу такого простого, как кажется с первого взгляда, человека, далекого от него по социальному положению, и нарисовал благородный, богатый по душевным достоинствам образ. Это был совершенно новый тип в русской литературе — тип самобытного и чисто русского по духу офицера-ермоловца.
Изображение всех лиц в «Герое нашего времени» говорит о гениальности Лермонтова, но изображение Максима Максимыча, кроме того, и о великой, нежной душе поэта: с такой теплотой, с таким тонким пониманием, сердечной чуткостью и симпатией рисует поэт этот образ!
Лермонтов в варианте поэмы «Сашка» сказал:
... попросту люблю кто сердцем чист,
И хитрости и злобу ненавижу.
Образ Максима Максимыча является подтверждением этих слов поэта и опровержением мнения тех, которые считали, что в отношениях Лермонтова к людям не было доброты и любви.
Роман «Герой нашего времени» имеет громадное значение в истории русской литературы — он является родоначальником русского психологического романа, характеризующим целое поколение. Лермонтов впервые построил роман на глубоком проникновении в сердце человека, раскрыл в нем всю сложность переживаний главного героя. Роман «Герой нашего времени» по оригинальности структуры, по богатству содержания, по художественной силе и по языку является одним из величайших произведений в русской литературе. Написан роман с непревзойденным художественным совершенством. А. Н. Толстой писал о Лермонтове-прозаике, о «Герое нашего времени»: «...это чудо, это то, к чему мы сейчас, через сто лет, должны стремиться, должны изучать... Из этой прозы —и Тургенев, и Достоевский, и Гончаров, и Лев Толстой, и Чехов... Вся великая река русского романа растекается из этого прозрачного источника, зачатого на снежных вершинах Кавказа».
«Герой нашего времени» имеет большое значение и для изучения истории общественного движения в России, так как в образе Печорина Лермонтов отразил умонастроение всего современного ему поколения. Таким образом, «Герой нашего времени» имеет значение исторического документа в художественной форме.
Но и Печорина нельзя правильно истолковать, не считаясь с социально-политическими условиями того времени, порождением которых он является. Печорин — выразитель чувств молодого поколения самой мрачной эпохи в истории русского общества. Передовые люди той эпохи, оторванные от жизни своего народа политическим гнетом и крепостным правом, страдали от невозможности приложить свои силы к общественной творческой работе. Отсюда происходили их тоска и апатия, или «пустое дей-ствие», как у энергического Печорина.
Как произведение, отразившее значительное явление своего времени, роман и в наши дни читается с огромным интересом, с душевным волнением, он является классическим образцом русской художественной прозы.
Великий критик Белинский предсказал роману бессмертие: «Вот книга, которой суждено никогда не стариться, потому что при самом рождении ее она была вспрыснута живою водою поэзии! Эта старая книга всегда будет нова». Белинский утверждал, что и издание «Героя нашего времени» будет выходить одно за другим, «...и так будет продолжаться до тех пор, пока русские будут говорить русским языком...»
Заканчивая «Героя нашего времени», Лермонтов начал работать над героической поэмой «Мцыри». В этой поэме в образе Мцыри поэт дал яркое, сильное выражение жажды жизни, жажды свободы и борьбы за нее. Идея поэмы возникла у Лермонтова давно. Он разрабатывал ее в виде монолога еще в 1830 году в поэме «Исповедь», затем в 1836 году в поэме «Боярин Орша». Некоторые стихи в «Мцыри» взяты из этих неоконченных поэм, а действие перенесено на Кавказ.
Странствуя по старой Военно-Грузинской дороге в 1837 году, Лермонтов наткнулся в Мцхете на одинокого монаха. Лермонтов с ним разговорился и узнал от него, что родом он горец, взят был в плен ребенком и отдан в монастырь. Тут он и вырос. Он долго не мог свыкнуться с монастырем, тосковал и делал попытки к бегству в горы. Последствием одной такой попытки была долгая болезнь, едва не приведшая его в могилу. Излечившись, он угомонился и остался в монастыре послушником (по-грузински «мцыри»).
Рассказ монаха произвел на Лермонтова сильное впечатление, к тому же он затрагивал уже знакомый поэту мотив.
Лермонтов взял этот рассказ как сюжет для задуманной поэмы. Но что сделала из этого несложного рассказа могучая фантазия Лермонтова! Поэт придал факту побега инока из монастыря глубокий и трагический характер, он так углубил образ Мцыри героическим элементом, так обогатил историю его побега описанием красот кавказской природы, что получилась поэма необычайной силы и красоты.
Поэма «Мцыри» почти вся состоит из монолога — предсмертной исповеди героя перед стариком-монахом.
