Поэзия Хосе Агустина Гойтисоло
Хосе Мариа Кастельет
Имена трёх братьев Гойтисоло — писателей, связанных в свое время с «новой» испанской литературой, — известны у нас в стране. Поэзии одного из них — Хосе Агустина Гойтисоло — посвящены два предлагаемых фрагмента из книги видного испанского критика и литературоведа Хосе Мариа Кастельета.
Пятидесятые годы провозглашались франкистскими идеологами «годами мира» в Испании, но именно в эту пору в стране усиливаются оппозиционные настроения, нарастает протест против фашизма. И именно тогда созревает и в полный голос заявляет о себе целое поколение молодых писателей, определившее лицо испанской литературы 50-60-х годов. К нему принадлежит и Хосе Агустин Гойтисоло.
Позднее поэт и издатель Карлос Барраль назовет его «поколением, у которого была украдена юность».
Написанные почти два десятилетия назад и переизданные в 1973 году, «Псалмы», как и анализирующая их статья X. М. Кастельета (вошедшая, кстати сказать, в тот же сборник в качестве предисловия), живут и сегодня, хотя в них нет тех конкретных дефиниций и слов, которые уже звучат в сегодняшней Испании, стихи эти живы, потому что согреты искренним чувством, глубокой любовью и тревогой за судьбу своего народа. «Теперь я их перечитываю и как гражданин с горечью констатирую, что они мало устарели и достаточно актуальны сейчас, в действительности 1973 года. Изменилось, конечно, многое, но не в такой степени, как мне, наивному, мечталось и верилось». Пафос этой фразы из предисловия Гойтисоло к новому изданию его сборника не уступает по горечи чувству, которым пронизаны стихи поэта.
Испанская поэзия 50-х годов не богата сатирой, и это понятно: обстоятельства ни в коей мере не способствовали появлению сатирических и критических произведений.
Неудивительно поэтому, что сатирический сборник Хосе Агустина Гойтисоло «Псалмы на ветру» (1956), едва выйдя в свет, был принят с огромным интересом. Эта книга потрясла испанскую поэзию подобно взрыву и по праву считается одной из наиболее значительных и оригинальных в нашей литературе периода после гражданской войны.
«Псалмы на ветру» относятся к малочисленной и совершенно особой группе поэтических произведений, помимо своей чисто литературной ценности обладающих и другими достоинствами, прежде всего — ценностью исторической, что делает их вехами — если не главными, то во всяком случае определяющими — в процессе развития испанской литературы.
...Центральные темы книги можно сгруппировать следующим образом; буржуазия и ее нравы, чужие, интеллектуальная жизнь и простодушные.
«Буржуазия и ее нравы»
Мир буржуазии показан в пяти стихотворениях-сатирах.
Три из них высмеивают «мужскую» половину этого мира — с ее агрессивностью, откровенным цинизмом, жаждой власти и денег. В двух других изображается та сфера, где хозяйкой является женщина, — семья и социально-семейные связи.
Как же видит Гойтисоло эти два лика прочно укоренившейся власти буржуазии, или, говоря словами поэта, лавовой «глыбы застывшей», которая высится над «серенькой пустыней»?
«Могучий и великий, владыка светлоликий, опора наций, владелец ассигнаций!» — восклицает Гойтисоло в «Апологии свободного человека», описывая основы, на которых покоятся сила и власть буржуа, иными словами — его «свобода»:
И если для тебя ни в чем отказа нету, и если безраздельно владеешь ты планетой, и если на тебя работает свобода, то значит, ты хозяин и все тебе в угоду: каноны создаются и пишутся законы, награды раздаются и делятся доходы.
Буржуа прочно обосновался в своем мире, который является всего лишь удобным креслом для «породы толстозадых», чей удел — «на шее у народа сидеть и править миром», однако это не значит, что он, буржуа, может похвалиться полным отсутствием человеческих слабостей, ставящих его на одну доску с прочими смертными. Отнюдь нет. Ему хорошо знакомы и падение, и грехопадение, но он умеет скрывать их: более того, он должен тратить часть своих денег, чтобы поддерживать порядок и спокойствие в обществе, создавая себе в то же время иллюзию приключения. Это и делает некий дон Клаудио в стихотворении «Жизнь праведника»; после бурно проведенной ночи он является в «респектабельное и уважаемое» учреждение — Центр информации, — направляется в свой кабинет и начинает рабочий день: «...сеньорита, быстренько статейку о поддержке всех устоев...».
