Тема народа в историческом произведении
А. В. Кукаркин
Последователями, вернее эпигонами, Лажечникова и М. Н. Загоскинабыли Мордовцев, Всеволод Соловьев, Салиас, Самарин. Единственным достоинством созданных ими бесчисленных томов «исторических» романов была занимательность. История для этих писателей являлась прежде всего богатейшим и неисчерпаемым источником тем и сюжетов. Вся эта второсортная литература создавалась по одному и тому же образцу и шаблону, установленному еще в начале столетия Загоскиным и Лажечниковым. Возможно даже, что тот же Данилевский в своих исторических произведениях был также не свободен от некоторого влияния «русского Вальтера Скотта».
Чем же объяснялась былая популярность Лажечникова и в чем заключалась причина успеха его романов? Нам кажется, что в первую очередь удачным появлением их во времени. С одной стороны, они отвечали повышенному уже в 30-х годах прошлого века интересу к истории, а с другой — соответствовали своим восторженным национализмом настроению, царившему в «высшем» обществе после победоносной эпопеи 1812-1815 годов.
Весьма сочувственно отнеслись к произведениям Лажечникова Пушкин и Белинский. Оба они чрезвычайно высоко ценили Вальтера Скотта и внимательно следили за развитием жанра исторического романа. Вполне понятны их положительные, иногда даже восторженные отзывы о Лажечникове как об одном из первых русских писателей, почти целиком посвятившем свое творчество исторической тематике. В этом смысле Белинский и говорил о «Ледяном доме», что этот роман был «истинным подарком русской публике», «одним из самых замечательных явлений в русской литературе».
Не менее тепло отозвался на появление «Ледяного дома» и Пушкин в своем письме к И. И. Лажечникову: «Позвольте, милостивый государь, благодарить вас теперь за прекрасные романы, которые все мы прочли с такой жадностию и с таким наслаждением. Может быть, в художественном отношении Ледяной дом и выше Последнего Новика, но истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; но поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык».
Действительно, некоторые главы романа («Ледяная статуя», «Родины козы», «Ледяной дом») ознаменованы, по выражению Белинского, «печатью истинного дарования» и дышат «живою, неподдельною теплотою». Однако, несмотря на это, Белинский, расходясь с мнением Пушкина, вынужден был все же признать, что «Ледяной дом» произведение «не бессмертное».
Романы Лажечникова не только оказались не бессмертными, но уже в 40-50-х годах значительно потеряли в своей притягательности, а в 60-х годах критик Аполлон Григорьев говорил о «допотопном значении Лажечникова», о том, что его произведения являются «омертвелыми пластами» русской литературы. Уже к тому времени романы Лажечникова становятся все больше книгами «для юношества».
Несмотря на свою некоторую восторженность и крайнюю лаконичность, отзыв Пушкина содержал в себе тяжкое обвинение в искажении истории и указание на неправильное изображение не только Волынского, но и Бирона и поэта Тредиаковского. Первые же два персонажа являются центральными образами всего романа.
Но самый существенный порок произведения заключается в другом — в почти полнейшем игнорировании здесь писателем народных масс. Упрек этот Лажечниковым вполне заслужен. Воссоздаваемое в книге время мрачного царствования Анны Иоанновны, торжество темных сил феодальной реакции, деятельность временщика-крепостника Бирона, управлявшего страной как своим поместьем, то есть стремившегося выжать из народа последние его соки, сами исторические факты, как-то: кровавая свадьба шутов в ледяном доме, мучительная казнь украинских ходоков обливанием студеной водой на жестоком морозе, гнет и издевательства бироновских приспешников над нерусскими народностями — все это, казалось бы, должно было поставить в центр внимания художника жизнь именно этих закрепощенных и угнетенных масс. У Лажечникова же, несмотря на его стремление нарисовать более или менее всестороннюю картину эпохи, народ находится на заднем плане, играет в происходящих событиях крайне незначительную роль и образует собой, скорее, как бы декоративный фон великосветской петербургской жизни. «Получилось» у него это далеко не случайно, ибо такой подход к истории и подобная интерпретация исторического материала целиком отвечают замыслу и заданию автора, основной идее, направленности всего произведения.
Миссия исторического романиста, писал как-то Лажечников, заключается в том, чтобы выбрать самые блестящие, самые занимательные события, которые вяжутся с главным лицом его рассказа. В соответствии с этими своими взглядами на обязанности исторического романиста он и построил свой роман «Ледяной дом».
Все действие здесь развивается по двум, слабо и неубедительно связанным друг с другом, параллельным сюжетным линиям — политической и любовной. Главным героем в обоих случаях выступает «исключительная» личность — кабинет-министр Анны Иоанновны Артемий Петрович Волынский.
Нет нужды излагать содержание романа. История ожесточенной борьбы Волынского с Бироном за власть достаточно известна. Здесь важно только отметить, что, выступая против «бироновщины», Волынский не собирался что-либо изменить в существе власти и стремился лишь к более широкому привлечению дворянства к управлению государством.
Совершенно иную трактовку деятельности и внутреннего облика Волынского дает Лажечников. Образ его идеализирован в романе до предела, а известный националистический момент в его взглядах сильно преувеличен и изображается в духе русского патриотизма посленаполеоновских времен. Волынский у Лажечникова не только тонкий политик, государственный деятель, но и цельный, высокоидейный человек, пламенный патриот, превыше всего ставящий счастье родной страны и готовый отдать за нее свою жизнь.
