Лирика А. Д. Кантемира
Н. П. Большухина
Сатиры составили самую значительную часть его творчества, ими он, по словам В. Г. Белинского, воздвиг себе «бессмертный памятник в русской литературе», положив начало у нас сатирическому направлению — «столь важному и благодетельному» для общества.
И хотя отдельные стороны этой части наследия Кантемира затрагивались в работах отечественных исследователей, в целом его лирика до сих пор не получила должного освещения в нашей науке, не стала предметом специального исследования.
Наиболее раннее из дошедших до нас и датированных стихотворений Кантемира — «Читателю» (1726). Оно представляет собою послесловие к его же переводу «на славенороссийский язык» с французского «некоего итальянского письма, содержащего критическое описание Парижа и французов, писанного от некоего сицилианца к своему приятелю», и создано в традициях стихотворных предисловий и послесловий XVII в. Вместе с тем оно несколько выходит за рамки существовавших традиций. Кантемир в своем адресате видит прежде всего читателя-друга, человека ему равного и духовно близкого, которого не нужно завлекать, наставлять, приохочивать, как говорится, к чтению, разъясняя полезность общения с книгой, или, наоборот, просить у него снисхождения за несовершенство своего труда. И этому читателю-единомышленнику Кантемир не просто рекомендует свой «первый труд», а призывает его к сотворчеству, предполагая в нем равные знания и умения, что свидетельствовало о возникновении у нас качественно новых доверительных по своему характеру, отношений между автором — сочинителем или переводчиком — и читательской аудиторией.
Однако свою творческую деятельность Кантемир, по-видимому, начал с любовных песен, «отдавая дань модному жанру петровского времени». Мы не знаем, какие из созданных им любовных песен дошли до нас: они растворились среди многочисленных анонимных стихотворений той поры, которые сохранились в рукописных сборниках XVIII в. Но о том, что в конце 1720-х годов он такие песни писал, поэт поведал во второй редакции «Сатиры IV, О опасности сатирических сочинений. К музе своей»:
Довольно моих поют песней и девицы
Чистые, и отроки...
Среди песен, возможно принадлежащих перу Кантемира, исследователи называют «Житье-море неспокойно, а я челнок малый...», «Невелик хотя удел, но живу спокоен...», «Света лукавства и беды злые...», а также стихотворение «О жизни спокойной», которые объединяет характерная для Кантемира-лирика тема желанного душевного «покоя», «довольства малым» и одновременно ощущение непрочности, скоротечности, трагичности человеческого, бытия:
Доволен что есть; впрочем, на что затевати, Коли известная смерть всех имать пожрати «О жизни спокойной».
При этом, что очень показательна для творчества Кантемира вообще, в понятия «покой» и «довольство» поэт вкладывал особый смысл. Для него это означало не отрешенность от действительности, не отход от нее, не бегства от треволнений мира. Напротив, быть в «покое» и «довольстве» для поэта равносильно жить и трудиться честно, в ладах с нравственными законами, со своей совестью. Только честный труд и чистая совесть, считал поэт, приносят человеку душевный покой и «довольство».
Здесь Кантемир во многом следовал этическому идеалу римского философа и поэта Сенеки, которого он глубоко почитал. «Вот что, — говорил Сенека, — я полагаю должна делать добродетель и тот, кто ей привержен: если фортуна возьмет верх и пресечет возможность действовать, пусть он не тотчас же бежит, повернувшись тылом и бросив оружие, в поисках укрытия, как будто есть место, куда не доберется погоня фортуны, — нет, пусть он берет на себя меньше обязанностей и с выбором отыщет нечто такое, чем может быть полезен государству».
Как бы развивая эти мысли, Кантемир в «Письмах о природе и человеке» заметил: «...не сия ли самая добродетель чинит вам спокойство и внутреннюю радость? не она ли утешает вас в печалях и напастях, от злости на добродетель возстающих? — она, конечно, первое и твердое основание человеческого счастия; пускай весь мир будет на тебя гневлив, но ты и без счастия довольно счастлив; довольно счастия человеку, и весьма довольно, когда совесть его ничем не упрекает, когда жизнь его течет источником истинныя добродетели!»
