Образ «Мирового Древа» в лирике Константина Бальмонта

С.А. Щербаков, зав. каф. языковой подготовки МГУЛ, канд. филол. наук.

В русской поэзии к образу Мирового Дре­ва чаще других обращался Константин Бальмонт, в чьем творчестве вообще комби­нировались «все мыслимые мифологические, фольклорные, архаико-античные, экзотически-внеевропейские и другие мотивы»[1]. Синкретическое начало поэзии К.Д. Баль­монта не однажды попадало в фокус иссле­довательского внимания. Исследователь Л.А. Соколова подчеркнула многогранность соот­ношений поэтом родного и вселенского: «В использовании мифологических образов сла­вянского мира лирика К.Бальмонта отражает глубинную связь национального с мировым. Одним из ключевых выступает образ Миро­вого Древа, воплощающий универсальную концепцию мира и реализующийся в различ­ных вариантах и трансформациях»[2].

Выделим стихотворение «Славянское Древо» (книга «Жар-птица», 1907). Древо это «Корнями гнездится глубоко, / Вершиною восходит высоко...» [3]. Хорошо знакомый с мифологическими представлениями о «Мировом древе», поэт далее уточняет, что оно «Корнями гнездится глубоко в земле и в бес­смертном подземном огне.» (346). Но затем придает ему черты «индивидуально-славян­ские»: оно «знает веселье / И знает печаль / И, от моря до моря раскинув свои ожерелья, / Колыбельно поет над умом / и уводит мечтание в даль» (347). Перед нами как бы древес­ное воплощение соборной славянской души, питающее своими плодотворными соками творческое вдохновение автора.

Будучи включенным в цикл «Тени бо­гов светлоглазых», стихотворение «Славянс­кое Древо», по сути, и само является циклом, состоящим из шести ритмически неоднород­ных частей, тематически дополняющих друг друга. В первой части (цитированной выше) дается общее представление об этом древе, во второй 一 перечисляются его конкретные проявления в разных кустарниках и деревь­ях: «Девически вспыхнет красивой калиной, / На кладбище горькой зажжется рябиной, / Взнесется упорно, как дуб вековой» (347). Всего на восемнадцать строк второй части приходится пятнадцать (!) пород деревьев, и каждой дается краткая, но дендрологически точная характеристика. Так, «лапчатая зелень ели» соотносится со своеобразной формой ее кроны; «липа июльская», которая «ум затума­нит» многое, рассказывает об особенностях своего цветения, «резьба изумрудного клена» иллюстрирует строение его листьев и т.д.

Третья часть стихотворения посвя­щена языческому празднику весны, в кото­ром наряду с березой и ивой задействованы мифологические персонажи: русалка, Лель, веснянка. Поэтический голос здесь обращен к обезличенному певцу-славянину (книга «Жар-птица» имеет подзаголовок «Свирель славянина»), наследнику Леля, под которым, возможно, подразумевается и сам лиричес­кий герой (348). Но и собственно Древо, воз­ле которого «есть кусты и есть цветки», здесь присутствует. Оно, как ему и положено по статусу, является всеобъемлющей осью, свя­зующей, кроме всего прочего, прошедшее с настоящим.

В четвертой и пятой частях речь идет об упомянутых в третьей части «кустах» и «цветках» (травянистых растениях). «У нас в полях есть нежный лен / И люб-трава цветет» (348). Ряд перечисляемых растений доволь­но обширен. «У нас есть» папороть-цветок, перелет-трава, василек, подорожник, дремб, ландыш-первоцвет, ромашка, кашка, плакун-трава, жасмин, и «сну подобные цветы, / Что безымянны, как мечты.» (349), и водяные лилии. Сами эти названия, среди которых преобладают народные, свидетельствуют о серьезном увлечении Бальмонта фольклором. А еще «возле Древа» «нет цветов, где злость и тьма, / И мандрагоры нет. / Нет тяжких какту­сов, агав, / Цветов, глядящих, как удав, / Кош­маров естества» (348). Последняя сентенция, явно намекающая на многочисленные путе­шествия поэта, при всей ее субъективнос­ти, не лишена объективного начала: русская природа, действительно, гораздо меньше со­здала ядовитых, колючих, плотоядных и т.д. растений, чем природа стран экзотических. Присутствует здесь и метафорический пере­нос атрибутов растительного мира на область духовную: в видении поэта творимая под се­нью «славянского древа» культура добрее и гуманнее многих иноземных образцов.