Поступать иначе дон Клаудио не может, ибо только порядок способствует прогрессу и безупречной продуктивной работе, и все тот же порядок позволяет ему наслаждаться маленьким беспорядком, имя которому — грех. Бедняжка буржуа! — порой даже на службе ему приходится мобилизовать всю свою волю, чтобы не поддаться искушению:
Эта тоже мне по вкусу: и свежа, и миловидна, и как яблочки колени, но — на службе!., бред, ей-богу!.. Мой престиж и, главное, порядок...
К счастью, искушение побеждено благодаря «неувядающим» принципам. Эти самые принципы помогают и юнцу, история которого рассказана в стихотворении «Блудный сын». Порой юный буржуа, окруженный опасностями и соблазнами, забывает о «собственной безупречности» и делает «странный, необдуманный поворот».
Но волноваться не стоит: блудный сын вернется к своему очагу и к своим принципам, как заблудшая овца возвращается в свой загон:
...юность, как половодье, схлынет... сын оставит свои проказы, вернется в родное лоно нерушимой семьи буржуазной, станет ягненок добрым бараном, консерватором станет рьяным, и приумножит свою чистоту, и пребудет бессменно у добродетели на посту.
Был бы возможен такой финал, если бы не существовало семьи, в лоне которой молодой человек постигает все предписания и правила морали, хорошего тона и поведения в обществе, семьи, дающей своему отпрыску возможность учиться в «школе сверхидеальной у педагогов принципиальных»? Вероятно, нет. И поэт показывает, на каком фундаменте строится брак и возводится семья, откуда выходит такой вот «здоровый и благородный белый ягненок чистопородный».
Этому вопросу посвящено стихотворение «Идиллия и свадебный марш», состоящее из двух частей, каждая из которых трактует одну из тем, указанных в заглавии. В первой части — «идиллия» — показано, какими правилами должно руководствоваться в тот сложный и полный проблем период, когда молодые люди готовятся вступить в брак:
На пути человека стоят законы,
как нерушимые вехи, и поведения нормы
для ситуаций разных давно известны.
В ситуации данной — опасной — должно
влюбленным умерить резвость, слушать рассудок
трезвый,
не спорить с геометрически строгой
моралью,
к цели раньше времени не стремиться и того, что стыдно, — стыдиться.
Во второй части стихотворения влюбленные, подойдя вплотную к намеченной цели, торжественно празднуют бракосочетание. Здесь сатирический тон поэта несколько меняется. Если раньше критиковались нравы «мужской» — агрессивной — половины буржуазии, то теперь высмеиваются курьезные, на первый взгляд, нравы «женской» половины. Сатира несколько теряет едкость, ослабевает ее натиск, поэт останавливается более подробно на мелких деталях, например, на описании свадебной церемонии со всеми ее аксессуарами.
Они выходят, вокруг суета, толпятся друзья, глазеют зеваки, и море цветов, и оплачены все счета, у невесты — куча подарков, у жениха — куча талантов, доходное дело и ум энергичный и смелый.
И музыки гром до самого неба, и от невесты исходит сиянье, и цыплята жарятся в ресторане, и всхлипы, и страстные взгляды, и музыка снова, и речи, и улыбки подруг, и наряды, и поток пожеланий горячих, я марш — Великий Марш Новобрачных...