Из этой исповеди мы узнаем историю короткой мятежной жизни Мцыри с первых дней его пребывания в монастыре. Сначала он был
Как серна гор пуглив и дик...
Но в нем мучительный недуг
Развил тогда могучий дух
Его отцов.
Непокорность его духа не поддалась воздействию. Мирное прозябание среди однообразной, безжизненной обстановки монастыря тяготило его.
Томим неясною тоской
По стороне своей родной,
он решил вырваться на свободу.
Однажды, осеннею ночью, в грозу, он исчез. Через три дня
Его в степи без чувств нашли
И вновь в обитель принесли.
К умирающему Мцыри пришел старый монах с увещеванием. Мцыри говорит ему:
Я мало жил и жил в плену.
Таких две жизни за одну.
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть —
Одну — но пламенную страсть
… Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской…
И настоящей жизнью Мцыри считал только те три дня, «полные тревог и битв», которые он провел в лесу, убежав из монастыря...
Перед нами истинно героический образ. Страстной жаждой свободы и слияния с родиной определяется весь внутренний мир Мцыри: мысли, чувства и воля. Он всем существом своим устремляется к одной цели — быть свободным от всякого гнета, соединиться с родиной и дышать красотой родной природы. В достижении этой цели Мцыри готов был пожертвовать всем, преград его воля не знала:
И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда столпясь, при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал. О, я как брат
Обняться с бурей был бы рад.
Глазами тучи я следил,
Рукою молнию ловил.
Скажи мне, что средь этих стен
Могли бы дать вы мне взамен
Той дружбы краткой, но живой
Меж бурным сердцем и грозой?
Белинский с глубоким проникновением писал: «Уж из этих слов вы видите, что за огненная душа, что за могучий дух, что за исполинская натура у этого мцыри. Это любимый идеал нашего поэта, это отражение в поэзии тени его собственной личности. Во всем, что ни говорит мцыри, веет его собственным духом, поражает его собственной мощью».
Сам поэт не один раз, говоря о себе в своих стихах, высказывал мысль, что «праздный отдал бы покой» за несколько мгновений борьбы за идеал и страданий за него.
Исполинская натура Мцыри будет чувствоваться все больше и больше в дальнейших проявлениях его воли, в его неизменной устремленности к одной цели — увидеть родину свою:
Бежал я долго, где, куда?
Не знаю! Ни одна звезда
Не озаряла трудный путь...
Наконец измученный Мцыри прилег в высокой траве:
Недвижим, молча я лежал.
Порой в ущелии шакал
Кричал н плакал как дитя,
И, гладкой чешуей блестя,
Змея скользила меж камней,
Но страх не сжал души моей...
Ранним утром Мцыри продолжал свой путь, он бежал все вперед и вперед...
В жаркий полдень
Лишь только я с крутых высот
Спустился, свежесть горных вод
Повеяла навстречу мне,
И жадно я припал к волне.
Вдруг голос — легкий шум шагов...
И ближе, ближе все звучал
Грузинки голос молодой...
Дальше Мцыри описывает общий облик грузинки и бедный наряд ее. Неожиданное появление девушки смутило Мцыри, он не посмел заговорить с ней:
... Помню только я
Кувшина звон, — когда струя
Вливалась медленно в него,
И шорох... больше ничего...
Недалеко в прохладной мгле,
Казалось, приросли к скале
Две сакли дружною четой:
Над плоской кровлею одной
Дымок струился голубой.
Я вижу будто бы теперь.
Как отперлась тихонько дверь...
Мимолетное виденье молодой грузинки весьма знаменательно для характеристики Мцыри — оно затронуло пылкое сердце Мцыри, но так смутно, так непонятно для него самого. Такие, кажется, простые впечатления: струящийся над крышей дымок, тихонько отворенная дверь… — для Мцыри полны поэзии непонятной, но влекущей жизни, и они охватили его сердце тоской и печалью.
Это не только поэтическое описание картины, а тонкое, проникновенное понимание переживаний Мцыри.
Измученный Мцыри лег в тени:
...Отрадный сон
Сомкнул глаза невольно мне...
И снова видел я во сне
Грузинки образ молодой.
И странной, сладкою тоской
Опять моя заныла грудь...
Мцыри пробудился:
В знакомой сакле огонек
То трепетал, то снова гас...
Хотелось мне... но я туда
Взойти не смел. Я цель одну,
Пройти в родимую страну,
Имел в душе — и превозмог
Страданье голода как мог;
И вот дорогою прямой
Пустился, робкий и немой,
Но скоро в глубине лесной
Из виду горы потерял
И тут с пути сбиваться стал.