Авторское рассуждение может быть прочитано как весомый аргумент в пользу нашей гипотезы о соотнесенности раститель­ного мира малой родины поэта с его чувством родины. Конечно, причислить Бальмонта с его программным заявлением: «Мое единое отечество 一/ Моя пустынная душа» к пев­цам именно родной природы можно лишь с большими оговорками. Хотя флористичес­ких образов в его произведениях предоста­точно, в доэмигрантском творчестве поэта они воспринимались как вненациональные, да сам поэт, по выражению Андрея Белого, был «мировым гражданином», поскольку самостоятельно изучил более десятка язы­ков и объездил множество стран. Но твор­чество поэта 1920-1930-х гг. дает основания для мнения, что «творческой колыбелью для него всегда оставалась родина» [4]. «Все-таки нет ничего лучше тех мест, где вырос...» [5], - признавался он в письме к матери из Рима. И в «Славянском Древе» Бальмонт пошел в своем неравнодушном отношении к русской природе дальше других поэтов, показав не только разнообразие «нашего» растительного мира, но и преимущества его перед растени­ями других краев. Свою роль в этом сыграло то обстоятельство, что родился и вырос он в настоящей русской глубинке, а отец его был страстным любителем природы.

В этой связи оригинально, но оши­бочно по своим выводам замечание В.Н. Ор­лова по поводу творческого метода поэта: «…Бальмонт был наделен острой наблюда­тельностью. Как человек, выросший в сель­ско-поместной обстановке, он был посвящен в тайны природы…<…> ... и у него были вес­кие основания упрекать горожанина Брюсо­ва в полном незнакомстве с живой природой. Но в поэзии самого Бальмонта следы этого знания, этой наблюдательности - случайны и единичны. В стихах он предпочитал обхо­диться условно-«поэтическими», в сущности ничего не говорящими, стершимися в стихот­ворном обиходе словами. Цветы у него «мол­чаливые» и «ароматные».» [6].

Действительно, приходится конста­тировать, что в данном стихотворении, жи­вописуя цветы и травы, автор не слишком стремился к разнообразию. Так, эпитетом нежный характеризуются и лен, и ромашка, и жасмин. Но ведь совсем не так было с дре­весными растениями. Может быть, поэт хотел подчеркнуть, что они (деревья) представляют собой воплощения самого Древа, а «кусты» и «цветки» находятся возле него, и он «сумел сделать это без единого разобщающего срав­нения» [7].

Шестая, завершающая часть стихотво­рения обращена в будущее и носит обобщающе-оптимистический характер. Поэт, чутко улавливавший в то время зреющие в России революционные настроения, предсказывал «свежительные бури», которые не страшны «Славянскому Древу»:

И туча протянется, с молнией, с громом,
Как дьявольский омут, как ведьмовский сглаз,
Но Древо есть терем - и этим хоромам
Нет гибели, вечен их час.
Свежительны бури, рожденье в них чуда,
Колодец, криница, ковер-самолет,
И вечно нам, вечно, как сон изумруда,
Славянское Древо цветет (349).

Реализовав в «Жар-птице» «славянс­кий мотив» Мирового Древа, Бальмонт обра­тился в книге «Ясень. Видение древа» (1916) к различным интерпретациям данного моти­ва в мировой культуре. Взяв в название скан­динавский вариант Мирового Древа - гига­нтский Ясень (Иггдрасиль), он разместил под его кроной множество стран и эпох: от Егип­та до Грузии и от времен Ноя до современ­ности. Н.А. Молчанова, анализируя образный ряд книги, указывает: «Центральный образ - «древо жизни» Иггдрасиль - представляет собой новую попытку синтеза объективно­го и субъективного начал мифопоэтического жизнетворчества» [8].

Ключевыми стихотворениями в «Ясе­не» стали те, в которых мотив Мирового Дре­ва взят за основу сюжета. Открывающее кни­гу стихотворение «Навек» определяет статус Мирового Древа как главного ориентира в творчестве поэта: «Как мыши точат корни Иг-дразила, / Но Ясень вечно ясен в бездне дней, 一/ <...>/ Так буду петь о царствии твоем,-/ Любовь, что я узнал во сне однажды» [9].