Но чтобы «научиться прямым путем истинныя добродетели ходити», нужно «познать самого себя». И Кантемир пишет: «...Я вам хотел сказать, что не для неудачи моей в светской жизни, воздвигнув роптание на род человеческий, во уединенное житие переселился...» Он понял свое призвание писателя: «...и буду все писати, что буду слышать и видеть, хотя тем пусть остается память в свете, что я свой век везде для всех трудился».
Не случайно поэтому одной из основных в творчестве Кантемира становится проблема нравственной ценности человека. Новый критерий оценки человека, выдвинутый Петровской эпохой, был принят поэтом: «В уединении живем только про себя, кто хочет своим сродникам или приятелям быть полезен, должен отложить уединение и жить в сообществе с людьми». Активная жизненная позиция была характерна для Кантемира. Это он доказал своими сатирами, об этом свидетельствует и его лирика:
Не умею, весь сожмясь, низко поклониться
И, не знав кого в глаза, дружбою божиться,
Не умею тем сыскать,
Чтоб обманом приласкать
Для корысти лишь одной — после хоть не знаться.
Мне несносна жизнь сия, бегу, не прельщаюсь...
«Невелик хотя удел...».
Здесь звучат протест против такого уклада жизни, где все построено на угодничестве, лести, корысти, обмане, лукавстве, сделках со своей совестью, и вместе с тем страстная мечта о «тихих и честных» трудах, о том, чтобы в мире господствовали красота и доброта — основополагающие, как он писал в стихотворении «О жизни спокойной», начала жизни, человеческого бытия.
В русле традиции русской и западноевропейской поэзии XVII в. Кантемир обращается и к эпиграмме. В те времена эпиграммой называли вообще любое «краткое стихотворение, указывающее на какой-либо предмет, лицо, на отдельный поступок или на многие деяния либо просто, либо с присоединением остроумного вывода из описания». В такого рода стихотворениях «либо излагается какой-либо факт, либо высказывается похвала или порицание чему-либо: обвинение, осуждение, убеждение, разубеждение», а затем «делается... остроумный вывод».
Эпиграммы Кантемира представляют и «изложение какого-либо факта» — «Автор о себе» (три эпиграммы), и указание на «лицо» — «На Эзопа», и указание «на предмет» — «К читателю сатир». Но большинство из них все же содержит «порицание» и «осуждение», являясь сатирическими по своему характеру произведениями: «На самолюбца», «На икону святого Петра», «На старуху Лиду», «О прихотливом женихе», «На Леандра, любителя часов», «На гордого нового дворянина»:
Кольнул тя? молчи, ибо тя не именую;
Воплишь? Не я — ты выдал свою злобу злую
«Сатирик к читателю».
Из эпиграмм Кантемира лишь три, составляющие цикл «Автор о себе», можно отнести к собственно лирическим произведениям:
Аще и росски пищу, не росска есмь рода;
Не из подлых родиться дала мне природа.
Трудов, бед житье мое исполнено было,
Ища лучшего, добро, бывше в руках, сплыло.
Отца, матерь погребох в отрочески лета,
Хоть могу быть не отец, житель бедный света.
Здесь уже явно преобладает автобиографический, личностный, лирический по своей сущности элемент. Правда, попытка выразить себя у Кантемира в данном случае пока еще не выходит за пределы «эпиграмматизма» XVII в. Личность еще не раскрывается изнутри, а описывается как бы извне, в своих внешних, социальных проявлениях. Но внимание к своему «я», пусть выраженное даже таким образом, говорило о настойчивом стремлении поэта к лирической форме художественного отражения действительности, причем в разных жанрах, а не только в виде любовной песни.
О том же говорит и характерная для стихотворных писем Кантемира тональность — доверительная, раздумчивая, по-своему задушевная и трогательная.
Его «Письмо I. К князю Никите Юрьевичу Трубецкому» — это фактически первый опыт дружеского послания, которыми будет так богата русская лирика конца XVIII-XIX в., но которых еще не знала отечественная поэзия XVII — начала XVIII в. Рифмованные записки и письма Кариона Истомина и Димитрия Ростовского, например, не являются в строгом смысле стихотворными дружескими посланиями, хотя хронологически им предшествуют и генетически с ними связаны. И в этом отношении Кантемир открывал новую страницу в истории нашей поэзии. Обращаясь к Никите Трубецкому, он писал:
Сколько отрады сулят твои нравы
Честны и тихи! Сколько твоя чиста
Совесть сулит тем, коих утесняя
Нападок, нужда и ябед наветы,
С зарею вставши, печально зевая,
Слепой девицы ждут косны ответы!
