Музы Петрарки: Летта, Лаура и Франческа
Девятайкина Н. И.
Возможно, придирчивый читатель усомнится: три музы? Известно, что единственной возлюбленной знаменитого поэта и гуманиста была красавица Лаура, которой он посвящал сонеты и думы до конца дней. Но, по словам Боккаччо, близкого друга и единомышленника, «Аполлон начал трогать его душу прекрасным пением Пиэрид и божественными юности». И самое первое стихотворение поэта было посвящено Элетте — горячо и нежно любимой матери. А Франческа, дочь Петрарки, столь же любимая, как когда-то мать, привечала поэтических муз отца в их доме и сама была ласковой музой его последних лет.
Кто же они, эти три женщины, одна из которых дала жизнь, другая — любовь, а третья — отцовское счастье? Какими они предстают под пером поэта и какое влияние оказывали на его жизнь?
Ответы на эти вопросы можно найти только отчасти — в автобиографических письмах Петрарки, его знаменитой, также автобиографической, исповеди «Моя тайна», сонетах. Что-то исследователям удалось выяснить по архивным данным: больше всего преуспели в этом Э. Х. Уилкинс и У. Дотти.
Как сообщает сам поэт в «Письме к потомкам», он родился «от почтенных, небогатых, или, чтобы сказать правду, почти бедных родителей, флорентийцев родом, в 1304 году». Так мы получаем одно из совсем немногих свидетельств о матери: она из городского сословия, флорентийка. Ее звали Элетта Каниджани. 18 или 19 лет от роду красавица Элетта вышла замуж за Пьетро ди Паренцо ди Гардзо, уважаемого во Флоренции человека, представлявшего третье, если не четвертое поколение семьи нотариусов. Пьетро был на 15 лет старше жены, избирался в состав правительства коммуны и зарекомендовал себя активным политическим деятелем. Он по праву носил уважительный титул «господин» («мессер»). Элетта глубоко чтила и любила мужа. Она с удовольствием принимала в своем доме его друзей и политических единомышленников, среди которых был и знаменитый уже Данте. Элетта, конечно же, читала его прекрасные сонеты. 1302 год оказался для Элетты и ее мужа драматическим: во Флоренции пришла к власти партия его политических противников, и Пьетро был включен в список врагов коммуны. Его присудили к огромному штрафу в 1000 лир и отрублению руки. Семья бежала из Флоренции. Элетта мужественно разделяла все испытания, выпавшие на долю мужа: изгнание из родного города, переезд из одного места в другое в поисках приличной службы, отъезд за пределы Италии, в Авиньон, где семья и осела навсегда. В ту пору ее сыну Франческо, будущему поэту и гуманисту, исполнилось 8 лет. Элетта без остатка посвятила себя ему и младшему, Герардо.
Для Петрарки и ко времени, когда он уже был дважды дедом, Элетта оставалась «лучшей из матерей, которых он только знал». В письме к другу детства Гвидо Сетте он вспоминает, как мать заботилась о нем, как наставляла, как ждала приезда на каникулы из университета. Несомненно, Элетта привила сыну любовь к «тишине полей, пению птиц, непрерывному ропоту светлой реки», сохранившуюся в его душе навсегда и сделавшую его ценителем уединения, «жизни размеренной, скромной и спокойной», как при матери.
Привязанность к матери была столь сильной, что и в 50 лет детство и отрочество стояли перед глазами Петрарки, «как вчерашний день». Он помнил, как сильно был привязан к вере, как любил добродетель, каким был скромным и рассудительным. Кому, как не матери и отцу, он прежде всего был обязан этими качествами?
Мы не знаем, насколько была образована Элетта Каниджани, но то, что в доме царила атмосфера любви к литературе, поэзии, что Франческо с самых малых лет читал и знал наизусть стихи многих античных поэтов, особенно Вергилия, что он восхищался Сципионом Африканским и другими героями, хорошо известно из рассказа самого Петрарки. Не исключено, что Элетта сыграла определенную роль в выработке у сына склонности к нравственной философии и стихосложению, которую отмечал в себе с ранней поры Петрарка. Боккаччо подтверждает, что с юных лет «он воспламенился кастальским пылом, весь отдался поэзии и совершенно не помышлял ни о чем другом». Боккаччо не удерживается от восторженного сравнения с самыми великими и добавляет: «Те пчелы, что в детстве намазали медом губы спящему Платону и Амвросию, принесли пыльцу Киренейского тимьяна и маленькому Петрарке». Продолжим метафору: Элетта не могла не быть одной из главных пчел того волшебного роя.