Поэт уделил много места в поэме появлению грузинки и впечатлению, произведенному ею на Мцыри.
Судя по вниманию самого Лермонтова к этому эпизоду и по той тонкости и нежности, с какой он касается впечатления Мцыри, оно в его глазах имело большое значение. Перед читателем открывается новая героическая черта характера Мцыри.
Его сердце томила тоска зарождающейся, непонятной ему любви, его манила опоэтизированная его чувством сакля, ему хотелось войти в нее. Мцыри — голодный, измученный, оторванный от всех в мире, с тоскою на сердце — встретил бы в ней самое теплое, участливое гостеприимство горцев и отдохнул бы. Но исполинские, героические силы его духа превозмогли всё: «но я туда взойти не смел...» Этот момент не менее важен для характеристики Мцыри, не менее героичен, чем его неотступные думы о свободе и родине и побег из монастыря в грозу и бурю. Победа воли над поэтическим порывом сердца рисует перед нами истинного, возвышенного героя, который способен принести в жертву охватившей его идее все лично для него привлекательное в жизни. В описании этого момента в жизни Мцыри Лермонтов является непревзойденным художником и психологом. С какой величайшей тонкостью, мягкостью, даже как бы с осторожностью, не говоря прямо, поэт дает чувствовать нам в сердце Мцыри занимающуюся зарю непонятной ему любви!
И наряду с этой лирической картиной с какой силой и энергией изображена следующая картина! На неимоверно трудный путь бросился Мцыри. Каждый шаг дальнейшего пути требовал от него безмерных усилий. Но его воля преодолевала все внешние и внутренние преграды:
Напрасно в бешенстве порой
Я рвал отчаянной рукой
Терновник, спутанный плющом.
Все лес был, вечный лес кругом,
Страшней и гуще каждый час...
Самый страшный эпизод на этом пути — борьба Мцыри с барсом.
Эта борьба — символ мужества, неустрашимости, отваги в преодолении преград на пути к цели.
Ночью Мцыри увидел на поляне могучего барса. Мцыри мог бы убежать, но у него и мысли такой не промелькнуло. Первое его побуждение — вооружиться против врага, и он вовремя успел схватить рогатый сук. Его
...сердце вдруг
Зажглося жаждою борьбы...
Борьба началась отчаянная, угрожающая Мцыри гибелью:
Бой закипел — смертельный бой!
Борьба с барсом — это героический подвиг Мцыри. Смелость и стойкость в борьбе, органически присущие Мцыри, он ценит и в своем враге:
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу!..
Отвага, стойкость его победили сильного врага. Но барс нанес тяжелые раны Мцыри:
О них тогда я позабыл,
И вновь, собрав остаток сил,
Побрел я в глубине лесной...
Могучая энергия Мцыри, его устремленность к одной цели превозмогли мучительные страдания — голод, усталость, страшную борьбу с барсом. Но после трех дней трудного пути Мцыри заболел.
Его, полуживого, нашли и принесли в монастырь.
Трагизм положения Мцыри в том, что он не мог достигнуть цели и не мог примириться с подневольной жизнью. Такая сильная, мятежная натура, как Мцыри, или героически стремится к цели, или погибает, но не примиряется. И Мцыри, умирая, с тоской спрашивает себя: зачем
Блаженство вольности познав,
Унесть в могилу за собой
Тоску по родине святой...
(Курсив мой.—М. Н.)
Тоской по родине Мцыри начал свою короткую жизнь и умирает с мыслью и тоской по милой стороне. И ему хочется, чтобы в последнюю минуту его жизни Кавказ со своих высот прислал ему с прохладным ветерком прощальный привет.
Героическая борьба Мцыри кончается трагично: Мцыри умирает в той же тюрьме, из которой с детства рвался. Такова была судьба и всех передовых людей — современников Лермонтова. Он в судьбе Мцыри отразил неимоверные трудности для борцов-одиночек при общественных условиях николаевского времени, которые подавляли всю Россию.
В переживания мятежного Мцыри Лермонтов вложил то, чем сам он жил от юности до последних дней: недовольство монотонной, бездеятельной жизнью в угнетенной России и пламенную жажду героического дела и борьбы для блага родины. Поэма обобщает все те героические порывы, которыми поэт жил, те думы и те душевные муки, которые пронизывали его творчество. Так: «Жажда бытия сильней страданий роковых», «Мне нужно действовать», «Жизнь скучна, когда боренья нет», «Он хочет жить ценою муки...», «Что без страданий жизнь поэта?..», «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой...» и много, много других выражений пламенной любви поэта к родине и ее свободе — все эти мотивы влились в дивную симфонию: поэму «Мцыри». Вся поэма есть единый героический порыв к свободе и горячая любовь к родине — два основных чувства, которые вдохновляли всю жизнь Лермонтова.