В общей я пользе собственную чаю...
Адресату своего первого «Письма» поэт поведал о том, чем он жил, на что надеялся, о чем мечтал и мучительно размышлял. Во втором «Письме» он обращается «К стихам своим», затрагивая вопрос о назначении поэта и поэзии, начиная, таким образом, разработку одной из значительных тем русской лирики нового времени. Доверительная интонация этого письма окрашена в грустные тона, и не случайно: Кантемир говорит о горькой судьбе поэта, лишенного своего читателя:
Скучен вам, стихи мои, ящик, десять целых
Где вы лет тоскуете в тени за ключами!
Жадно воли просите, льстите себя сами,
Что примет весело вас всяк, гостей веселых,
И взлюбит, свою ища пользу и забаву,
Что многу и вам и мне достанете славу.
Но как нужен поэту читатель! Кантемир ясно осознает цену читательской популярности, читательского понимания:
Пока в вас цвет новости лестной не увянет,
Народ, всегда к новости лаком, честь нас станет...
При этом он понимает, что лишь «умным понравится голой правды сила» его стихов, а «больша часть чтецов» осудит поэта, называя его произведения «бесстройным злословием». Другие же скажут, что «стихи писать всегда дело безрассудно», третьи обвинят автора в том, что «древних окрал творцов», и, наконец, забытым его стихам дойдет «рок обвертеть собой иль икру, иль сало». Но как ни горько для поэта сознание всего этого, как ни ясно он видит возможную судьбу своих стихов, он, тем не менее, готов «отпустить» их на волю и как бы благословляет их:
...В речах вы признайте
Последних моих любовь к вам мою. Прощайте.
В этом «Письме» просматриваются и другие темы, популярные в поэзии последующего времени: поэт и толпа, поэт и гражданин и т. п. Но главной и в «Письмах» Кантемира, и в других его стихотворениях выступает тема выбора человеком жизненного пути — выбора, нравственного в своей основе.
До него в силлабической поэзии было много стихотворений, посвященных нравственной проблематике. Но то было утверждение общих принципов христианской морали. Симеон Полоцкий, например, выступал в роли учителя, проповедника, но сам как личность оставался в тени. Его авторское отношение выражалось лишь в эмоциональных откликах на нарушение этих принципов другими людьми. Лирика начала XVIII в. уже знала тему свободы, «воли дражайшей». Но это была в основном свобода чувства «частного человека» в любовной лирике и гражданина — в панегирической. Кантемир же заговорил о свободе нравственного самоопределения, о праве личности делать нравственный выбор и утверждать моральные принципы, не согласующиеся с нормами поведения большинства.
Наиболее четко это прослеживается в переложенных им двух псалмах — 36-м и 72-м. Поэт в целом близок к текстам псалмов, но даже небольшие их изменения вносят такие акценты, которые существенно корректируют их содержание. 36-й псалом состоит из нравственных императивов. Основная его мысль — не делай зла, иначе будешь наказан, делай добро — и будешь награжден. У Кантемира же в переложении появляется фраза: «А ты как начал, так твори благое». Человек сам выбрал путь — творить добро, и его необходимо поддержать, убедить в верности этого шага. Так появляются развернутые картины счастливой жизни «добрых» людей, которых нет в псалме:
Да на сей земли время не малое
Даст ти в богатстве бог земном пожити
И чад любимых на ней населити.
Однако поэт не только стремится поддержать доброго, но и пытается убедить злого изменить свое поведение:
Того ради перестань, иже творишь злое,
И начни за то творити благое...
(В тексте псалма: «...уклоняйся зла и делай добро»). Но самое главное — поэт изменил тон псалма, вместо афористичного и холодного в переложении слышится ласковый, увещевающий, сочувственный голос поэта-наставника.
Если смысл переложения этого псалма сводился к убеждению читателя в том, что добрым быть «выгодно», что доброго ждет счастье уже здесь, на земле, то тема переложения 72-го псалма — это сомнения и колебания человека перед выбором своего жизненного пути, и хотя конечная справедливость все же торжествует, ее торжество лирический герой увидел только, когда
...обратил ум свой в светила Твоя, боже!
И тамо узрел конец сих, славных
В счастья цвете,
Коя премена ждет их, злонравных,
На сем свете.