В таком же ключе написано стихотворение «Визитеры». Иногда в нем проскальзывают и мягкие нотки — наряду с высмеиванием различных условностей, связанных со смертью и похоронами одного из представителей буржуазного общества (бдение у гроба, традиционное выражение соболезнования, любопытство соседей, погребальный ритуал, согласованный с тарифными расценками). Визитеры, сдержанные, но втайне полные любопытства, наводняют дом умирающего, ожидая того момента, когда врач объявит о кончине. И тогда:
они в молчании застынут — заученном и долгом, —
к усопшему поочередно подойдут и кинут
последний взгляд — какое горе, право,
мы сожалеем, любим, помним...—
и уберутся прочь из этих грустных комнат.
А пока что визитеры, терпеливые и верные долгу,
как на дежурстве, напряженно.
неутомимо ждут — в гостиной, и в прихожей,
и в застланных коврами коридорах,—
когда свершится все. Волнуясь, визитеры
сготовятся к своей печальной роли:
замкнется жизни круг, и им придется,
как герольдам, о бренности земной поведать миру
«Чужие»
Итак, мы познакомились с различными типами, характерами, нравами буржуазии, жизнь которой идет по привычному, раз навсегда установленному кругу: сватовство, брак, семья и ее обычаи, грехопадение в раскаяние, богатство и благотворительность, — и все это под эгидой доброго буржуазного порядка, разумеется.
Но, оказывается, вокруг буржуазного общества отираются (а иногда и проникают в него) «чужаки» — личности, о которых даже и говорить неприлично, такие, как «меченый» или «сильная женщина».
Франсиска, «сильная женщина», лелеет, охраняет и возглавляет свое «заведение»; ярко освещенное во тьме ночного города, оно «как вспышка огня, как голоса всплеск, как блеск звезды путеводной». Владелица печется о нем с не меньшим усердием и любовью, чем настоящая хозяйка настоящего семейного дома:
Благословенные руки
утопают в потоках шалей и тканей,
в трепыханье косынок, ключей,
простынок.-
«Меченый» же, «как все прочие, учится, ест, устает и болеет...».
И тем не менее нечто отделяет «чужаков» от общества, делает их «чужими», к их же собственному огорчению. Действительно, с одной стороны, Франсиска «у любимого очага полна надежды и радости чистой», а с другой:
Никого. Еще слишком рано. Даже любви дебютанты, что крадутся неслышно, пугливой мышью, не появились; пустынно, нарядно в этих покоях прохладных, откуда градом сыплются стрелы в грудь застарелой супружеской скуки.
Да, Франсиска, «Хозяйка, Матрона, Королева» этого дома греха, является разрушительницей семьи, погубительницей — к счастью, не слишком опасной — блудных сыновей и праведников.
Что касается «меченого», он хотя и учится, ест и пьет, как все прочие люди, но в то же время «воспринимает иначе обычные вещи, не спит по ночам, воюет и любит». А изучает он
...стихи небесных поэтов, и гвоздики букеты.
и сумрачный шелест нижнего платья, и культуру Эллады во всех аспектах.
И время проводит среди эрудитов — в кафе, на собраньях, в библиотеках…
«Меченый», без сомнения, тоже принадлежит к племени отверженных, к тем, кто грешит против Святого Духа. Для буржуазного общества он представляет большую опасность, чем «сильная женщина», поскольку является сознательным носителем разрушительного начала — беспорядка.
В стихотворении, открывающем «Псалмы», Хосе Агустин Гойтисоло воспроизводит историю испанской поэзии первых лет после гражданской войны. «Когда смолк последний раскат канонады», рассказывает автор, появились поэты:
Самое время, сказали поэты,
разрабатывать до смешного
бессмысленные сюжеты,
то есть надо забыть обо всем, что случилось,
и слагать красивые вирши, пустые,
но полные звона, мелодичные, словно лютня...
Так они и сделали. Воскресили Гарсиласо, стали носиться с ним, как с реликвией, а потом возвели на трон. Однако продолжалось так недолго. Поэтам это быстро надоело, и в один прекрасный день их осенило, что они забыли о боге:
И вытеснил бог старика Гарсиласо,
и был возвеличен, и посыпались разные клички:
нежный тиран, мессия, дружище, прародитель, воитель, рачитель,
хранитель и покровитель, жизни опора и —
хором, на «ты», с придыханьем,— Всевышний,
Всевышний!..