И понятно то необычайное воодушевление, с каким Лермонтов создавал и читал эту только что законченную поэму писателю Муравьеву.
Муравьев оставил воспоминания о последних минутах творчества поэта над поэмой: «Мне случилось однажды, в Царском Селе, уловить лучшую минуту его вдохновения. В летний вечер я к нему зашел и застал его за письменным столом, с пылающим лицом и с огненными глазами, которые были у него особенно выразительны. «Что с тобою?» — спросил я. «Сядьте и слушайте», — сказал он и в ту же минуту, в порыве восторга, прочел мне, от начала до конца, всю свою великолепную поэму «Мцыри» (послушник по-грузински), которая только что вылилась из-под его вдохновенного пера. Внимая ему, и сам я пришел в невольный восторг...»
На рукописи «Мцыри» поставлена рукой Лермонтова дата: «1839 г. Август 5».
О художественных достоинствах поэмы «Мцыри» Белинский писал восторженно и очень образно: «Можно сказать без преувеличения, что поэт брал цветы у радуги, лучи у солнца, блеск у молнии, грохот у громов, гул у ветров, что вся природа сама несла и подавала ему материалы, когда писал он эту поэму...
...Картины природы обличают кисть великого мастера: они дышат грандиозностью и роскошным блеском фантастического Кавказа...»
В богатый внутренний мир Мцыри чувство природы входит значительным элементом. Еще в монастыре, при всеохватывающей тоске по свободе и родине, у него, когда он поднимался на угловую башню,
... сердце билося живей
При виде солнца и полей.
В натуре Мцыри жило тончайшее восприятие природы и способность сливаться с нею, он как бы участвовал в ее жизни: ему «свыше было дано» разгадывать «думы темных скал», хотя без слов ему «был внятен разговор» шумящего потока, его «немолчный ропот, вечный спор с упрямой грудою камней...»
Белинский писал: «Лермонтов охватывает в природе все, во всей ее сложности и разнообразии, и она как будто говорит родным с ним языком».
По картинам природы в «Мцыри» мы видим необыкновенно чуткую восприимчивость Лермонтова к величию и красоте природы.
С каким нежным умилением поэт устами Мцыри говорит о прозрачной глубине неба:
В то утро был небесный свод
Так чист, что ангела полет
Прилежный взор следить бы мог,
Он так прозрачно был глубок,
Так полон ровной синевой!
Я в нем глазами и душой
Тонул, пока полдневный зной
Мои мечты не разогнал. ..
И тут же поэт двумя чертами с не меньшей силой образно открывает перед нами страшные пропасти Кавказа:
………навстречу дню,
Я поднял голову мою...
Я осмотрелся; не таю.
Мне стало страшно: на краю
Грозящей бездны я лежал,
Где выл, крутясь, сердитый вал;
Туда вели ступени скал,
Но лишь злой дух по ним шагал,
Когда, низверженный с небес,
В подземной пропасти исчез
Поэма в целом оказывала сильное действенное влияние на читателей.
Революционные демократы 40-х и 50-х годов смотрели на поэму «Мцыри» как на призыв к революционной борьбе. Вдохновлялись ею передовые люди и следующих поколений. Эту поэму любит и современная молодежь. Мцыри своей пламенной любовью к родине и непреклонностью воли в достижении цели созвучен с нашей молодежью в ее стремлениях к воспитанию в себе этих возвышенных качеств.
В конце 1839 года были напечатаны стихотворения Лермонтова «Три пальмы», «Дары Терека». Если, по словам Белинского, природа послала Лермонтову все свои силы — солнце, гром, молнию, ветер, — когда он писал «Мцыри», то можно сказать, что, когда Лермонтов писал эти стихотворения, к нему явились на помощь все музы.
В «Трех пальмах» вы чувствуете талант не только поэта, но и талант живописца, скульптора — так необычайно ярки, выпуклы, живы картины пустыни и оазисов Аравии. По поводу этого стихотворения Белинский писал А. А. Краевскому: «Стихотворение Лермонтова «Три пальмы» чудесно, божественно. Боже мой! Какой роскошный талант! Право, в нем таится что-то великое...»
В «Дарах Терека» вы с первых же слов оказываетесь во власти могучего воображения поэта — видите перед собой буйный Терек и слышите дикую, грозную музыку бури его.
Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят...