Но Элетте был отпущен малый срок на земле: в 1318 году Господь забирает ее душу на небеса. Своей смертью прекрасная Элетта вызывает первый крик потрясенной поэтической души. 14-летний Петрарка пишет самое раннее из дошедших до нас стихотворений — «Панегирик покойной матери». В нем 38 строк — по числу лет, прожитых Элеттой. Петрарка так дорожил этим стихотворением, что при всей строгости к своему творчеству включил его в сборник «Стихотворных посланий». Оно было клятвой матери в вечной памяти и вечной любви. Оно полно чувством восхищения добродетелями матери и надеждой, что ее имя и слава будут жить вечно. Именем матери через 40 лет поэт назовет внучку. И она в последний раз наденет Петрарке на голову лавровый венок.
Венчание этим лавром произошло на Капитолии, чем был возрожден угасший с античных времен обычай. Но истинную и бессмертную славу Петрарке принес живой лавр — прекрасная Лаура. Не только игра слов постоянно связывает у поэта Лауру и лавр. Эта женщина дала ему великую любовь, источник постоянного и глубокого поэтического вдохновения, а оно выливалось в бессмертные сонеты.
Первая встреча Петрарки с Лаурой, как известно из его сонета, произошла 6 апреля 1327 года в авиньонской церкви Святой Клары, «в разгар юношеского пыла». И с этого момента Лаура становится главной музой поэта. Через 20 лет он напомнит себе о значении встречи устами одного из двух главных персонажей «Моей тайны» так: «С тех пор из-под твоего пера не вышло почти ни одного стихотворения, в котором бы не упоминалось о лавре».
Образ, который рисовал Петрарка в сонетах, был столь прекрасным, что его друзья усомнились в реальности Лауры. Боккаччо в легком смущении заявляет: «Мне кажется, что имя Лауры употреблено аллегорически вместо названия лаврового венка». А до этого Петрарка едва успел ответить на шутливый упрек дружественного епископа Джакомо Колонна: «О, хоть бы в этом одном твои шутки оказались правдой, хоть бы здесь я притворялся, а не сходил с ума! Только поверь мне, очень трудно долго притворяться». В зрелых летах в «Письме к потомкам» Петрарка среди важнейших событий своей жизни назовет встречу с Лаурой: «В юности страдал я жгучей, но единой и пристойной любовью».
Лаура оказалась знатной замужней дамой двадцати двух лет, славившейся в Авиньоне не только красотой, но и добродетелями. Ныне точно выяснено, что ее девичье имя Лаура де Нов (de Noves), что она была из знатного рода и вышла замуж за дворянина старинной крови по фамилии де Сад. Двадцать один год Петрарка любил ее при ее жизни, двадцать шесть после ее безвременной смерти в чуму 1348 года. Он посвятил Лауре многие сотни сонетов, из которых 366 лучших объединил в поэтическую исповедь «Книга песен». В ней две части — «На жизнь мадонны Лауры» и «На смерть мадонны Лауры» — но любовь в них одна и образ тоже один, хотя и не во всем выдержана хронология жизненного романа.
Хотелось бы согласиться с Р. И. Хлодовским и одновременно немного возразить ему. Согласиться с тем, что реальность Лауры получает свою жизнь от потока реальных человеческих воспоминаний; кроме того, как для поэта, так и для читателя Лаура — реальная женщина, хотя по ренессансному идеализированная. И не согласиться с тем, что облик Лауры прорисован в довольно традиционном поэтическом варианте, не претендующем на особую точность и реализм.