Вот и вся краткая история «небесных» поэтов, которые такими остаются и ныне. На смену им, как показывает Гойтисоло, приходят другие:
...кучка поэтов других — одержимых,
безвестных: человека они воспевают и ничтожное царство его,
высмеивают, и прославляют, и требуют громко, бия себя в грудь:
Родину нам верните, мир сохраните, свежего ветра дайте глотнуть!
К этой группе, конечно же, принадлежат лучшие испанские поэты наших дней, в том числе и сам Гойтисоло.
Нечто подобное наблюдалось в то время и в других областях культурной жизни. В стихотворении «Пророк» Гойтисоло рассказывает об удивительном учреждении, носящем название «Высший Совет Метафизических Исследований».
Пророк, «честный философ на службе у собственной доброты», призван господом богом, который не в силах дольше терпеть возросшую до угрожающих размеров греховность своего царства, воздеть длани и обрушиться на него с гневной проповедью. И вот пророк у стен Совета восклицает:
Вы позабыли о миссии вашей священной —
изучать причины и следствия всех явлений
и законы прогресса; вы здесь сидите и готовите спичи,
доклады и юбилеи, вы обленились,
вам неохота подумать, что люди
за пределами крепости этой страдают жестоко,
что когда-нибудь их прегрешенья
и кровавые слезы на головы ваши хлынут потоком...
Но голос его никого не вразумил, лишь
...ПОЯВИЛИСЬ
зловещие лица в проемах оконных, и ненависть растеклась по балконам…
И пророк умирает — он убит во время этой проповеди в защиту человека и прогресса, в защиту угнетенных и их будущего. Газетная хроника сообщает, что «растерзала его печенки свора голодных собак и маститых ученых».
Эти два стихотворения характеризуют жизнь испанской интеллигенции гораздо более точно и остро, чем все литературные исследования, опубликованные у вас в 50-е годы.
«Простодушные»
Среди замкнутого и эгоистического мира буржуазии с его специфическими нравами, среди «чужих» с их мелочными и смешными заботами порой встречаются и люди светлые, чистые, неспособные лгать и лицемерить: это «простодушные», к которым обращены симпатия и нежность поэта.
Мы уже упоминали некоторых из них, например, пророка, этого «честного философа на службе у собственной доброты» и — добавим — у собственного святого гнева. К ним же относятся и «одержимые» поэты, требующие мира, родины и свежего ветра.
Но есть люди и еще более простодушные. Они никогда не сумеют сформулировать тех «постулатов истины», которые проповедуют интеллигенты, подобные пророку и «одержимым» поэтам.
Одной из таких «простодушных» является «девчурка» из упомянутого выше стихотворения «Жизнь праведника». После ухода дона Клаудио она
...прослезилась,
может быть, из-за того, что с ней
случилось,
иль от счастья, или от любви, хоть не освященной богом и законом» но кристально чистой и бездонной.
Она не в состоянии полностью осознать того, что с ней происходит, не понимает и никогда не поймет объективной вины дона Клаудио перед ней и обществом. Поэтому, одеваясь, девушка
...больше уж не плачет,
весело глядит на шелковистые кредитки
и — поет. Поет! — какое чудо!
Порой у «простодушных» даже нет имени. Они настолько незаметны, что ничем не выделяются среди тех, кто погряз во лжи социальных отношений. И лишь в редкие мгновенья вспыхивают они подобно искре, подтверждая тем самым факт собственного своего существования. Так, в стихотворении «Визитеры», пока родственники и прихлебатели толпятся в доме усопшего, кто-то плачет «безутешно и самозабвенно и совсем, совсем неэстетично...». Этот некто, безымянный, затерянный в толпе визитеров, никем не замеченный в предпохоронной суете, плачет в углу, нисколько не заботясь о производимом впечатлении, плачет так, как могут плакать только дети или... простодушные.
Но не всегда надо искать простодушие, как иголку, затерявшуюся в стоге сена, в лавовой «глыбе застывшей» буржуазного общества. В трех стихотворениях — первое из них сатирическое, два других написаны в мягкой иронической манере — Гойтисоло дает нам еще три примера «простодушных».
