К вопросу о творческом методе ранней поэзии Роберта Лоуэлла
М. П. Кизима
Охватывая практически весь послевоенный период, творческий путь Роберта Лоуэллапозволяет глубже понять общие закономерности развития литературного процесса в США, проблемы связи искусства и общественной борьбы, гражданской позиции автора. Поэзия Лоуэлла воплощает в себе важнейшее общее противоречие современного литературного процесса на Западе — противоборство между реализмом и модернизмом.
В отечественном литературоведении поэтическое наследие Лоуэлла изучено недостаточно. Особенно это касается раннего этапа творчества поэта. Между тем определение места сборников 40-х — начала 50-х гг. в творческом наследии Лоуэлла (помимо самостоятельного художественного интереса, который они представляют) позволило бы правильно оценить направление творческой эволюции поэта, увидеть то движущее противоречие, которое на рубеже 50-60-х гг. привело к качественному сдвигу в его творчестве.
Творчество Лоуэлла 40-х — начала 50-х гг. отмечено непосредственным влиянием модернистов, главным образом T. С. Элиота и А. Тейта, причем это влияние не ограничивалось формальными аспектами, как представляется американским литературоведам, а определялось во многом типологически родственными мировоззренческими концепциями Элиота и Тейта. Наблюдая разрушительные экономические и социально-политические последствия буржуазного индивидуализма, Элиот и Тейт разочаровались в самой идее свободной и самоценной человеческой личности. Отождествляя гуманизм с буржуазностью, они усматривали в гуманистических идеалах корень всех бед и в противовес им выдвигали религиозные концепции; человек не центр мира, не творец и сам по себе, без помощи божьей, бессилен создать гармоничное общество, лишь в боге и церкви его спасение. Элиот, в 1920 г. написавший антирелигиозную и антицерковную сатиру «Гиппопотам», пришел затем к своей небезызвестной триаде: роялизм в политике, англокатолицизм в религии и классицизм в искусстве, недвусмысленно увязав свою художественную позицию с определенными политическими и религиозными взглядами. «Фьюджитивисты», и в первую очередь А. Тейт, выступили с теорией «традиционного общества», идеализируя в противовес буржуазной демократии аграрное, якобы духовно цельное и здоровое религиозное общество Юга времен рабовладения. Они сами прямо называли себя «реакционерами», имея в виду свое неверие в буржуазное понятие прогресса и стремление вернуться назад.
Ощущение глубокой безысходности в 40-50-е гг. было характерно и для Лоуэлла. Он начал свой творческий путь в период острейшего кризиса всей капиталистической системы, поразившего до самых глубин американское общество. Лоуэлл переживал этот кризис особенно болезненно — ведь его предки были среди первых пуритан — поселенцев Новой Англии, среди тех, кто заложил основы американского общества, кто на протяжении столетий служил его надежной опорой. Чувство личной ответственности за все происходящее, обостренное ощущение тупика, в который зашла буржуазная Америка его отцов и дедов, отчаянный поиск опоры и идеала в мире, который рушился на глазах, привели Лоуэлла к разрыву с семьей. Он покидает Гарвард — «alma mater» не одного поколения Лоуэллов — и уезжает в поисках единомышленников на Юг, где знакомится с такими основоположниками «новой критики», как Дж. К. Рэнсом, К. Брукс, А. Тейт. Дружба с Тейтом продолжалась многие годы. Тогда же Лоуэлл порвал с религией своих предков и перешел в католицизм, что было своеобразной формой этического протеста.
Чтобы глубже понять причины перехода Лоуэлла в католицизм, необходимо учитывать специфическое соотношение протестантизма и католицизма в американской культуре. Протестантское вероисповедание в США исторически связано с более привилегированным социальным статусом. Белый, англосакс, протестант — таковы в Америке основные анкетные данные «стопроцентного» американца. Католики представляют собой меньшинство, по этническому составу это итальянцы, ирландцы, поляки и другие, а по своему социальному составу — более бедная, менее привилегированная часть населения. В 40-е гг. это разделение было еще более ярко выраженным. Таким образом, переход Лоуэлла в католицизм нельзя считать чисто религиозной акцией: объективно это был еще и протест против американского истэблишмента, против официальной буржуазной Америки, тем более что в лагерь «второсортных» американцев перешел человек, которому Форд Мэдокс Форд говорил, что рождением ему уготовано стать либо ректором Гарварда, либо послом в Великобритании.