В стихотворении «Поющее дерево» продолжает формироваться тема сопричаст­ности человека-певца всеобъемлющему Дре­ву-певцу: «Я стоял у поющего дерева, / Был брат я шмелям и жукам. /<…> / Я в райских кущах, / В весне манящей, / Я стих звеня­щий» [9]. Ассоциируется это всеобъемлющее Древо с райскими кущами и в стихотворении «Под деревом»: «И вершину Ясеня венчая, / Сонмы нежных маленьких цветков / Уходили в небо вплоть до Рая, / По пути веков и обла­ков» [9].

В заключительном стихотворении книги мотив Мирового Древа переплетается с мотивом апокалипсическим. «Зеленое дре­во нездешнего сева» гибнет под «веселым» топором дровосека, символизирующего, по-видимому, наступающий железный век. Пчелы, непременные у Бальмонта обитатели Древа (по мифопоэтическим представлени­ям, с ветвей его сочится мед), «летели, бро­сая свой улей навек». И по философическому заключению поэта, «так будет и с нами, с го­рящими в Храме, так будет с мирами во веки веков» [9]. Катастрофическое начало ХХ века обусловило присутствие апокалипсических мотивов в произведениях не только Бальмон­та, но и многих его современников, Бальмонт связал этот мотив с судьбой древесной осно­вы мира.

Во время революционных событий 1917 г. свой любимый символический образ Древа Бальмонт переносит на Россию. Этот объединенный образ Россия-Древо наглядно показывает эволюцию политических воззрений поэта. В стихотворении «Вольный стих», датированном 14-м марта 1917, эйфория сво­боды прорывается велеречивым гекзаметром: «Крылья свободы шуршат шорохом первых дождей. / Слава тебе и величье, благодатная в странах Россия, / Многовершинное древо с перекличкой и гудом ветвей!» (431). Но уже 7-го сентября он пишет полное страшных предчувствий стихотворение «Прощание с древом»:

Я любил вознесенное сказками древо,
На котором звенели всегда соловьи,
А под древом раскинулось море посева,
И шумели колосья, и пели ручьи.
<….>
Я любил в этом древе с ресницами Вия,
Между мхами, старинного лешего взор.
Это древо в веках называлось Россия,
И на ствол его - острый наточен топор (440).

В стихотворении уже эмигрантского периода «Я» мотив Мирового Древа, транс­формировавшегося в «Божий Куст», звучит в теме России, переплетаясь с мотивом нос­тальгическим: «Я меру яблок взял от яблонь всех садов. / Я видел Божий Куст. Я знаю ковы Змия. / Но только за одну я все принять готов, -/ Сестра моя и мать! Жена моя! Россия!» (452). Присутствие в тексте яблок и Змия со­относит «Божий Куст» и с библейским Дре­вом познания добра и зла.

Тема сопричастности человека-певца Мировому Древу, особенно ярко проявившая­ся в книге «Ясень», вообще является сквозной в творчестве поэта. Скрытая до поры в дре­весине энергия солнца, высвобождаемая при горении, ассоциируется у него с жертвеннос­тью всякого художника. Огонь у Бальмонта сам «теургический образ, рождающий новый мир, преображающий старый в своем пламе­ни... Этому пламени герой готов отдаться сам без остатка, сгореть в нем. и создать новую Вселенную» [10]. В стихотворении «Молитва о жертве» лирический герой завидует судьбе спиленной на дрова березы и просит у Творца подобной судьбы:

Она, прекрасная, отмечена была
Рукой сознательной для бытия иного:
Зажечься и гореть, - блестя, сгореть до­тла,-
И в помыслах людей теплом зажечься снова.
<...>
Я с жадностью смотрю на блеск ее огня:
Как было ей дано, погибшей, осветить­ся!..
Скорее, Господи, скорей войди в меня –
И дай мне почернеть, иссохнуть, иска­зиться! (181)