По поводу «Терека» Белинский заметил: «Нет возможности выписывать стихи из этой дивно-художественной пьесы, этого роскошного видения богатой, радужной, исполинской фантазии...» А в письме к Боткину в феврале 1840 года он писал: «Каков его «Терек»! Чорт знает — страшно сказать, а мне кажется, что в этом юноше готовится третий русский поэт и что Пушкин умер не без наследника».
Осенью 1839 года до Лермонтова дошла весть с Кавказа о смерти его друга, А. И. Одоевского. Лермонтов посвятил его памяти проникнутое глубокой грустью стихотворение — «Памяти А. И. Одоевского».
С задушевной грустью поэт говорит о смерти друга.
Поэт вспоминает, что они вместе странствовали в горах Востока
…………………………………….. и тоску изгнанья
Делили дружно; но к полям родным
Вернулся я, и время испытанья
Промчалося законной чередой...
Но он погиб далеко от друзей...
Мир сердцу твоему, мой милый Саша!
Покрытое землей чужих полей,
Пусть тихо спит оно, как дружба наша
В немом кладбище памяти моей.
Ты умер, как и многие — без шума,
Но с твердостью. Таинственная дума
Еще блуждала на челе твоем.
Когда глаза закрылись вечным сном;
И то, что ты сказал перед кончиной,
Из слушавших тебя не понял ни единый...
Грандиозною картиной заключается это стихотворение:
Любил ты моря шум, молчанье синей степи —
И мрачных гор зубчатые хребты...
И вкруг твоей могилы неизвестной
Все, чем при жизни радовался ты,
Судьба соединила так чудесно.
Немая степь синеет, и венцом
Серебряным Кавказ ее объемлет;
Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет,
Как великан склонившись над щитом.
Рассказам волн кочующих внимая,
А море Черное шумит не умолкая.
Невыразимая сила в этих стихах!
Только величайший поэт и художник мог выразить немногими словами, тремя образами природы эту бесконечную грусть над одинокой могилой. По силе и глубине скорбного чувства, по величию и простоте картин, объединенных мыслью о бесконечности жизни, этим строкам нет равных в мировой литературе.
С гениальной чуткостью выразил Белинский свое впечатление от заключительной строфы: «Вот истинно-бесконечное и в мысли и в выражении...»
Эта строфа — одна из вершин поэтического искусства Лермонтова. Кажется, так все просто сказано. А какой тонкий поэтический прием применил поэт, например, в последних двух строках! Рядом с Кавказом — великаном, символизирующим вечную тишину и покой, — поэт поставил тоже могучую, но независимую, вечно волнующуюся стихию — море. Один союз «а», противопоставляющий шум моря тишине степи и гор, какую силу придает он чувству грусти, веющей от всей картины, — непередаваемо!
Равное по силе впечатления от заключительных строк стихотворения можно найти только в музыке и пении — в этих самых эмоциональных искусствах. Силу воздействия этих стихов можно сравнить с «Реквиемом» Моцарта. А Лермонтов умел выразить это чувство словом, и так кратко и так просто2.
Такой напряженной и продуктивной творческой жизнью жил Лермонтов в этот год. Между тем в Царском Селе все шло обычным своим чередом: ученья, маневры, парады и смотры, то-есть то, что так тяготило поэта. И вырваться из этих оков он никак не мог. В зиму 1838/39 года Лермонтов несколько раз подавал прошение об отпуске, надеясь потом хлопотать и о полной отставке. Но, к сожалению, на этот раз против оставления военной службы поэтом была и сама Е. А. Арсеньева. В письме к А. А. Лопухину Лермонтов пишет об этом: «Вышел бы в отставку, да бабушка не хочет — надо же ей чем-нибудь пожертвовать. Признаюсь тебе, я с некоторого времени ужасно упал духом». Не легко было Лермонтову ощущать в себе огромные силы, жаждать жизни значительной и яркой и в то же время тянуть скучную, надоевшую ему, ненужную военную лямку.
Живя осень и зиму 1839 года в Петербурге, Лермонтов принял участие в «кружке шестнадцати». Один из участников этого кружка, К. Браницкий, вспоминает: «В 1839 году в Петербурге существовало общество молодых людей, которых называли, по числу его членов, кружком шестнадцати. Это общество составилось частью из окончивших университет, частью из кавказских офицеров. Каждую ночь, возвращаясь из театра или бала, они собирались то у одного, то у другого. Там, после скромного ужина, куря свои сигары, они рассказывали друг другу о событиях дня, болтали обо всем и все обсуждали с полнейшей непринужденностью и свободой, как будто бы III отделения собственной его императорского величества канцелярии и вовсе не существовало — до того они были уверены в скромности всех членов общества».
