Вдохновенное мастерство
И. Гринберг
Вспомним, что книги Катаева вместили грозовой девятьсот пятый год и созидательную энергию первой пятилетки, героику гражданской войны и величие подвигов, совершенных бойцами войны Отечественной, напряжение будничных забот и высоту нравственных исканий, значительность повседневного трудового процесса и отвагу творческих прозрений.
Сюжеты, избираемые писателем, разворачиваются на улицах Москвы и на строительных площадках Магнитки, на русских, украинских, молдавских просторах и на берегу Черного моря, в рабочих кварталах Парижа и в подмосковных лесах.
А герои Катаева! Кого только не увидишь в их многоликом ряду! Здесь и бетонщики с горы Магнитной, и всемирно известные писатели, и одесские мальчики Петя и Гаврик, и матрос-потемкинец Родион Жуков, и студенты московских вузов, и артиллерист Семен Котко... Встреченные на дорогах жизни единомышленники и антагонисты, друзья и противники, зрелые, многоопытные работники и неоперившиеся юнцы, лишь приобщающиеся к большим делам времени, — стали действующими лицами произведений Катаева. Рассказывая о них с увлечением, передавая, обрисовывая их переживания, поступки, раздумья, стремления, проникая в умы и сердца современников, писатель вместе с тем делится своими представлениями о действительности, о смысле человеческого существования, о художнике и о его месте в общенародных трудах.
И опять-таки можно дивиться щедрости образных решений, выдвигаемых Катаевым. В его творчестве просто и искусно сочетаются, питают и поддерживают друг друга романтическое беспокойство и трезвая наблюдательность, кристальная прозрачность и аналитическая многослойность изложения, глубокая нежность и сатирическая злость оценок. Порою, кажется, трудно поверить, что все это написано одной и той же рукою.
Тут и понимаешь, что именно верность благородным и справедливым принципам, усвоенным смолоду, причастность к тревогам, стремлениям, мечтам эпохи и позволили Валентину Катаеву так же, как и его коллегам-сверстникам и писателям последующих поколений, добиваться свободы, естественности, яркости образного раскрытия жизни, владеть словом пластично и властно.
С течением лет у тех, кто жил деятельно и увлеченно, все чаще возникает потребность взвесить пережитое и познанное, осмыслить свою судьбу и деятельность. […]
Несмотря на свою молодость, писатель, как и его многие ровесники, был участником первой мировой войны, узнал, жестокость ничем не оправдываемого массового человекоистребления. Организованное империализмом, оно оставило неизгладимо тяжкий след в душах тех юношей западных стран, которые не остались на поле боя и продолжали жить, опустошенные и надломленные, потерявшие себя...
[…]
Начиная с первых литературных опытов и по нынешнюю пору Валентин Катаев неутомимо ищет, добывает свежие, точные, объемные речения, приближающие к читателю изображаемый мир, освещающие и миниатюрные предметы, и исполинские явления исторического масштаба. Это совмещение микронаблюдений и макрохарактеристик требует от писателя предельной остроты зрения и ясности сознания, вновь и вновь обновляемого умения соотносить, сопрягать большие и малые величины, «складывать» из различнейших деталей образы времени, картины жизни.
Мы, безусловно, имели в виду не простое, механистическое накопление фактов, безжизненных предметов. Нет, вещи сами по себе, их описание, копирование всегда были чужды Катаеву. В одном из своих рассказов он вывел алчную и тупую Шурку, поклонявшуюся одеялам, полотенцам, коврикам, зеркалам и принесшую в жертву своей пошлой страстишке все человеческое, вплоть до здоровья, а затем и жизни собственного мужа. Писатель отлично знает, что такое «обожествление вещей» не приносит ничего доброго не только в житейском обиходе, но и в художественном творчестве. И, оттачивая свою наблюдательность, добиваясь наибольшей пластичности изображения, он настойчиво распознает в любом предмете стоящие за ним человеческие отношения, потребности, помыслы, чувства.