Более того, исторически формирование буржуазного общества и всей системы буржуазных ценностей в США было теснейшим образом связано с протестантизмом. Европейская колонизация той части Северной Америки, которой суждено было стать Соединенными Штатами, началась в XVI в., когда в Европе шла Реформация, в религиозных одеждах которой разыгрывались первый и второй акты буржуазной революции в Европе. Основатели колоний Новой Англии — пуритане, бежавшие в Америку от религиозных и политических преследований, — принесли с собой передовую буржуазную идеологию в форме протестантизма. Более того, отцы-пилигримы, как в США до сих пор называют основателей пуританских колоний, исповедовали кальвинизм, отвечавший требованиям «самой смелой части тогдашней буржуазии». США как буржуазная нация формировались в непосредственной связи с религиозным движением.
Таким образом, в протестантизме своих предков Лоуэлл вполне справедливо усмотрел связь с современной буржуазной Америкой. Однако характерно, что антибуржуазный протест. Лоуэлла носил в те годы абстрактно-религиозные одежды. Для Лоуэлла не протестантизм был порождением развивавшегося в недрах феодализма буржуазного общества, а само это общество являлось детищем протестантизма, который представлялся ему страшной ересью, грехопадением человека, «семенем змия» (стихотворение «Дети света»), принесенным на американскую почву и давшим там ужасные плоды. Напротив, католицизм как религия добуржуазного общества казался Лоуэллу воплощением истины и добра, единственным спасением для страждущего человечества («Кладбище квакеров в Нантакете»).
Необходимо, однако, еще раз подчеркнуть, что обращение Лоуэлла в католицизм, сама религиозная форма его протеста имели в условиях США серьезную историческую и социальную подоплеку, которую мы и пытались охарактеризовать в общих чертах. Богоискательство Лоуэлла в 40-х — начале 50-х гг. внешне как будто прямо смыкалось с модернизмом, для которого в целом характерна подмена конкретно-исторического анализа явлений универсалистскими концепциями абстрактного человеческого бытия вообще, и особенно с религиозными консервативными построениями Элиота и Тейта. Но, с другой стороны, оно было в своем глубинном устремлении несовместимо с модернизмом. В частности, одной из характерных особенностей американского модернизма является его принципиальный антидемократизм, основу которого заложили Паунд и Элиот. Англокатолицизм Элиота шел рука об руку с роялизмом в политике. Для Лоуэлла же переход в католицизм был переходом в число «второсортных» американцев, протестом против официальной Америки и властей предержащих. Кроме того, для Лоуэлла отказ от протестантизма своих предков и критика их религиозных доктрин были связаны со стремлением проследить явления современной жизни в их историческом развитии, что неизбежно вело к двойственности позиции, так как противоречило общей абстрактно-религиозной, универсалистской концепции.
Сложность, неоднозначность видения мира пронизывает все раннее творчество Лоуэлла. В поэзии Лоуэлла 40-50-х гг. воплотилось сквозное противоречие его творческих и гражданских принципов: с одной стороны, стремление вскрыть реальные исторические корни национальной психологии и системы национальных духовных ценностей, занять активную жизненную позицию, а с другой — абстрактные, сковывающие религиозные одежды и гражданского протеста, и творческого освоения действительности.
Особенно отчетливо это противоречие проявилось в отношении Лоуэлла ко Второй мировой войне и в изображении этой войны в его поэзии. Лоуэлл дважды просился на фронт добровольцем, но не был допущен туда из-за близорукости. Однако затем, будучи призванным на войну, он отказался пойти в армию, мотивируя это двояко — и религиозными соображениями, и тем, что американцы проводят массированные бомбежки мирного населения. Лоуэлла судили и приговорили к тюремному заключению. Чувство вины за свой поступок не покидало его всю жизнь, но в те годы война была воспринята им лишь как страшная бойня, как катастрофа, которую человечество навлекло на себя своей порочностью. Абстрактные религиозные взгляды мешали Лоуэллу понять великий исторический смысл событий тех лет, увидеть реальную, мужественную и справедливую борьбу народов, в том числе американцев, против фашизма. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что сама двойственность позиции Лоуэлла объяснялась объективной двойственностью роли США во Второй мировой войне, которые преследовали в ней не только освободительные цели. Американские бомбежки немецких городов, не принесшие результатов в войне, но уничтожившие и искалечившие более миллиона мирных жителей, еще больше подорвали в Лоуэлле веру в человека, возможность утверждения человеком добра, чести, благородства, в возможность подлинного героизма. Стихи Лоуэлла 40-х гг. — это трагические раздумья над природой человека, попытки противопоставить безысходности человеческого существования католический религиозный идеал.
