Месть доброго человека
Л. Копелев
Действие романа Г. Вейзенборна «Преследователь» длится около одного чса — с трех до четырех утра.
Человек, от имени которого ведется повествование, один в кабине мощного лимузина подстерегает на ночной улице негодяя, бывшего шпиона гестапо, который некогда выдал, обрек на смерть его друзей и его самого. Герой приготовился мстить. Все рассчитано: предатель будет раздавлен колесами внезапно промчавшейся машины, на пустой улице никто не успеет задержать мстителя. Машина взята напрокат на чужое имя. Все рассчитано точно, все предусмотрено.
Один час напряженного ожидания.
Но в течение этого короткого времени стремительно чередуются воспоминания о давних и недавних событиях, наблюдения над тем, что происходит сию минуту, мысли о прошлом, настоящем и будущем... В пределах одного часа оказались сосредоточены, уплотнены события многих лет, судьбы нескольких людей: война, антифашистское подполье, предательство, любовь, тюрьма, суд, смертный приговор, случайное спасение, преследование внезапно обнаруженного предателя, тщетные требования законного возмездия и несостоявшаяся самочинная месть...
Свободно обращается художник со временем; причудливо монтируются «кадры» повествования, в котором чередуются давние, недавние и непосредственно в данный миг происходящие события, стремительны переходы от «крупных планов» к общим, от диалога к внутреннему монологу, «наплывают», смещаются, накладываются друг на друга картины отдельных эпизодов.
История «Серебряной шестерки» — подпольной группы, созданной маленьким эстрадным оркестром, — не документальное свидетельство, а художественное обобщение множества подобных событий и человеческих судеб в гитлеровской Германии.
Гюнтер Вейзенборн сам был участником подпольной антифашистской организации. Три года — с 1942 до 1945 — провел он в тюрьмах гестапо, в концлагерях. Он знал десятки людей, которые стали антифашистами именно в годы войны, когда это грозило самой жестокой расправой.
Главная тема книги — возмездие бывшему предателю, негодяю, который обрек на гибель своих друзей, — не придумана, возникла из действительно происшедшего.
Когда весной 1960 года Гюнтер Вейзенборн гостил в Москве, он рассказывал о том, как немецкий литератор-антифашист, который чудом уцелел в застенках гестапо, случайно встретил одного из палачей, погубившего его товарищей. Он попытался привлечь гестаповца к суду, но это не удалось. Оказалось, что тот уже прошел «денацификацию», отбыл несколько лет заключения и помилован снисходительными западногерманскими властями. Антифашист не хотел примириться с тем, что по-прежнему благоденствует бездушный убийца, который хладнокровно губил честных людей, обрекал их на страшные муки, на смерть, принес неутолимое горе их близким.
Он решил сам стать судьей и исполнителем приговора. Именем поруганной справедливости, именем своих друзей и всех других антифашистов, погибших в застенках, на плахе, в концлагерях, он приговорил палача к смерти и выбрал именно тот способ уничтожения, который описан в этой книге. И так же, как герой романа Даниэль Брендель, в последний момент он не смог это совершить, не смог не потому, что боялся за себя, не потому, что передумал, а просто не смог убить, так как это был не бой и не засада в тылу воюющего врага, — в бою и в засаде он, конечно, не поколебался бы, не промахнулся. Тут было просто убийство.
Рассказав об этом, Гюнтер Вейзенборн заключил: «Отказавшись от попыток преследовать, убивать, он сел за стол и начал писать книгу. Такую, чтобы стала возмездием всем палачам».
Произошла ли эта история с самим Вейзенборном или с кем-то из его близких друзей — сегодня не так уж важно. Но герой книги Даниэль Брендель, несомненно, высказывает мысли, выражает чувства, мировосприятие автора.
[…]
Судья К., приговоривший к смерти героя, его друзей и десятки, сотни антифашистов, по-прежнему вершит правосудие. Несколько изменился его словарь, трескучая нацистская фразеология утратила былую прямолинейность, он менее нагл и самоуверен. Но сущность его осталась прежней. Он убежден, что гитлеровцы были правы, что они вели войну, чтобы «оградить от опасности отечество», он убежден, что был прав, приговаривая к смерти противников этой войны. И судья не одинок. Он один из множества гитлеровских юристов-убийц, благоденствующих в Германии.
Адвокат М. — существо иного покроя. Он, пожалуй, менее вредоносен, менее опасен, чем откровенно воинствующие фашисты. Но их деятельность, их благополучие были бы невозможны без его «трезвого» реализма. Умный, по-своему даже симпатизирующий герою — неустанному искателю справедливости, адвокат решительно противопоставляет ему свою философию, свой «житейский и деловой опыт». Бесстрастно судит он о мире, который его окружает.
«Кем были мы — адвокаты и судьи? Офицерами. Кем становились отборные нацисты? Офицерами. Кем были директора заводов, профессора, преподаватели и чиновники? Офицерами. Поэтому, выступая на суде, я обычно говорю как бывший офицер с бывшим офицером, да и кассационная инстанция состоит по большей части из бывших офицеров. Здесь все одинаковое — язык, ордена, привычки, застольные тосты: «Ваше здоровье, господа!»; манеры: «Рад служить, сударыня!»; да и реакция обычно одинаковая на такие слова, как «саботаж», «государственная измена» или «идет его превосходительство».
Адвокат М. не защищает предателя Риделя, но не хочет помогать и его преследователю. Он «реалистически» оценивает мир, в котором живет, реалистически до цинизма.