Пример первый — «солдатик». Ему задурили голову, нахлобучили каску и внушили, что война — вещь прекрасная:
...мы все замаршируем — в каскеточке
нарядной, небесно-голубой!
И люди глянут и закричат: «Чудесная картина!
Идут солдаты в бой!» —
и, несомненно, героическая:
Картиночка что надо:
повизгивают пули, бабахают снаряды,
а мы под канонаду шагаем и поем;
и умереть мы рады,
и стать песчинкой малой,
былиночкой, репьем.
Но прекрасной война не бывает никогда, а героической и победоносной — далеко не всегда. И «солдатик», которому для поднятия духа твердили:
Вперед, вперед! Тебя подталкивают сзади отечество, культура, честь и все такое... — побежден в бою, взят в плен и с изумлением видит, как рушатся все его иллюзии. И он — абсолютно простодушный, обманутый, как «девчурка» дона Клаудио и многие другие, — ничего не понимает, ничего не в состоянии уразуметь и лишь констатирует:
И снова километры —
без родины — без всяких этих штучек,
которым нас прилежно учат.
Все это он принимает с покорностью, ибо такова участь простодушных, брошенных на произвол судьбы теми, кто злоупотребил их доверием.
Простодушны и «девочки-подростки». Их хочется приласкать и ободрить, когда они с наступлением осени дрожат и бледнеют; и минуло лето, и нет ни улыбок, ни песен, и брошена в угол смятая красная лента...
В «Промокших девочках» Гойтисоло с нежностью и иронией говорит о девочках-подростках, вступивших в ту удивительную пору жизни, когда они вот-вот станут взрослыми, а пока что полны тревоги и ожидания больших перемен. В мире все идет своим чередом, а эти
...бедняжки ежатся зябко,
бледнеют и грустят,
потому что зимой, как известно,
девочки мокнут, и коченеют,
и выглядят неинтересно.
К «простодушным» можно причислить и таких мальчиков, жизнь одного из которых — свою собственную — поэт описывает в стихотворении «Автобиография»:
Помню, мальчонкой малым был я всегда печальным, и отец, головой качая, мне говорил, бывало: — Сыночек, какая жалость, ничего из тебя не выйдет.
Мальчик, из которого «ничего не выйдет», «мокнущие и коченеющие» девочки, «солдатики», неизвестные люди, которые плачут «совсем, совсем неэстетично», девушка («Поет! — какое чудо!»), «одержимые» поэты, «честный философ на службе у собственной доброты» — все они противостоят миру, где царят могучие и великие, доны клаудио, «блудные сыновья», «визитеры», женихи и невесты, любящие друг друга «с канонической серьезностью», «меченые», «сильные женщины», «небесные» поэты, «маститые профессора» и ассистенты из «Высшего Совета Метафизических Исследований». Заметьте, речь идет не о хороших и плохих, а о слабых и сильных, о простодушных и лишенных совести.
В книге нет оценок по шкале индивидуальных абсолютов, все оценки даются с точки зрения социальных отношений.
Откуда — может возникнуть вопрос — черпает сатира свою поэтическую убедительность? Я бы сказал, что дело здесь не только в чисто внешних достоинствах стиха, не только в удачном выборе размеров и ритмов, яркости метафор («когда гордость зарылась поглубже в нору»), эпитетов («порода толстозадых») и прочих поэтических средств («плачет совсем, совсем неэстетично»).
Поясню свою мысль: «Псалмы на ветру» остались бы сатирическим произведением, если бы в книге не было тех, кого мы назвали «простодушными». Однако без них, без такого реалистического и живого контраста между простодушными и лукавыми, слабыми и сильными, сборник был бы лишь одним из ярких — но не более — образцов поэзии социальной критики. Присутствие же «простодушных» придает ему глубину, объясняет, почему те, другие, могут быть сильными, на чьей слабости основывается их гнет, почему на них ложится объективная вина, хотя порой они сами, в силу своего цинизма, а еще больше невежества, не чувствуют себя виновными.