Когда читаешь строки, где дается характеристика Волынского, то забываешь о времени действия и представляешь перед собой скорее какого-либо деятеля Отечественной войны 1812 года, чем кабинет-министра Анны Иоанновны. Грубая модернизация и искажение образа Волынского здесь совершенно очевидны. Исторический Волынский в действительности далеко не был таким народным героем и борцом с тиранами ради бескорыстной любви к отечеству, каким он изображается у Лажечникова. Это был обычный для той эпохи помещик-крепостник, который, несмотря на свои сравнительно более прогрессивные политические убеждения, мало чем отличался в этом отношении от того же герцога Бирона.
И тут становится понятным, почему именно народным массам уделено в романе незначительное внимание. Ведь в противном случае истинная сущность Волынского неминуемо всплыла бы наверх, а это помешало бы писателю создать вокруг него ореол пламенного патриота и «святого» мученика, сделало бы невозможным возведение его на недосягаемый пьедестал образца «любви к отечеству священной».
Любопытно отметить, что Волынский, этот «народный герой», борется в романе Лажечникова не против тиранства вообще, а лишь против тиранства чужеземных слуг самодержавия. Он противопоставляется одному только немцу Бирону, особа же царицы остается неприкосновенной. О «верноподданнических» чувствах писателя говорит, впрочем, достаточно красноречиво то обстоятельство, что в историческом романе о временах Анны Иоанновны он ухитрился вставить комплимент по адресу... Николая I: «Петр, Екатерина и... (умолчим: он жив — живым хвала столько похожа на лесть) пошли бы навстречу беде. Так делают великие духом; но Анна Иоанновна была больная женщина, и любимец ее умел пользоваться ее немощами»
О том, что образ Анны Иоанновны у Лажечникова не соответствует исторической действительности, о том, что автор пытается лишь всячески ее оправдать, говорить не приходится. Но и образы других действующих лиц «Ледяного дома» сильно искажены. Примером исторически неверного подхода могут послужить образы Тредиаковского и Бирона. Последний выводится в книге в качестве мрачного злодея, низкого интригана. Иезуитская хитрость, кровавая жестокость — вот основные черты, отличающие этого немца, ненавидящего все русское.
С такой прямолинейной и односторонней трактовкой образа Бирона, как мы говорили выше, не согласился еще Пушкин. Что же касается Тредиаковского, то Пушкин попросту возмутился автором, приписавшим этому поэту самые отвратительные и низкие качества. В своем письме к Лажечникову он указывал, что создатель «Ледяного дома» попросту оскорбляет человека, «достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей».
Роману Лажечникова была предпослана квалифицированная вступительная статья М. Нечкиной. Правильно указав на некоторые дефекты произведения и отметив, что «в самой манере изложения Лажечникова и в направленности его мысли чувствуется ориентировка на читателя-дворянина, прочно и крепко принадлежащего к «приличному» и «воспитанному обществу», она в дальнейшем, противореча себе, попыталась доказать целесообразность издания «Ледяного дома» в серии исторических романов. Аргументация ее сводится, по существу, к тому, что у Лажечникова встречаются прогрессивные идеи, созвучные зачастую идеям декабристов. Но «осколочный» либерализм Лажечникова ни в какой мере не решает, конечно, вопроса об идейной и познавательной ценности «Ледяного дома».
Представляют полемический интерес взгляды М. Нечкиной на жанр исторического романа. Так, она объясняет «историческую неточность» Лажечникова тем обстоятельством, что «Ледяной дом» является произведением политически злободневным. Здесь «читатель находил ответы, — пишет она, — на злободневные политические вопросы 30-х годов и в резком осуждении временщика-злодея Бирона и в патриотических речах Волынского. Ясно поэтому, что ткань «Ледяного дома» очень сложна. Это один из первых русских исторических романов, в некоторых образах довольно близко воспроизводящий эпоху Анны Иоанновны. В то же время это и произведение, отразившее в себе черты именно 30-х годов XIX века и в силу этого во многом далеко отступившее от исторической истины. Иначе, конечно, и быть не могло».
М. Нечкина считает, очевидно, что обычно писатель, обращающийся в своем творчестве к историческому прошлому, не стремится осветить какие-либо животрепещущие проблемы современности. В противном случае это неизбежно должно привести его к искажению истории.
Рассуждение это вряд ли можно признать правильным. Каждый исторический романист обращается к прошлому именно в связи с определенными волнующими его современников вопросами и всегда стремится как-то идейно актуализировать исторический материал. Историческую жизнь народа он показывает в живом контакте с современностью, в активном к ней отношении. И тенденция эта совсем не обязательно приводит писателя к отступлениям от исторических данных, к искажению исторической действительности. Творчество большинства мастеров исторического романа XIX и XX века — наглядный тому пример. Разве «Война и мир» Толстого или, скажем, «93-й год» Гюго не затрагивали целый ряд злободневных для своего времени вопросов? Только полнейшее отсутствие исторического чутья может привести писателя к изображению событий прошлого вне всякой реальной исторической перспективы.
Еще Гегель в своих «Лекциях по эстетике» отмечал, что уход в прошлое для писателя означает не отрыв от реальности и современности, а всегда лишь стремление решать вопросы, волнующие его современников. «Художник, однако, принадлежит своему собственному времени... разделяет его взгляды и представления, — говорил Гегель. — ...Творит для публики и, в первую очередь, для своего народа и своей эпохи, которые имеют право требовать, чтобы художественное произведение было народу понятно и близко». Согласно Гегелю, всякое изображение отдаленной эпохи приводит к аберрации конкретного и исторического; возможно и прямое искажение фактов, однако анахронизмы бывают двоякого рода — недопустимые, или «неестественные», и допустимые, или «необходимые». К первому типу он относил нарушение исторической достоверности обстановки, ко второму — те преобразования (а также способы выражения), которые нужны для выявления истинной объективности.
Л-ра: Эстетика и жизнь. – 1971. – Вып. 1. – С. 399-405.
Критика