По-новому развернута параллель «внутреннего мира» дерева и человека в со­нете «Путь правды»: «В душе у каждого есть мир незримых чар, / Как в каждом дереве зе­леном есть пожар, / Еще не вспыхнувший, но ждущий пробужденья» [11]. В «Безглас­ной поэме», где в роли «Мирового древа» выступает такое же всеобъемлющее «Миро­вое Кольцо», поэтическое творчество напря­мую ассоциируются с растительным миром: «Каждый цветок есть изваянный стих, / В каждом растении - сага./ В них очертания мыслей моих, / Слез освежительных влага» [11]. «Творческий молот» лирического героя превращает «в горящий цветок» «то, что чернело, как грубый кусок» [11]. При этом различные растения воплощают в себе разные стороны его души: белые лилии - нежность, красные кактусы - страсть, желтые коло­сья - покой, атласные розы - ласковость. В стихотворении «Бог создал мир из ничего» итог поэтической деятельности художника приравниваются к рукотворному и одновре­менно чудесно сотворенному лесу: «И, если твой талант крупица, / Соделай с нею чудеса, / Взрасти безмерные леса.» [12].

В элегическом стихотворении «Ми­ровое древо» Бальмонт объединяет в едином Древе реальный старый дуб, «красавец леса вековой», давший приют самому лирическо­му герою и рою диких пчел, и скандинавский вариант мифопоэтического образа Дре­ва Жизни - гигантский ясень Иггдрасиль (У Бальмонта - Игдразиль), который, увы, не слышит смертных, складывающих «мед наш . в склеп». Дополняют метафорический образ Мирового Древа «дуплистое Небо» и «узор звездящихся ветвей», подчеркивая его космогоническую сущность.

Древо Мира является одним из основополагающих символических образов поэта. В нем он обобщил свои впечатления от много­численных путешествий по земному шару и обширные знания в области мифотворчества разных народов. Но и реалии растительного мира, окружающего усадьбу его родителей в деревне Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии, оказали существенное влия­ние на формирование данного образа, придав ему национальный колорит. Более того, фи­лософская картина мира Бальмонта строит­ся на основе многочисленных растительных образов, расширяя их символические ряды и уточняя и конкретизируя отвлеченные смыс­лы, обозначенные растениями в предшеству­ющем творчестве.

Библиографический список

1. Ханзен-Леве, А. Русское сектантство и его отра­жение в литературе модернизма / А. Ханзен-Леве // Русская литература и религия. - Новосибирск: Наука, 1997. - С. 194-198.
2. Соколова, Л.А. Мир цветов в поэзии Бальмонта: славянские традиции и авторская интерпретация / Л.А. Соколова // Вестник Новгородского государс­твенного университета. - 2009. - № 52. - С.74-78.
3. Бальмонт, К.Д. Стихотворения / К.Д. Бальмонт // Вступ. ст., сост. и прим. Вл. Орлова. - Л.; Советс­кий писатель, 1969. - 711 с. С.346. Далее произве­дения К. Бальмонта, за исключением особо огово­ренных случаев, цитируются по тому же изданию с указанием страницы в круглых скобках.
4. Алексеева, Л.Ф. [Константин Бальмонт] // Баль­монт К.Д. Стихотворения. - М.: Звонница-МГ, 2005.-С. 5-32.
5. Цитируется по Макогоненко Д.Г. К.Д. Бальмонт. Жизнь и судьба // Бальмонт К. Избранное: Стихот­ворения. Переводы. Статьи. - М.: Правда, 1990. - С. 5-20.
6. Орлов, Вл. Бальмонт. Жизнь и поэзия // Бальмонт К.Д. Стихотворения. - Л.; Советский писатель, 1969. - С. 5-74.
7. Анненский, И.Ф. Бальмонт-лирик// Анненский И. Избранные произведения. - Л.: Худож. лит., 1988. 736 с.
8. Молчанова, Н.А. Мифопоэтическая картина мира в книге К.Д. Бальмонта “Ясень. Видение Древа”// Вестник ВГУ. Серия Гуманитарные науки. 2004. № 1.- Воронеж, изд-во ВГУ. - С. 71-86.
9. Бальмонт, К. Д. Ясень. Видение Древа. М., 1916. 238 с.
10. Меркулов, И.М. Поэтика света и тени в лирике К.Д. Бальмонта. Автореферат дисс.. канд. филол. наук, М.: МГОУ, 2011. -21 с.
11. Бальмонт. К.Д. Избранное: Стихотворения. Пере­воды. Статьи. - М.: Правда, 1990. - 608 с.
12. Бальмонт, К.Д. Стихотворения. - М.: «Звонница- МГ», 2005.