Этот кружок не имел политического характера, у него не было ни организации, ни программы.
Между прочим, Браницкий замечает: «Как мало из этих друзей, тогда молодых, полных жизни, осталось на этой земле, где, казалось, долгая и счастливая жизнь ожидала всех их».
Если бы этот кружок имел политические задачи, не могло быть и речи в николаевское время о его долгой и счастливой жизни. Но интерес к общественным и политическим вопросам и свободное выражение мнений по поводу них, несомненно, способствовали уточнению взглядов каждого из его членов.
Наряду с этим Лермонтов продолжал бывать в свете, имел огромный успех. Но сам поэт относился к этому успеху теперь более безучастно, чем раньше. О том, как Лермонтов чувствовал себя в светском обществе, дает представление краткая, но выразительная характеристика, оставленная И. С. Тургеневым. Писатель встретился с Лермонтовым в самом конце 1839 года, на балу у княгини Шаховской. Тургенев был тогда еще молод, но благодаря своей интуиции и чутью художника-психолога он сделал тонкое наблюдение над поэтом.
«У княгини Ш-ой, — рассказывает И. С. Тургенев в своих литературных воспоминаниях, —я, весьма редкий, непривычный посетитель светских вечеров, лишь издали, из уголка, куда я забился, наблюдал за быстро вошедшим в славу поэтом...
В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое: какой-то сумрачной и недоброй силой — задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовался с выражением почти детски-нежных и выдававшихся губ... присущую мощь тотчас сознавал всякий...»
Под новый, 1840 год Лермонтов был на маскарадном балу в Дворянском собрании. Тургенев тоже был там, видел поэта и рассказал потом об этом в своих воспоминаниях. Лермонтов не принимал участия в общем веселье. Среди движения, шума в ярко освещенном зале Дворянского собрания он одиноко стоял у одной из колонн зала и с задумчивым видом наблюдал толпу. «Лермонтову не давали покоя, — говорит Тургенев, — беспрестанно приставали к нему, брали его за руки, одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества...»
Тургенев был прав в своем наблюдении — в январской книжке «Отечественных записок» появилось замечательное стихотворение Лермонтова под названием «1-е Января» («Как часто, пестрою толпою окружен...»), негодующее на высший свет.
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки.
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, — памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей...
Далее поэт вспоминает свое детство в деревенской обстановке и свои мечты, тогда им владевшие:
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю...
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих.
Облитый горечью и злостью! ..
Резкие выражения этого стихотворения по адресу светской толпы многим липам из высших сфер показались непозволительными.
Он, по мнению правящих кругов, должен был бы держать себя скромно, а не ровнею среди общества, «благосклонно» допустившего его в свою среду. Еще недавно, приказом от 6 декабря 1839 года, «государь император поощрил провинившегося офицера», произведя его в чин поручика того же лейб-гусарского полка. Но Лермонтов, кажется, не понимал или не хотел понимать, чего от него требовали. От мятежного, непреклонного поэта требовали покорности. Он же рвался из службы, желал выйти в отставку и идти своей дорогой.
Никто, даже из близких людей, окружавших Лермонтова, не понимал его, и он внутренне был безгранично одинок. Правда, среди его современников были такие люди, как Белинский, Герцен, Тургенев. Они смогли бы понять всю трагедию Лермонтова, понять, что он задыхался от пустоты окружавшей жизни, но они были далеки от него.
Необычайно кратко, просто, но сильно поэт выразил весь трагизм своего душевного состояния в стихотворении «И скушно и грустно»:
И скушно и грустно! — и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья… что пользы напрасно и вечно желать?
А годы проходят — все лучшие годы!
Любить — но кого же? — на время не стоит труда,
А вечно любить невозможно...
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа.
И радость, и муки, и все так ничтожно.
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка,
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка!
С большим чувством и волнением откликнулся на это стихотворение Белинский.
Из оценки Белинским этого стихотворения видно, что Лермонтов выразил в нем переживания многих лучших людей того времени. Общественные условия русской жизни были таковы, что порождали в отзывчивых и деятельных людях чувство одиночества, сознание полной оторванности своей от жизни страны.
Как могли себя чувствовать в то время люди с горячей, боевой душой?
В письме, написанном к другу в феврале 1840 года, Белинский подтвёрждает, что он, как безумный, твердит «И скушно и грустно», потому что стихотворение явилось полным выражением его душевного состояния.
А в письме к Боткину от 14 марта 1840 года он писал:
«... Мы живем в страшное время, судьба налагает на нас схиму3 мы должны страдать, чтобы нашим внукам было легче жить».