Из этого контраста, из этого сопоставления и проистекают оригинальность «Псалмов на ветру» и поэтическая убедительность книги.
Эстетическая формула этих стихов таит в себе огромную силу воздействия — стоит поэту лишь чуть-чуть повернуть кран, и наружу мощной струей вырываются горечь и нежность, печаль и любовь, которые нас, ранят и ослепляют, обогащают наш опыт в наполняют нас свежестью жизни.
«Ясность» — третья книга стихов Хосе Агустина Гойтисоло, произведение автобиографическое, углубляющее то единое русло, по которому течет поэзия Гойтисоло. Для предыдущих своих книг поэт избрал такие несхожие формы выражения, как элегия и сатира; однако обе эти формы не что иное, как две пробы, взятые из пласта окружающей его — человека и члена общества — действительности и предложенные читателю.
Итак, «Ясность» — автобиография, и это сразу чувствуется, потому что вся книга — в строгом соответствии со своим заглавием — достоверна, полнозвучна и прозрачна, одним словом, это «ясная» книга.
Так что же это — лирическая автобиография? Самовыражение, к которому столь склонны поэты? В какой-то мере. Впрочем, с самой первой страницы, открывающейся цитатой из Антонио Мачадо, у читателя не остается ни малейшего повода для сомнений: «Не выходя за свои пределы, замечаю, что в пульсе моем бьются другие пульсы, что сердце мое участвует в хоре...». Верный этому девизу, Гойтисоло развертывает перед нами биографию, несомненно, свою, личную, неотъемлемую от его собственного «я», но спетую, рассказанную таким образом — в разрезе историческом, с сознанием своей причастности к званию человека, — что она становится явлением типическим, общественным, приобретает ценность социального свидетельства.
Нам не приходится ломать голову над какими-либо загадками, уже в первых строках поэт дает ключ к пониманию своей добровольной солидарности с миром:
Со вчерашнего дня у меня собеседник привычный —
как все, человек обычный, и он — это я самолично.
Как это далеко от чванливого, чрезмерного самоуважения поэтов символистского толка, уверенных, что уж они-то владеют всеми тайнами поэтического мастерства, что уж им-то, избранникам, чародеям и магам, покоряются все слова и звуки! Гойтисоло — в том же самом первом стихотворении — решительно отмежевывается от всякой потусторонности, от метафизики в поэзии, дает обет верности гуманизму и ни разу на протяжении всей книги не нарушает его:
Со вчерашнего дня он говорит:
твоя судьба — это вся земля,
и твой народ, и твои друзья,
и ты сам у домашнего очага.
Стихотворение, откуда взяты эти цитаты, открывает первый раздел сборника, озаглавленный «Вчера». За этим стихотворением следуют три других, построенных на образах детства; в них поэт воскрешает счастливые годы — «тот клад, который мальчиком зарыт» и который теперь, через много лет, можно было бы отыскать, «когда бы смог я вновь свой путь пройти сначала».
Детству, счастливым годам внезапно наступает конец. На испанской земле начинается гражданская война, не утихавшая три страшных года:
И рухнул внезапно сожженный воздух
и огненной шпагой вонзился в землю.
Война оставила неизгладимый след в душе поэта, и ее отголоски не раз звучат в книге — и во второй и в третьей ее частях. А стихотворение «Остается пыль» из первой части — это и воспоминание, и предостережение, ибо пыль и пепел воины до сих пор носятся в воздухе,
...осыпая память мою, и грудь и листы
той бумаги, на которой пишу...
Первую часть сборника завершают пять стихотворений, рисующих отрочество поэта: товарищей («На улице»), школу и монастырский коллеж («Мои учителя»), отход от религии («Я хотел бы»), друга («Другу»), братьев («Всегда»).
«В пути»
Кризисом отрочества завершается один период в жизни поэта и начинается другой. Вторая часть сборника, названная «В пути», рассказывает об осознании таких понятий, как родина и социальная действительность.
Я об открытии поэтического слова, которое может стать орудием труда и борьбы.
