Синтез литературных и фольклорных традиций в сказках О. Сомова
Л. В. Дереза
Писатели первой половины XIX века часто обращаются к произведениям народной фантазии, к темам и образам, развившимся на почве фольклора. Опираясь на народное творчество и национальный поэтический опыт, создают свои произведения Н. Гоголь, О. Сомов, Антоний Погорельский, В. Даль, В. Одоевский, М. Лермонтов, С. Аксаков. Для того, чтобы перенести в литературу фольклорные сюжеты, писателям понадобился посредник - рассказчик из народной среды. Его точка зрения органически объединяла фольклорный материал в новое художественное целое. Простонародная словесная манера в этих литературных сказках органично выражает народное мировидение.
Литературная прозаическая сказка тесно связана с романтической фантастической повестью. Но между ними есть существенные различия. Необходимым условием фантастической повести является представление, «априорно или в силу философско-религиозного мировоззрения принятое автором, <...> получившее название двоемирия». Сущность этого представления заключается в том, что независимо от окружающего человека мира (видимого) существует иной мир, постичь который разумом невозможно. Этот «потусторонний», сверхъестественный мир оказывает губительное влияние на судьбу человека. «В переводе на исторически сложившиеся религиозные понятия этот темный потусторонний мир является созданием и орудием зла-дьявола; он враждебен светлому миру, созданному и управляемому божеством; <...> попытки человека проникнуть в этот мир, и в особенности подчинить себе его силы, противозаконны и греховны, являются колдовством, чародейством, ведущим человека к погибели». В волшебной сказке изначально отсутствует представление о потустороннем, сверхъестественном мире как противоположном описываемому в произведении. Как бы ни причудливы были персонажи сказки, как бы ни были необычны их поступки, сказочная «действительность» характеризуется одноплановостью. Необыкновенное в сказке не требует мотивировки. Рассказчик и слушатели сказки, как правило, заранее знают, что все чудеса - плод выдумки и фантазии. Сказка вместе с тем, в отличие от фантастической повести, всегда оптимистична. В ней добро чаще всего торжествует над злом.
К литературным прозаическим сказкам первой половины XIX века мы относим те произведения, в которых аксиологически ориентированный тип концепции действительности, сложившийся в волшебной сказке, представляется не как фрагмент художественного мира, а как основание их и возрождается через систему легко узнаваемых элементов сказочной поэтики: волшебные испытания, отдельные сюжетные мотивы, устойчивые функции персонажей, интонационно-речевой строй, стилистические клише. Именно по этой причине за пределами нашего исследования оказались «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. Гоголя, многие произведения О. Сомова, классифицируемые самим писателем как сказки, но на самом деле являющиеся фантастическими повестями («Сказки о кладах» и др.).
В освоении сказочного творчества писателями-романтиками наметилось несколько основных направлений:
Создание литературной сказки путем домысливания фантастических сюжетов волшебной сказки, имеющихся в арсенале народного творчества. В таком случае автор выступает как собиратель и интерпретатор сюжетов народной сказки. Эти сюжеты трансформировались, но их основа сохранилась (О. Сомов, В. Даль).
Создание литературной сказки с совершенно новым, оригинальным сюжетом путем использования поэтики народной сказки, ее отдельных мотивов и образов (В. Одоевский, Антоний Погорельский).
Использование элементов сказочного мира в других жанрах (фантастической повести, историческом романе) (О. Сомов, Н. Гоголь, А. Вельтман).
В своей статье мы попытаемся рассмотреть источники сказок О. М. Сомова, которые привели к развитию жанра прозаической литературной сказки в его творчестве.
О. Сомов вошел в историю русской литературы как писатель, выступающий за передовые эстетические идеалы своего времени. В 1823 году в «Соревнователе» он напечатал ряд статей «о романтической поэзии», где выступал не только защитником, но и исследователем нового литературного направления. Опираясь на статью Ж. де Сталь «О Германии» (1810), О. Сомов разработал собственную теорию романтизма. Свою концепцию романтического искусства О. Сомов изложил в статье «О романтическом искусстве» (1823). Центральное место в ней занимают вопросы устного народного творчества. Он отдает предпочтение «чистому восторгу», «духу Поэзии», а не холодной симметрии: «Поэзия не архитектура, где строгий глазомер с точностью поверяет все совершенства или погрешности симметрии». Главные достоинства поэзии, по мнению Сомова, «народность» и «местность». Он один из первых заговорил о духовной связи писателя и народа, о том, что «словесность народа есть говорящая картина его нравов, обычаев и образа жизни». Его творчество - яркая иллюстрация разных способов использования фольклорного материала: от популяризации народных песен и сказок до создания самобытных произведений на основе мотивов устного народного творчества, на обстоятельный анализ проблемы «Фольклор в произведениях Сомова» сделан в работах З. Кирилюк, которая указала на несколько основных моментов концепции писателя. Выступая с идеей самобытной национальной русской литературы и утверждаясь в мысли, что каждый народ должен иметь свою литературу, отражающую народный характер, насущные требования национальной жизни, О. Сомов резко протестует против подражания зарубежным писателям. Ратуя за народность литературы, писатель в то же время понимает ее несколько ограниченно, выдвигая на первый план национальную самостоятельность и оригинальность ее. Одновременно О. Сомов пропагандировал обращение к устному народному творчеству, полагая, что это единственный путь сближения литературы с жизнью народа. В связи с этим он призывал изучать различные источники: историю, народную фантастику, язык, нравы, обычаи народа. По мнению Сомова, свидетельством народности произведения есть его успех в народе. Вслед за декабристами Сомов выступал за гражданскую направленность художественной литературы. Летописи, исторические предания, песни - источник героических тем, материал, который помогает воссоздать «дух народа».
