Эволюция жанра идиллии в поэзии М. Н. Муравьёва
А. Н. Пашкуров
Последняя четверть XVIII в. в России, время заката классицизма, расцвета сентиментализма и зарождения предромантизма, и в шкале поэтических жанров расставила новые акценты. Оказался вовлеченным в «водоворот нового» и один из достаточно консервативных жанров идиллия, жанр, сохранявший устойчивый набор общих типологических признаков на протяжении всего XVIII столетия. Выйдя из лона античных «буколик», идиллия на долгое время закрепила за собой «пастушеское убранство».
Первые русские идиллии начали писать еще классицисты (В. К. Тредиаковский, А. П. Сумароков). В классицизме же определился со временем и основной набор типологических признаков жанра: тема уединения на лоне природы, «философия душевной простоты», отчасти связь со становящейся любовной лирикой и др. Особую роль в формировании общей типологии жанра с самых его истоков сыграла так называемая философия «идеального пейзажа» (locus amoenus). Это не удивительно: ведь природа — пусть и смягченная пасторалью — неотъемлемый атрибут идиллии: «...разворачивается контраст... города, гнезда пороков и волнений, и простой сельской жизни... Можно ввести особое понятие идеального ландшафта, выступающего как цель бегства... лирического персонажа и адекватного его устремления. От античности и до XVI в. в европейской поэзии выработалось общее место (topos) — locus amoenus, Lustort, «приятный уголок». Минимум его оснащения — дерево (или несколько деревьев), луг и ключ или ручей. К этому могут быть добавлены пение и цветы. Самые богатые изображения упоминают еще дыхание ветра».
Сентиментализм, сменивший многие акценты в жанровой системе с позиций своей философии «чувствительного сердца», наполнил новым звучанием и «пасторальный жанр», связав его с руссоистской мечтой о возвращении к природе, с поисками утраченной гармонии благословенного «золотого века». Появляются новые оттенки и в связи с переосмыслением античных традиций: «Давние горэцианские мотивы восхваление сельской жизни и противопоставление ее городской — обретают новое звучание в литературе сентиментализма с ее пробуждающимся интересом к природе, красота которой противостоит мнимым благам цивилизации... Идиллия становится одним из важнейших компонентов всей идейно-эстетической системы нового направления». Важной становится и проблема осмысления человека в состоянии гармонии с миром и с самим собой (яркие примеры мы найдем в творчестве Н. М. Карамзина: например, «Весенняя песнь меланхолика» (1788), «Песнь мира» (1791) и др.).
Наконец, в последние десятилетия XVIII в. идиллия выходит к новым горизонтам под знаком предромантизма с его первостепенным вниманием к миру индивидуальной личности, к пластике «объективно-реального» и «конкретно-чувственного» начал в мире (гипотеза В. А. Западова).
Оригинальна и самобытна картина эволюции идиллии в поэтическом наследии одного из интереснейших русских писателей последней четверти XVIII в. М. Н. Муравьёва.
Первым опытом обращения поэта к «пасторальному роду» можно считать его «Эклогу к Е. П. А. В. Олешеву» (1771). При сохранении классической формы драматизированной пасторали и отчасти традиционной канвы содержания (поэтическое состязание невинных пастухов в «чувствительном пеньи») в произведении прослеживаются и новые элементы.
Так, открывающее эклогу вступление явно перерастает рамки традиционного «посвящения» — и скорее напоминает дружеское послание в миниатюре:
А ты, любитель рощ, владелец сих лугов,
Начальник и краса окрестных пастухов,
Будь юности моей советником и другом.
Ты музам жертвуешь и мудрости досугом.
Встречаются неожиданные новые детали и в традиционной основной части. Главная их художественная задача — емко и образно передать как внешнюю «живописную пластику» окружающего, так и ее психологическое наполнение:
... агнец сей, что, стоя над волною,
Глядит на тень свою, колеблему водою.
Дориса здесь живет, но прочь уйди она —
Луга завянут все и замолчит волна.
Близка по общей типологии к «Эклоге...» «Сельская жизнь» (1770), выступающая показательной «декларацией идиллии» в творчестве поэта:
Не раздающийся пою по накрам глас
Зовущия трубы на бранный ратей час,
Жизнь сельскую пою
С небес склонися к нам, невинна простота.
Стихов моих ты будь едина красота.
Все яснее звучит и тема трагического контраста, несовместимости чистого природного начала и «пустой пышности» города:
Уже я пышности градские оставляю,
Которы чтит народ, а я днесь презираю;
Мне все, что мило там: забавы, пиршества —
Пред зрелищен всего постыло естества;
Где часто сам себя ищу, не обретаю.
Притворно все там в них, стезей природы нет...
Пафос этих строк предвосхищает «бунт отрицания» героя романтических баллад и элегий.
Как видим, сохраняя в чем-то преемственную связь с классицизмом, закладывая основы сентиментального мировосприятия, поэт уже на этом первом «витке» освоения пасторального жанра смело экспериментирует, находя новые формы пластического воплощения художественных деталей, новые пути выражения своего индивидуального лирического «я», вводя в общую типологическую структуру пасторали элементы других жанров и добиваясь этим оригинального художественного синтеза.
Следующий этап, знаменующий начало зрелости жанра в поэзии Муравьёва, — «Роща» (1777). Пластику художественной детали в этом произведении отмечал еще Гуковский, сводя, однако, при этом характерные для стиля писателя «эмоционально-чувственные» эпитеты к его «сентиментальному мировидению».