Поэт вступает в этот новый мир, пройдя через «Смутные годы» (таков заголовок первого стихотворений второй части), во время которых он едва узнает самого себя:
Я ли это — печальный и хриплый звук вне колокольного звона?..
Стихотворение «Двадцать лет». Время учебы в университете, пора приобретения новых друзей, тревожных и бурных любовных увлечений... Но эта пора богата и жизненно важными событиями: окончательно осознается собственная принадлежность к единому человеческому коллективу, во всей полноте проявляется призвание поэта.
В стихотворении «Такие слова» провозглашается поэтический манифест Гойтисоло. Молодой поэт открывает, что такие давно известные слова, как «голод, боль, ложь», в контексте жизни вдруг приобретают особый смысл, гораздо более суровый и жестокий, чем в обиходном языке: «За каждым — целый хор застрявших в горле криков». В нем нарастает возмущение против существующего положения вещей, а оно рождает новое видение мира и чувство собственной ответственности — поэта и человека — перед этим миром:
Поэзия моя! Иди,
подняв знамена,
на битву против слов таких.
Три эти стихотворения — открытая исповедь, в которой поэт говорит о том, как он представляет себе роль своей поэзии: это знамя борьбы против нищеты, боли и лжи, терзающих человечество, это стяг, поднятый во славу справедливости, радости и правды. Это исповедь поэзии гражданской, воинствующей, место которой — в рядах исторического реализма, иными словами — поэзии на службе человеческого общества, борющегося за торжество справедливости, правды и радости, потому что каждый человек имеет на них право.
Итак, перед нами поэзия, бесконечно далекая от чистого искусства, от поэзии волшебных звуков, от поэзии, проводящей границу между словом поэтическим и «речью племени», как говорил Малларме. Более того, не приемля такой поэзии, Гойтисоло в стихотворении «В кафе» высмеивает «Небесных поэтов» — как он их назвал еще в «Псалмах на ветру», — поэтов, которые по сей день считают поэзию эстетическим упражнением, словесной игрой, выражением невыразимого, скрывая за этим и явный обман, и тревогу, и собственное творческое бессилие, и плагиат, — короче говоря, повторяют старые формулы стихописания с оговоркой; что якобы нет в поэзии иной достойной традиции, кроме символистской — «классической».
Как мы отметили, во второй части сборника Гойтисоло повествует не только об открытии поэзии, но и об открытии родины, реальной, настоящей, далекой от того детского представления о ней, какое сложилось у мальчика еще до начала гражданской войны. Вторую половину второй части книги составляют четыре стихотворения, посвященные различным уголкам родной земли, а также песня, где имя той, к кому обращены эти строки — Лилиана, — повторяется не только ради звучного ассонанса со словом Испания, но и несет определенную смысловую нагрузку, еще два стихотворения, в которых говорится о связи родины с прочими странами мира, и заключительное —«Как танго». В нем поэт, окинув взглядом всю свою страну и заглянув в ее душу, спокойно и торжественно воспевает надежду:
Пускай замыкается круг, очерченный тенью черной, но продолжается жизнь, и она прекрасна, как бог ясности неомраченной.
«К жизни»
Третья, и последняя, часть «Ясности» названа «К жизни». Ее лейтмотив — осознанное решение поэта, преодолевшего кризис и открывшего для себя поэтическое слово в животрепещущую современность, посвятить и себя, и творчество свое людям, потому что и личность, и личная жизнь поэта сливаются с их жизнью.
Стихотворение, открывающее третью часть, «Не ведаю, как...» — это рассказ о том, как поэт вдруг услышал голос народа зазвучавший в его душе «подобно грому в неразберихе прочих голосов».
Поэт, услышавший этот голос, испытывает радостное чувство, словно обретая вновь старого друга, и эта радость находит выражение в стихотворении, созвучном предыдущему и названном «Встреча». Отождествление радости с чувством обретения народа, встречи с народом (встречу, конечно, надо понимать метафорически, речь идет о внезапной встрече с тем, кого все время ждешь и хорошо знаешь заочно, хотя и не знаком с ним лично) — одна из главных поэтических находок Гойтисоло. С другой стороны, эта встреча как бы обновляет все существо поэта, потому Что до сих пор жизнь его «катилась, как малая капля воды...».