Поэт постоянно говорит о том, за что он полюбил Лауру. В сонетах, написанных до 1341 года, больше всего слов о ее красоте. Петрарку приводит в восхищение «прекрасный лик». Лаура для него — виденье рая, ангел во плоти /ХС/. До самого ухода из жизни воспоминания о красоте Лауры воспламеняли сердце поэта. Он «ослеплен красою этой дамы» /XIX/, «заворожен прекрасными чертами» /LXII/, постоянно жалеет, что перо, рука, разум не в силах передать эту красоту /XX/, поскольку «меж лиц прекрасных не было и нет / Сравнимых с ним, стократно мной / Воспетым...» /LXXVII/. Десятки раз восторженно рисуется лицо возлюбленной: «Прекрасные глаза, ресницы, брови, / А этот рот — сокровищница роз, /Певучих слов и радостных жемчужин» /СС/; «Власы как злато, брови — как эбен / Чело — как снег. В звездах очей угрозы / Стрела, чьим жалом тронутый — блажен».
Руки Лауры — «лилейны»; нет, это — не руки, это — «продолговатые персты / Прозрачней перлов Индии чудесной» /СХСІХ/. Какое свободное любование земной красотой, какое восторженное ее воспевание! Поэт славит судьбу, бога, чаще — природу, которая даровала Лауре такую красоту /CLIX, CLIW/. Лаура как микрокосм впитала в себя совершенство космических стихий. Она вообще не оторвана от природы, реальности, земного естества. В десятках других сонетов она рисуется как дивное творение природы, как ее «прекраснейший побег», как создание, делающее честь самой природе. Лаура, как в зеркале, отражена в пейзаже: в воде, траве, цветах, холмах, деревьях. Природа дарит поэту одну из высоких метафор: во многих сонетах Лаура сравнивается с солнцем. То она «несказанный свет земного солнца», в лучах которого поэт «готов сгореть дотла» /XIX/, то она чиста «как лучезарное светило» /СХ/, «живое солнце», чей пылкий блеск с восторгом впивает влюбленный поэт /CLXII/. Порою она — «кроткое светило, порою «затмевает все светила небосвода», а порою само небесное светило должно ей уступить /CXLIV/.
Сравнение Лауры с солнцем важно для выражения ее исключительной красоты, как бы идущей от природы, но это — и символ ее роли в жизни поэта. Небесное светило дарует жизнь всему живому, позволяет ему расти, цвести, наливаться живительным соком. Так и Лаура. Самое ее присутствие на земле необходимо для поэта.
В «Моей тайне», написанной — по новейшим данным — после смерти Лауры, поэт вновь допрашивает свои чувства, совесть, разум о том, какова Лаура и что он в ней любит: душу или тело? Вопрос о Лауре поднимает Августин и предупреждает, что он «несколько резко будет нападать». Такая учтивость — свидетельство уважения не столько ко второму участнику диалога — Франциску, сколько к Лауре. Непочтительного отношения к ней Петрарка не может позволить даже своему Августину, прототипом которого являлся знаменитый и авторитетный в делах морали «отец церкви» V века. Лишь раз он называет Лауру «виновницей безумия» Франциска. Тот бурно реагирует на любую реплику отца церкви: «Я уже сказал: твои старания тщетны; я твердо помню, что никогда не любил ничего постыдного, а любил только прекраснейшее». Из возражений влюбленного поэта вырисовывается нравственный облик Лауры. «Останови свою бранную речь... ты заговорил о женщине, чей дух, чуждый земных забот, горит небесной жаждой, в чьих чертах сияет отблеск божественной красоты, чей характер — образец нравственного совершенства... чья походка обличает существо, выше человека».
«Моя тайна» рисует нам Лауру не как абстрактный идеал красоты и чистоты. По признанию Франциска-Петрарки, она увлекла его «чарами своей красоты». Августин-Петрарка добавляет: «которая казалась столь обольстительной, столь сладкой, что палящим зноем желаний и непрерывными ливнями слез ты уничтожил всю жатву, которая должна была взойти из врожденных тебе семян добродетели». Поэт признается, что физическая красота Лауры не меньше, чем «ее душа и нравы», «питала пламя любви».
Одно признание «Моей тайны» особенно интересно, потому что просто и благородно рисует нравственную стойкость Лауры. Франциск-Петрарка рассказывает, что в их отношениях с героиней «Книги песен» случился момент, когда были и мольбы, и сладкие речи, был такой сильный порыв, что он «разорвал узду и несся стремглав». И тогда Лаура предпочла оставить его, нежели последовать за ним. «Эта женская душа, — искренне признается Петрарка, — учила меня долгу мужчины».