Завершая свой роман «Время, вперед!» (Катаев назвал его «хроникой», должно быть, стремясь подчеркнуть достоверность повествования), автор становится как бы в один ряд со своими героями, чтобы сказать, как порой малый штрих способен оттенить пафос быстротекущей действительности.
[…]
И далее писатель называет приметы великого времени, сопутствовавшие, принадлежавшие преобразователям мира, строителям нового общества. Сутью, смыслом, движущей силой произведений Катаева были и остаются человеческие характеры и взаимосвязи. А изображение «предметов», воспроизводимых Катаевым во всей полноте их цветовых, звуковых, осязаемых особенностей, хотя и приобретает порой самоцельное значение, по преимуществу призвано как бы уплотнить повествование, сообщить ему дополнительную рельефность.
Так написаны и книги Валентина Катаева, действие которых происходит в Одессе. Родной город писателя предстает перед нами не только веселым, мирным, приветливым, но и грозным, гордым, отважным. Его обитатели умеют не только острить, мечтать, работать до упаду, но и сражаться, быть безжалостными к врагам Отечества. Познакомившись с двумя парнишками, Петей и Гавриком, что по мере своих слабых сил помогали старшим — бойцам первой русской революции, — так естественно видеть десятилетия спустя Петра Васильевича Бачей и Гавриила Семеновича Черноиваненко в одесском подполье борющимися с гитлеровскими захватчиками. Герои изменились, выросли и вместе с тем в главном, основном остались теми же — преданными сыновьями родной земли, и многое, к чему они стремились, о чем мечтали, стало уже реальностью, которую надо утверждать и совершенствовать.
[…]
В своих произведениях шестидесятых-семидесятых годов Валентин Катаев, кажется, с еще большей решительностью подвергает взаимной проверке подчас далеко отстоящие события, годы, человеческие судьбы. Внимательный читатель различит в этом четкую последовательность замысла. Хронологические смещения, введение сказочных, мифологических мотивов нередко дают возможность рассказчику резче, отчетливее высветить связи характеров и явлений, способствуют осмыслению отдельных закономерностей.
В «Святом колодце», открывшем этот ряд произведений, сатирический гротеск соседствует с идиллическими пассажами, лирические излияния — с документальными данными, строго достоверные характеристики — с бурными взлетами фантазии.
В «Траве забвенья» (кстати сказать, начатой с отточия, быть может, для того, чтобы подчеркнуть непосредственность общения с читателем) сквозь годы и события проходят образы Маяковского, Бунина и еще «девочки с дачи Ковалевского» — «девушки из совпартшколы». Вспоминая о встречах, во многом определивших его судьбу, Катаев пишет: «У них у обоих учился я видеть мир — у Бунина и у Маяковского. Но мир то был разный». К сказанному можно добавить, что учился молодой человек и у своей героини, ставшей для него воплощением революционного пафоса.
Пройдет еще немного времени, и в книге, затейливо названной «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона», Валентин Катаев покажет, как вроде бы разрозненные, «разбитые» воспоминания могут и должны быть собраны воедино, чтобы раскрыть движение времени, становление характера. Писатель словно приобщает читателей к своему напряженному труду — объединению отдельных воспоминаний в целостную и динамичную картину. Отметим: малейшее пренебрежение к связному, целостному постижению жизни — а это имело место в отдельных произведениях В. Катаева — оборачивается и ослаблением нравственного смысла повествования, снижением его духовной энергии. Поучительность подобных опытов очевидна. И писатель, судя по всему, сделал необходимые выводы.
Уверенно сближает Катаев различные пласты времени в недавно вышедшей книге «Кладбище в Скулянах». Это своего рода «фамильная хроника», потому что здесь идет речь о ближайших предках писателя, но вместе с тем хроникальность приглушена настойчивым, последовательным раскрытием сквозной темы — темы воинской доблести, дисциплины, строгого исполнения долга. И в этот же период, как бы для того, чтобы напомнить о широте возможностей и средств прозы, Катаевым написана «Фиалка» — небольшой по объему, но емкий по содержанию рассказ, проникнутый поэзией революционного творчества, живым воздухом действительности.
[…]
Л-ра: Москва. – 1977. – № 1. – С. 206-208.
Критика