После таких встреч формируется и укрепляется воля человека. В стихотворения «Бродячая Песня» Гойтисоло обращается к своим друзьям, и новым и давнишним, с призывом «постоянно бороться» и,
...подобно камню, бродячей песне подобно, быть грозным и чистым и вытерпеть все, не дрогнув.
Четкое, волевое провозглашение и утверждение задач творчества — эти мотивы вновь появляются, когда поэт излагает свою концепцию роли поэзии как свидетеля всего происходящего:
Хочу записать все то,
что вокруг происходит.
Такое точное понимание задач творчества характерно для всей поэзии и поэтики Гойтисоло, мы уже видели это на примере приведенного выше стихотворения «Такие слова». Не вызывает сомнения, что творческое кредо Гойтисоло — кредо поэта-борца.
Еще два стихотворения из третьей части книги. В них поэт не конфликтует с внешним миром. «Таким образом» и «С нами» — это две зарисовки семейной жизни, той самой, что в соответствии с творческими принципами поэта сливается с жизнью человеческого коллектива. Стихотворение «Таким образом» одно из немногих (если не единственное) представляет любовную лирику Гойтисоло. «С нами» повествует о вторжении в семью нового существа — дочери поэта.
Три последующих стихотворения как бы составляют ядро третьей части. В первом из них автор открывает секрет своего обновления: он стал по-своему честным, шагая по дороге, ведущей «к жизни», — открывает его всем тем, кто поверит ему и пойдет вместе с ним:
Если пойдешь со мною, тайну тебе открою.
В этих строках звучит эхо романсеро:
Пойдешь за мной — Спою тебе я песнь мою.
Во втором стихотворении, «Воспоминание», с новой силой оживает память о гражданской войне — лейтмотив всего творчества Гойтисоло. «Воспоминание» занимает центральное место в этом разделе и совпадает по тематике с первым сборником поэта, «Возвращение». Вокруг «Воспоминания», как вокруг оси, вращаются все стихи третьей части, это как бы минута размышлений, вслед за которой звучат итоговые мысли книги, спроецированные из прошлого на экран будущего. Эти мысли изложены в стихотворении «Рассвет» и в четырех последних стихотворениях книги.
Гойтисоло, поэт-гражданин, в то же время и поэт-горожанин, певец города, член городской общины. В стихотворении «Однажды» он дает — опять-таки в сопоставлении с прошлым, на сей раз далеким, включая в стихотворную ткань известные слова Сервантеса о Барселоне, — образ родного города, перенесенный в будущее.
Сходный поэтический прием — противопоставление прошлого и будущего, минуя безотрадное настоящее, — мы находим в двух стихотворениях, посвященных двум поэтам — Антонио Мачадо, по случаю двадцатой годовщины со дня его смерти, и Мигелю Эрнандесу, в связи с его пятидесятилетием. Вместе со стихами, посвященными памяти Федерико Гарсиа Лорки (из второй части книги), они могли бы составить «трагический триптих», воспевающий трех великих погибших поэтов.
Завершает книгу стихотворение, название которого стало заглавием этого сборника. В нем Гойтисоло говорит не только от своего имени, но и от имени всех тех, кто по той или иной причине обречен на горестное молчание:
Ты слышишь — перекрывают мой голос крики людей,
не смеющих вымолвить слова.
Его голос становится эхом «пульсов», бьющихся в его пульсе. Выбор цитаты из Мачадо в качестве эпиграфа к книге полностью оправдан; поэт неуклонно стремится влить свой голос в общий хор, присоединить его к голосам тех, кто взывает, требует, стонет:
Ради борьбы, ради каждой попытки разрушить твердыню, возведенную мраком, взываю к тебе: не померкни, освети мою жизнь и будь мне отныне спутницей, ясностью.
Л-ра: Иностранная литература. – 1975. – № 11. – С. 200-207.
Критика