При всей значимости в общей структуре «Рощи» элементов «сладостного сентиментализма», нам представляется, что Муравьёв здесь существенно раздвигает границы канона «сентиментальной идиллии».
В первую очередь это относится именно к пластике детали, хотя и овеянной флером сентиментальной эмоции, но выходящей уже к своеобразному «чувственному лирическому реализму»:
Свет вливается в воздух
...ярмо совлекает со дмящась коня земледелец,
Сам уклоняется к зыблемой тени сучистого дуба.
Конь, свободен от ужищ, катается, преображаясь,
пар рассыпается в воздух.
Интересно, что при этом сохраняется столь характерная для общей типологии жанра философия «идеального пейзажа» (locus amoenus):
Роща!.. святыни твоей стихотворец нарушить не может.
Прочь злодейство отсель!
Здесь я буду вперед собой наслаждаться и мыслить.
Наконец, не менее показательно это произведение и как первый в русской поэзии опыт антологической пьесы, выполненной в оригинальном синтезе классической античной формы гекзаметра и нового содержания, выходящего к освоению колорита национальной тематики. Позже эта проблема будет переосмыслена в русском романтизме, в том числе — и в жанре идиллии («Овсяный кисель» В. А. Жуковского, «Рыбаки» Н. И. Гнедича и др.). «Стихотворение это стало одним из первых в русской поэзии образцом идиллии «в духе древних». Применение гекзаметра не к античной, а к современной пейзажно-философской лирике ... было новаторством. Муравьёв в «Роще» прокладывал дорогу новому поколению поэтов: Гнедичу, Жуковскому, Дельвигу».
Предромантизм, широко и ярко развернувшийся в зрелом творчестве Муравьёва (здесь и «романтический трактат» типа «Силы гения», и становление темы поэта и поэзии в дружеском послании, и эволюция «личностной медитации» элегий, и первые балладные опыты), привел и к переосмыслению идиллии в его поэтическом мире.
Показательными образцами этого нового витка в эволюции жанра можно считать «Путешествие» (первая половина 1770-х гг.) и «Итак, опять убежище готово...» (1780). Главным отличительным признаком этих произведений выступает достигнутый Муравьёвым гармоничный синтез «лирической погруженности» поэта в себя с искусством передачи пластики окружающего мира. При этом главные типологические показатели идиллии сохраняются: а) культ уединения; б) мечты в уединении на лоне природы; в) душевный покой, близость чистых сердец; г) «живопись природы».
Муравьёв закладывает новые черты звучания жанра. Уходит «пастушеский канон», на первый план выступает гармоничное соотношение «лирического» и «эпического» начал, связанных с эволюцией лирического «я» поэта и искусством живописания окружающего мира.
К концу XVIII — первым десятилетиям XIX вв. перед нами — уже вполне сложившаяся традиция, вершиной которой во многом можно считать стихотворение Г. Р. Державина «Евгению. Жизнь Званская» (1807). В этом же русле идут и опыты многих других поэтов: начиная с «Обуховки» В. В. Капниста (1818) — и вплоть до шедевра зрелой пушкинской философской лирики «Вновь я посетил» (1835).
В зависимости от того, какое из начал общей типологии жанра «новой идиллии» акцентируется исследователями, «индивидуально-лирическое» или «объективно-эпическое», меняется и трактовка конкретных произведений. Так, Л. И. Кулакова обозначает «Путешествие» М. Н. Муравьёва как путевой «лирический дневник», главное внимание таким образом обращая на лирическое «я» поэта. В то же время Г. П. Макогоненко считает «Жизнь Званскую» Г. Р. Державина «первой попыткой создания романа в стихах». Иными словами, здесь акцент сделан на другом, «объективно-эпическом» начале.
Сплав просветляющего индивидуально-лирического начала с пластикой во многом уже реалистической детали (см. те же приведенные нами показательные пейзажные зарисовки) при сохранении ауры поэтического уединения в новом звучании «идеального пейзажа» позволяет обозначить эту заложенную Муравьёвым интереснейшую ветвь жанра как «лирическую реалистическую идиллию».
Художественная практика «новой идиллии» оказалась настолько плодотворной, что со временем и в теоретической трактовке жанра появились ощутимые сдвиги в новом направлении. Интересен в этом свете опыт Н. В. Гоголя в его «Учебной книге словесности для русского юношества»: «Хотя с мыслью об идиллии соединяют мысль о пастушеском и сельском быте, но пределы ее шире... картинами быта> неразлучны простота и скромный удел жизни. ...почти всегда управляла ею <идиллией> какая-нибудь внутренняя мысль, слишком близкая душе поэта... Идиллия не сказка и не повесть но живое представление тихого, мирного быта».
Идиллия — только первая ступень зрелого творчества Муравьёва. В других жанрах — элегиях, посланиях, балладах — его художественный поиск еще более усложняется, но неизменными остаются любовь к миру, чуткость художника, умеющего за обыденностью увидеть «светлым сердцем» «светлую тайну» жизни, — и искренность исповеди своей души, своего внутреннего мира. Заложенное еще в диалоге с классицизмом, в сентиментальных идиллиях, все это во многом подготовило и взлет поэзии Муравьёва — оригинальных, самобытных жанров «легкой поэзии» и медитативной миниатюры.
Л-ра: Филологические науки. – 1999. – № 6. – С. 87-92.
Критика