И се ты, боже, сих гордых роги
Сокрушаешь,
Их славу и честь смирным под ноги
Повергаешь...
Бог как олицетворение высшей справедливости, бог как воплощение разумного устройства вселенной — в иных отношениях он не интересует Кантемира, а религиозной обрядностью и «чернецами», как сам он об этом говорит в письме к сестре, он «гнушается». И поэтому не случайно в творчестве поэта нет переложений псалмов, связанных с другими темами. Диктует нравственные законы и вершит высшую справедливость в псалмах бог, но для Кантемира, человека эпохи Просвещения, этика уже в значительной степени отделилась от религии и воплотилась в высоком нравственном Законе, существовавшем как бы извечно и изначально и данном человеку самой природой.
В «Песне II. О надежде на бога» Кантемир пишет не столько об этой надежде, сколько о том нравственном Законе, которому должен человек следовать в жизни. Обращаясь к своему другу, он призывает его:
...Ты голос закона,
В сердцах природа что от век вложила
И бог во плоти подтвердил, внушая,
Что честно, благо, — пусть того лишь сила
Тобой владеет, злости убегая.
О собственном же благополучии он предлагает не заботиться: «О прочем помысл отцу всемогущу оставь», — внушая тем самым мысль о бескорыстном служении добру. Но есть люди, попирающие вечный нравственный Закон, «законоломцы», как называет их Кантемир, и он стремится раскрыть их злую сущность, предостеречь от них других людей, зовет на их голову погибель, вовсе не следуя христианскому принципу «возлюби врага своего». Об этом его «Песнь III. На злобного человека».
Образ талантливого, умного, но беспринципного и безнравственного человека уже давно привлекал внимание Кантемира. Его обличению целиком посвящена сатира «На Зоила», автором которой исследователи считают Кантемира. Под условным традиционным именем Зоила появляется образ такого человека и в «Сатире III. О различии страстей человеческих. К архиепископу Новгородскому». Но в лирической «Песне III» он получает гораздо большую законченность и обобщенность: это как бы итог долгих размышлений поэта над психологической и социальной природой данного человеческого типа. Здесь появляется некий «муж» вообще, принадлежащий к числу «законоломцев», и адресат Кантемира теперь не Зоил, а «друзья», и не конкретные, а просто близкие поэту по духу люди, соблюдающие нравственный Закон. Именно к ним обращается Кантемир с предостережением:
Того вы мужа, что приятна зрите
Лицом, что в сладких словах, клянясь небом,
Дружбу сулит вам, вы, друзья, бегите! —
Яд под мягким хлебом.
По-новому представлены и ситуации, в которых действует некий «муж». Их обычность, типичность подчеркнуты настоящим «длительным» временем глаголов. А их разнообразие, легко сводимое к злой и эгоистической сути героя, выражено стансовой формой «Песни»:
Помочи в нуждах от него не ждите:
Одному только он себе радеет;
Обязать службой себе не ищите:
Забывать умеет.
Что у другого в руках ни увидит,
Лишно чрезмерно в руках тех быть чает
И неспокойным сердцем то завидит:
Все себе желает...
И заключительный вывод стихотворения также отличается большей, по сравнению с сатирами, радикальностью. Если в сатире «На Зоила» Кантемир предлагал Зоилу «одуматься» и изменить свое поведение и, кроме того, высказывал собственные сомнения по поводу избранного им пути сатирика, то в «Песне III» Кантемир прямо выражает свое отношение к безнравственным людям. И призывая «погибель» на головы «законоломцев», он говорит от лица всех, кто соблюдает нравственный Закон, утверждая, что гибель «злобного человека» принесет радость всем людям:
О царю небес! Иже управляешь
Тварь всю, твоими созданну руками,
Почто в нем наши язвы продолжаешь?
Просим со слезами —
Пусти нань быстры с облак твои стрелы,
Законоломцам скованны в погибель,
И человеческ радостен род целый
Узрит его гибель.
«Составлял» он и басни «в подражение Езоповым». И хотя это жанр не столько лирической, сколько дидактической поэзии, мы обратили на него внимание, чтобы подчеркнуть широту и многообразие творческих исканий одного из наших первых поэтов-лириков XVIII в.
Л-ра: Филологические науки. – 1985. – № 5. – С. 22-26.
Критика