В сонете CCLXXXIX об этом сказано так: «...то нежным умиленьем, / То строгостью она любовь звала / Божественней расцвесть над вожделеньем».
Даже в уста Августина «Моей тайны» поэт вкладывает признание, что Лаура заполнила собою его жизнь: «Не она ли создавала и кончала для тебя и праздничные дни и дни печали? С ее приходом восходило солнце, с ее уходом возвращалась ночь; когда менялось выражение ее лица, менялось и твое настроение; ты становился весел или печален, смотря по тому, была ли она весела и печальна; наконец, ты всецело зависел от ее воли».
Петрарка не устает изобретать и вкладывать в уста Августина выпады против Лауры, поскольку сам же сразу отметает любую попытку ее очернить, принизить, заподозрить в чем-то двусмысленном. Суровый оппонент Франциска вынужден махнуть рукой и отступиться: «превозноси свою бабенку похвалами сколько хочешь, я ничего не стану возражать. Пусть она царица, святая или даже богиня».
Да, именно такой она и была для Петрарки: царицей его мыслей, святой чистоты Мадонной, богиней-музой.
Со смертью Лауры не приходит раскаяние в любви, напротив, начинается вторая, не менее мощная волна воспевания ее духовной и физической красоты и человеческих чувств. Музой поэта по-прежнему остается Лаура, ее не сменяет Мария.
Об огромной значимости музы-Лауры яснее всего свидетельствует неустанная работа поэта над редактированием «Книги песен». Ее первый авторский свод был создан еще при жизни Лауры, в 1342-1347 годах, а последняя девятая редакция — в 1374 г. на самом пороге ухода из жизни. Вот уж, действительно, муза питала его до последнего вздоха.
На столе Петрарки стоял портрет-миниатюра прекрасной Лауры. Он был написан по просьбе поэта знаменитым художником Симоне Мартини еще в 1336 году, когда тот трудился в Авиньоне над росписью нового папского дворца. Портрету посвящены два сонета /LXXVII, LXXVIII/. Как явствует из них, «ее чела достойнейший портрет» вызывал постоянные восторги поэта и побуждал к проникновенным внутренним диалогам.
Всецело разделяла восторги и чувства поэта и его милая единокровная муза — дочь Франческа, названная, как понятно, в честь отца. Она родилась в 1343 году, через несколько лет после старшего ребенка — сына Джованни. Имя матери своих детей Петрарка не открывает нигде. Самые дотошные современные авторы лишь предположительно называют несколько имен, одно из которых могло принадлежать той даме — Катерина, Джованна или Белла. Из «Письма к потомкам» ясно одно: после рождения Франчески, «приближаясь к сороковому году», Петрарка совершенно отрешился от «плотских страстей» — как если бы он никогда не глядел на женщину.
Детей своих поэт очень любил, делал многое для воспитания и образования Джованни и тяжело перенес его смерть от чумы. Дочь дарила ему лишь радости и утешение. Она как-то незаметно выросла, вышла замуж за достойного человека, родила двоих детей.
Последние годы Петрарка жил вместе с семьей дочери. Франческа помогала вести переписку, бережно хранила все рукописи и книги отца. Благодаря ей долгое время оставались в сохранности бесценная библиотека Петрарки, вещи в его кабинете.
А главное — благодаря прекрасной домашней атмосфере Петрарка продолжал много и плодотворно трудиться. Он писал, редактировал, правил. Он спешил дошлифовать свои философские, поэтические, полемические сочинения. Как редко случается, идеал ученого досуга обрел реальность. Франческа оказалась достойной своего знаменитого отца. И сама заслужила славу.
Бессмертное имя Лауры, словно прекрасный цветок, оттеняется скромными, но тоже обретшими вечную славу именами Элетгы и Франчески. Все они связаны с великим поэтом и придают его славе особую человечность.
Л-ра: Судьбы и образы женщин средневековья. – Санкт-Петербург, 2001. – С. 17-28.
Критика