«В мире не существует абсолютного равновесия между виной и возмездием. Неискупленной вины всегда порядочный излишек. А возмездие всегда бывает куцым. Вина куда хитрее и умеет ловко прятаться, а у возмездия ноги коротки и кругозор узок. Если бы на каждую вину да вдруг нашлось возмездие, то наш общественный строй попросту бы рухнул. Фактически каждый человек хоть раз в жизни бывает виновным. Кому из нас не случалось о чем-то умолчать, что-то утаить? А лжем мы все понемногу. Ложь стала хлебом насущным. Каждый человек сплетает себе мягонькую прокладочку из лжи, чтобы грубые толчки жизни были менее чувствительны. Так и надо... Так и надо...»
Он искренне убежден, что «так и надо», убежден, что мир нельзя «изменить и улучшить».
Позиция этого, так сказать, принципиально беспринципного адвоката — первое серьезное препятствие на пути Бренделя, его пути мстителя. Отношение адвоката М. мешает возмездию по суду, но оно не может помешать возмездию самочинному.
Вторым препятствием становится Ева — бывшая участница группы и бывшая возлюбленная героя.
Когда Брендель считал ее погибшей, воспоминания о ней, неразрывно связанные с воспоминаниями обо всех друзьях из «Серебряной шестерки», были одной из тех сил, что побуждали добиваться мести, преследовать шпика.
Но когда они случайно встретились, Ева решительно воспротивилась этому. Такою же она была и раньше, когда накануне ареста противилась уничтожению разоблаченного предателя. Добрая, цельная, душевно чистая, она просто не верила, что их друг, один из них, может предать. Впрочем, и у других тогда не поднялась на него рука.
И это происходило в дни самой жестокой из войн в стране, которой правят убийцы — равнодушные и яростные, но всегда неумолимые убийцы; в городе, на который днем и ночью низвергаются «бомбовые ковры» и тысячи людей погибают, где трупы убитых, стоны и вопли умирающих стали чем-то повседневным, привычным.
Но именно в это время, в этой стране у душевно чутких людей особенно усиливалось отвращение к убийству, к смерти. Это становилось естественной защитой от страшного привыкания, от равнодушия, вырождающегося в бездушие, и от безоглядного ожесточения...
В Еве олицетворена несокрушимая душевная цельность. Нежелание Евы мстить связано с ее вполне определенными и ясно осознанными убеждениями: «Оплакивать прошедшее — пустое дело. Куда полезнее по мере сил расчищать путь к лучшему будущему, в котором такое никогда не повторится... Подрастают дети, много детей. Надо же им наконец вынести урок из страшного опыта предыдущих поколений. И... разве это не самая важная задача для женщины?..»
Трагедия Евы в том, что ее цельная наивная доброта — бессильна, самоубийственно бессильна в мире очень сильного и коварного зла. Нередко такая доброта лишь разоружает по-настоящему действенно добрых людей.
Даниэля она не разоружила. Он теряет адрес неожиданно встреченной Евы. Теряет случайно для себя, но не для автора — с этим кончено. Герой остается один на один с преследуемым, со своей местью.
Почему же все-таки не был убит обреченный на смерть подлец? Не убил тот литератор, о котором рассказывал Вейзенборн, не убил и Даниэль Брендель?
Почему, обойдя столько препятствий и возражений, так тщательно все продумав и взвесив, он в самое последнее мгновение отменил свой справедливый приговор?
Прежде всего потому, что им овладело естественное отвращение к убийству, которое отличает по-настоящему душевно здоровых людей от извращенных по природе садистов и от развращенных уродливыми обстоятельствами жизни, душевно изувеченных, жестоких или равнодушных убийц.
Но Даниэль Брендель, отказавшись в решающее мгновение от единоличной расправы, не отказался от борьбы, от справедливого возмездия. Если бы один мститель уничтожил одного преступника, все на том бы и кончилось: ведь это должно было остаться тайной. Герой испытал бы на какой-то миг удовлетворение — а может быть, и не испытал бы вовсе, — но для других людей это был бы просто несчастный случай на ночной улице. Нет, Даниэль Брендель отнюдь не пощадил предателя — он с новой, еще большей решимостью готов бороться за справедливость, за такое обличение предателя, которое неизбежно станет обличением всех его гнусных покровителей, всего общественного строя, поддерживающего, охраняющего таких мерзавцев.
Когда Брендель уезжал прочь от места несостоявшейся казни, он еще не знал, что станет делать, как решит этот «сложнейший кроссворд».
Но он будет решать, будет бороться, он отомстит за погибших друзей, за мучения и бедствия народов. Отомстит не одному негодяю-шпику, а всем ему подобным, всем, кто с ним и за него. Из одинокого мстителя герой станет борцом. Эта перспектива раскрывается уже за пределами романа, но она реальна.
Брендель еще не знает, что именно для этого нужно делать. Не знает герой, потому что не знает автор. И в этом слабость его позиции, которая сродни органической слабости всех видов либерально-пацифистского отношения к миру.
Однако Вейзенборн-художник сильнее Вейзенборна-моралиста. И как художник он карает гневной, беспощадно обличающей, доброй и человечной книгой. Мстит за прошлые и за нынешние преступления так, чтобы предостеречь, помешать новым злодеяниям.
В этой плодотворной мести — добрая сила книги Вейзенборна.
Л-ра: Новый мир. – 1963. – № 8. – С. 265-268.
Произведения
Критика