Все это еще больше сближало Лоуэлла с модернистами, особенно с Элиотом и Тейтом. Стихи первых сборников Лоуэлла - «Земля несоответствий» («Land of Unlikeness», 1944), «Замок лорда Уири» («Lord Weary‘s Castle», 1946) - полны сложных библейских аллюзий, разветвленных многоступенчатых религиозных символов и метафор, встающих порой непреодолимым барьером между поэтом и его читателями. Усложненная образность сочетается в них с тяжелой аллитерацией, переносами, настойчивыми цезурами внутри строк и нередко навязчивой рифмой. Вот, к примеру, строки из стихотворения «Где кончается радуга»:
In Boston serpents whistle at the cold.
The victim climbs the altar steps and sings:
Hosannah to the lion, lamb, and beast
Who fans the furnace-face of IS with wings
I breathe the ether of my marriage feast
Вспоминая свои стихи 40-х гг., Лоуэлл в интервью, данном в 1961 г., отмечал, что тогда он сознательно стремился к тому, чтобы «каждое стихотворение было труднее предыдущего и содержало больше неясностей». Такое тяготение к нарочитой усложненности соответствовало одному из программных требований американских модернистов. Элиот прямо писал, что современный поэт должен быть «трудным». Последователи Элиота среди поэтов-южан, как пояснял позже сам Лоуэлл «пытались сделать поэзию еще более формально изощренной, чем у Элиота». В русле этой школы Лоуэлл и начал свою творческую деятельность.
Говоря о чрезмерной формальной усложненности многих стихотворений раннего Лоуэлла, необходимо особо подчеркнуть, что библейские аллюзии не просто играют в них роль одного из изобразительных средств, но являются организующим содержательным принципом. Содержательным потому, что все явления жизни мыслятся Лоуэллом как миф, как нечто вневременное. Реальные кровавые события Второй мировой войны теряют в стихах Лоуэлла свою историческую определенность и предстают лишь как еще одно проявление порочности человека от его первого грехопадения («Бомбардировщик», «Признание Сатаны»). Такая раздвоенность запечатлелась даже в заголовках ранних стихов Лоуэлла («Канун рождества в военное время», «Накануне праздника непорочного зачатья, 1942» и других) Для Лоуэлла религиозный миф служит не только одним из возможных средств поэтического обобщения, не сугубо формальной подпоркой, но той глубинной, основополагающей структурой бытия, которую он не столько вскрывает (ведь она уже вскрыта мифом), сколько иллюстрирует все новыми и новыми примерами. Поэтому и критика раннего творчества Лоуэлла не может сводиться к упрекам в излишней метафоричности, но необходимо должна затронуть сам источник этих излишеств — модернистские принципы его творчества.
Лоуэлл стремится понять суть трагической истории XX в., но Вторая мировая война становится в его стихах лишь проявлением старого библейского мифа об Авеле и Каине; борьба против фашизма отсутствует, есть война как аллегория: борются Каин, Авель, Сатана, святая Дева, ангелы смерти (бомбардировщики) и левиафаны (военные корабли). История человеческая тем самым исчезает, остается история «божественная». Первая предполагает развитие, во второй все раз и навсегда задано и предопределено от сотворения мира до страшного суда, есть лишь развертывание и постоянное повторение единой богооткровенной истины. Время как реальный фактор развитий, движения, обновления исчезает из поэзии Лоуэлла, вся жизнь мыслится как вневременная по сути своей категория. В стихах поэта 40-50-х гг. часто упоминаются конкретные исторические события, в заглавиях стоят даты, но подход его принципиально неисторичен. История для Лоуэлла существует пока что в основном как трагическая декорация вневременного человеческого бытия. Лирический герой поэта встречает Адама на улицах Бостона, и Змий — по-прежнему основной «двигатель» человека:
The painted dragon, a mother and a wife
With flat glass eyes pushed at him on a stick,
The human mover crawls to make them click.