Аналогичное выражение скорби и отчаяния находим у Герцена в его дневнике: «Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования, — а между тем наши страданья — почка, из которой разовьется их счастье. Поймут ли они, отчего мы лентяи... Отчего в минуту восторга не забываем тоски... О, пусть они остановятся с мыслью и с грустью перед камнями, под которыми мы уснем, мы заслужили их грусть».
Чтобы понять, как могли передовые, выдающиеся люди остаться оторванными от действительной жизни и так страдать от этого, надо ясно представить себе условия их жизни.
О социально-политических основах общественного строя в России в 30-х годах XIX века мы уже говорили.
В каком положении была Россия после пятнадцати лет царствования Николая? Каковы были законность, администрация, какова была внутренняя политика, какие люди управляли страной?
Николай, его окружение и реакционные политические деятели Европы были уверены, что престол русского императора — гранитная скала, о которую разбиваются все революционные волны мира. Чувствуя себя могущественной силой в международных отношениях, Николай считал основы, на которых держалась эта твердыня, незыблемыми. В каком положении находился народ, его не интересовало. Требовалось молчание, покорность — и больше ничего. А положение было таково, что им возмущались не только революционно настроенные круги, а и люди спокойные и умеренные в своих общественных взглядах.
Товарищ Лермонтова по пансиону, впоследствии, при Александре Втором, военный министр, Д. А. Милютин в своих воспоминаниях писал, что в государственных мерах, принимавшихся в царствование Николая Первого, преобладала полицейская точка зрения, то-есть забота об охране порядка и дисциплины. Отсюда проистекали и подавление личности и крайнее стеснение свободы во всех проявлениях жизни: в науке, искусстве, слове, печати. Даже в деле военном заботились не о боевом воспитании войска, а о его блестящем виде на параде. Вся жизнь солдата в мирное время сводилась к соблюдению бесчисленных мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок.
«Сенатор К. Н. Лебедев, ... человек много видевший, много знавший, на каждой странице своих интимных, не для печати предназначавшихся, записок говорит о неслыханных безобразиях, царящих во всех ведомствах, о чудовищных хищениях, о полном отсутствии правосудия и порядка, о ничтожествах, которым дана на поток и разграбление вся Россия, о бездарных и невежественных генералах, которым за удачный смотр дают высшую награду, какая есть в государстве...»4
Крепостное крестьянство не находило никакой защиты от произвола помещиков, их бурмистров и злоупотреблений администрации. «Ревизор» Гоголя — это зеркало провинциальной России николаевского времени. Произвол и хищения царили не только в захолустных городах, до которых, по выражению гоголевского городничего, от столицы «три года скачи, не доскачешь», а по всей России. Во главе столичной администрации стояли, за немногими исключениями, люди ничтожные, жестокие и хищные; им была отдана Россия на разорение и уничтожение.
Из них отметим троих, которые были непосредственными виновниками разразившейся над Лермонтовым катастрофы; они создавали ту атмосферу в обществе, при которой самый ничтожный повод мог повести к тяжелым последствиям для поэта.
Первый — военный министр (главный начальник Лермонтова) А. Чернышев. При нем солдат постоянно подвергали наказанию шпицрутенами, после чего редко кто оставался в живых или неискалеченным. Армию систематически обворовывали, солдат доводили до голодного тифа. Начиная с 1839 года в течение нескольких лет из инвалидного фонда было похищено миллион двести тысяч серебром. Даже Николай не допускал мысли, чтобы такая планомерная кража совершалась без попустительства высших чинов военного министерства.
При А. Чернышеве было высечено несколько студентов Медицинской академии. Был погублен поэт Полежаев, разжалованный в солдаты за протестующий характер своей поэзии.
Министр А. Чернышев, будучи членом суда над декабристами, использовал гнуснейшим образом свое положение. Чтобы воспользоваться громадным имением своего дальнего родственника — декабриста Захара Чернышева, который в восстании фактического участия не принимал и которого Николай обещал простить, А. Чернышев добился обвинения и ссылки его в Сибирь с лишением имущества5.
Лев Толстой в «Хаджи Мурате» назвал А. Чернышева устами сенатора Растопчина «палачом».
Этим точным и справедливым словом назвал всю придворную клику и сам Лермонтов в стихотворении «Смерть поэта».