(«Между папертью и алтарем»)
Примером столкновения общих модернистских концепций Лоуэлла и его стремления проникнуть в историю и понять современность может служить стихотворение «Дети света», включавшееся поэтом и в первый и во второй сборники стихов. «Детьми света» называли себя пуритане, свято верившие в свою избранность богом. Стихотворение состоит из десяти строк: первые пять посвящены отцам-пилигримам, посеянным ими идеям; вторые — плодам, пожинаемым их потомками.
Пуритане, верившие в богоугодность упорного труда, считали особым моральным достоинством, что свой хлеб они добывали потом («wrung their bread from stocks and stones»). Однако дальше Лоуэлл приоткрывает страницу американской истории, уже никак не вписывающуюся в моральные проповеди пуритан, — это массовое истребление индейцев: райские кущи земли обетованной скрываются за забором из костей краснокожих («And fenced their gardens with the Redman’s bones»). Парная рифма (stones-bones), соединяя эти два противоположных лица пуритан, вскрывает жестокую истину за сладкоголосой риторикой. Первые две строки, казалось бы, прочно ставили Лоуэлла на почву реальной истории. Но общая модернистская концепция диктовала Лоуэллу совсем другое, и история растворялась в Библии. Голландия, где пуритане находили себе прибежище и откуда они отправлялись в Америку, становится уже буквально преисподней («Nether Land», искаженное «Netherlands»), «полой бездной» (игра на звукоподобии «Holland» и «Hollow Land»); Женева, куда также стекались бежавшие от религиозных преследований пуритане, превращается в символ тьмы, свет же, носителями которого считали себя отцы-пилигримы, — это «семена Змия». Что же принес Америке «Змиев свет»? Бесплодную землю, пустой алтарь, и нет ни избавления, ни искупления; зерно горит в крови Каина, ему не упасть в землю, не прорасти колосом. Парные рифмы, завершающие строки, замкнутые в жесткую структуру чередующихся четырех и пятистопных ямбов, по прежнему, как и в начале стихотворения, соединяют контрастные по значению образы (night - light; shock - rock; Cain - grain), подчеркивая иронию, однако это уже принципиально иная ирония; ирония формальная, не вскрывающая внутреннего противоречия самого явления. Стремление поэта проникнуть в историю национальной трагедии разбивается об исходную вневременную концепцию действительности: пуританизм предстает не как конкретно-историческое явление, а как проявление каиновского начала в человеке, как порождение Змия. Этим определяется специфика критики буржуазного общества у Лоуэлла, тот факт, что в его осуждении буржуазного мира много общего с критикой «демократии янки» фьюджитивистами, с анафемами «ростовщичеству» («usury») Паунда (стихотворения «Раздумья капиталиста у памятника погибшим в гражданскую войну. Рождество, 1942», «Конкорд» ).
И все же интерес Лоуэлла к пуританизму — это интерес к истории формирования национального самосознания, национальных духовных ценностей. В «Бостонском рождестве» поэт скорбит о мертворожденном младенце — и Христе и американце; но вселенская скорбь соединяется с изображением ее конкретных причин: бесплодие «американской мечты», вырождение американских национальных идеалов («Child, the Mayflower rots/ In your poor bred-out stock»). Универсальности противостоят «земное тяготение» творческого воображения, «привязанность» к американской истории, географии, быту. Как ни стремится Лоуэлл уйти в мир абсолютов, его прочно держат бостонский Бикон Хилл и Бостон Коммой, Коттон Мезер, индейский король Филип, Торо, Эмерсон (сонет «Конкорд»). Поэт как бы находится в плену у истории, и универсалистские концепции не могут удовлетворить его. В 40-е — начале 50-х гг. Лоуэлл еще не отказывается от них, но брожение и раздвоенность уже начинают разъедать их изнутри, приоткрывая пути к преодолению модернистских тенденций и предвещая качественно новый этап в творчестве поэта.
Л-ра: Вестник МГУ. Серия 9 : Филология. – 1986. – № 1. – С. 84-90.
Произведения
Критика