Вторым лицом, сыгравшим пагубную роль в судьбе поэта, был один из столпов государственного строя —любимец Николая Клейнмихель, правая рука Аракчеева по управлению военными поселениями. Через Клейнмихеля шли самые жестокие распоряжения Аракчеева. Это был «… один из гнуснейших негодяев, палач, истязавший розгами и солдат, и военных поселенцев, и рабочих, и воспитанников Главного инженерного училища, главный казнокрад путейского ведомства по положению, вор и мздоимец по определившемуся с юности призванию...»6
Клейнмихель и его соратники умудрились украсть почти полностью суммы, ассигнованные на омеблирование Большого Зимнего дворца, который был выстроен после пожара 1837 года. «... Клейнмихель и его помощники уворовали тогда же, еще в 1838 году, очень много казенных денег именно при самой постройке нового дворца, так что уже в августе 1841 г. внезапно обрушилась в только что отстроенном дворце целиком вся крыша и потолок над огромным Георгиевским залом...»7 Сведение счетов при таком воровстве значительно упрощалось и облегчалось тем, что рабочие мерли сотнями при постройке, так как им велено было спать в строящемся здании, чтобы высушивать, обживать и обогревать своим дыханием и своим телом сырые еще апартаменты. Этот «клейнмихелевский» способ осушки дворца вызвал немало комментариев в свое время и в России и за границей.
Когда Клейнмихель вышел в отставку, это вызвало восторг всей России; незнакомые люди поздравляли друг друга.
Наконец, третий, также столп николаевского режима, граф Бенкендорф, о котором Герцен писал:
«Прибавим к этому графа Бенкендорфа, шефа корпуса жандармов, создавшего вооруженную инквизицию... Он же начальник III Отделения Собственной его императорского величества Канцелярии (таково название центральной шпионской конторы)...»
Таковы были руководители политической жизни России.
И такие люди имели власть решать судьбу великого национального поэта.
Такое ничтожество, такой преступник, как Клейнмихель, допрашивая Лермонтова по поводу распространения стихов «Смерть поэта», от имени царя угрожал, что, если поэт не сознается, он будет отдан в солдаты...
Впоследствии Клейнмихель вызывал к себе Лермонтова, чтобы сделать ему замечание — и за что? За то, что опальный поэт посмел явиться в общество, где были «высокие особы». Он же тормозил представление поэта к награде за боевые подвиги, которая дала бы ему свободу. Это безмерное преступление, которое не дало осуществиться гениальным творческим замыслам поэта, — преступление перед величайшим поэтом Лермонтовым и перед всем русским народом.
В последний приезд Лермонтова в Петербург Клейнмихель решил вместе с Бенкендорфом выслать немедленно поэта из Петербурга, что имело трагическое, решающее значение в судьбе Лермонтова.
Вот те условия и те люди, которые губили Россию и ее лучших сынов.
1 Целиной — здесь: непроложенным путем.
2 Трогательный отзыв об этой строфе дал современник Лермонтова, талантливый художник П. А. Федотов. Как-то попал ему под руку сборник стихотворений Лермонтова, он открыл его и стал читать стихотворение «Памяти А. И. Одоевского». «Во время чтения, — пишет автор воспоминаний о Федотове, писатель А. Дружинин, — он говорил беспрестанно: «Боже мой, неужели человек может высказывать такие чудеса в одной строке!» При чтении последней строфы «Памяти» он воскликнул: «За два такие стихотворения — два года жизни!..» Никогда не забуду, — пишет Дружинин, — того чувства, с которым он прочел раза три кряду эти два стиха, — брильянты русской поэзии:
Немая степь синеет, и венцом
Серебряным Кавказ ее объемлет...»
3 В образном значении: высшая степень самоотречения.
4 Академик Е. В. Т а р л е, Крымская война, М.—Л., изд-во Академии наук СССР, 1950, т. I, стр. 73.
5 Подлость министра Чернышева удалась наполовину: невинного человека он загнал в Сибирь, а воспользоваться имением его не пришлось — оно перешло к замужней сестре З. Чернышева — Кругликовой. Впоследствии З. Чернышев был переведен из Сибири на Кавказ, и среди декабристов о нем установилось мнение как о прекрасном товарище, добром и мягком человеке.
6 Академик Е. В. Тарле, Крымская война, М.—Л,, изд-во Академии наук СССР, 1950, т I, стр. 69—70.
7 Там же, стр. 70.
- Детство
- Переезд Лермонтова в Москву. Поступление в университетский Благородный пансион
- Лето в Середникове
- В Московском университете
- Переезд в Петербург
- Лермонтов в гвардейской школе
- Первые два года офицерской жизни
- Стихотворение «Смерть поэта»
- Первая ссылка на Кавказ
- Дуэль с Барантом и вторая ссылка на Кавказ
- Жизнь Лермонтова на Кавказе
- Отпуск в Петербург
- Возвращение на Кавказ. Жизнь в Пятигорске
- Дуэль и смерть
- Заключение