О настойчивых поисках новых путей использования фольклорных форм в художественной литературе свидетельствует его творчество. Интерес к устному народному творчеству проявляется в самых ранних произведениях Сомова. В стихотворениях «Прости» (1817), «Тоска по родине (песенка в грустный час)» (1818), «Кораблекрушение» (1818), писатель использует лексику, ритмику, образы и ситуации, характерные для народной песни. Обращение к народным преданиям можно найти во многих его прозаических произведениях: «Юродивый» (1827), «Русалка» ( 1829), «Сказка о кладах» (1829), неоконченном романе «Гайдамаки» (1839). Однако широкое использование мотивов народных сказок, преданий еще не ведет к образованию в его творчестве литературной сказки как жанра. Можно говорить о различных формах воспроизведения фантастического в его произведениях. Определяя жанр своих произведений, Сомов часто классифицирует их как небылицы, сказки. К жанру литературной сказки в творчестве писателя мы относим те произведения, которые представляют собой фольклорные стилизации, не утрачивающие связь с фольклорной сказкой. В этом смысле творчество Сомова-сказочника сближается с творческими исканиями В. Даля и С. Аксакова.
Отношение писателя к фантастике, как уже подчеркивалось, было неоднозначным. З. Кирилюк обращает внимание на полемику О. Сомова со сторонниками «необузданной фантастики», которые преследовали цель поразить читателей всевозможными ужасами. Стараясь разрушить атмосферу таинственного, Сомов всегда старательно отделял свое мнение, мнение рассказчика от верований и понятий действующих лиц. Многие исследователи относят О. Сомова к предромантикам, которые понимали народность в искусстве, прежде всего, как отображение национального характера, нравов, обычаев. Однако О. Сомову было присуще романтическое мироощущение, что и отразилось в его творчестве.
По мнению Сомова, в преданиях и поверьях воплощается дух народа, и этим они интересны и ценны. В «Сказке о кладах» он совершенно четко определил свою задачу: «...собрать сколько можно более народных преданий и поверий, распространенных в Малороссии между простым народом, дабы они не вовсе были потеряны для будущих археологов и поэтов». Свободно варьируя былинные и сказочные элементы, дополняя их собственным вымыслом, О. Сомов создал несколько произведений, которые можно отнести к жанру литературной
сказки.
Первым в этом ряду можно назвать «Сказание о храбром рыцаре Укроме-табунщике», впервые опубликованное в «Невском альманахе» за 1830 год. «Сказание» сочетает в себе былинные и сказочные мотивы. Сюжет построен на былинном мотиве поединка богатыря с чудом-юдом необыкновенной силы. Баклан- богатырь решил померяться силой перед ратью богатырской.
Писатель не разрабатывает какой-либо один сказочный или былинный сюжет. Ситуация, нарисованная в «Сказании», характерна для народных героических сказок, в которых простой мужик побеждает необычайно сильного врага («Удалой батрак», «Иван- крестьянский сын», «Сказка о бессчастном стрелке» и др.). В «Сказании» он продолжает основную тему народного эпоса-тему борьбы народа с вражескими силами. Укрома-табунщик, вышедший на поединок с Бакланом- богатырем, внешне ничем не отличается от обыкновенных людей. Однако он наделен необыкновенной силой. «В прежние годы бывалые важивалась у меня силушка: случалось, медведишка ли, другой ли косматый зверь повстречается - мне его сломать, как за ухом почесать. Благословите, государи князья и воеводы, и на этого дикого зверя руку поднять». Укрома-табунщик одолел чудо-юдо не только силой, но и хитростью. Заставив Баклана-богатыря снять с себя ратные доспехи, он победил врага врукопашную.
Образ Баклана-богатыря, как и в героических былинах, гиперболичен: «А у того Баклана голова была, что пивной котел, брови, что щетина; борода, что камыш - ветер в нее дунет, инда свист пробежит. В руке у него был меч-кладенец, гакой широкий, что на нем хоть блины пеки; а всех его доспехов ратных, когда он их снимал с себя и складывал на телегу, три пары волов с места не могли тронуть». Но описывая его, автор применяет оттенки иронии, пренебрежительно отзывается о его оружии, на котором хоть блины пеки. В былинах киевского цикла «Добрыня и Змей», «Илья Муромец и Соловей-разбойник» подобным образом рисуются вражеские силы. Сравним:
Уж как свищет Соловей да по-соловьему,
Он кричит злодей-разбойник по-звериному,
От его ли то от посвиста соловьего,
От его ли то от покрику звериного
Все-то травушки-муравы заплетаются,
Все лазоревы цветочки осыпаются,
Темны лесушки к земле все приклоняются.
А что есть людей, то все мертвы лежат.
Произведение имеет подзаголовок «Картина из русских народных сказок». Действительно, «Сказание» представляет собой небольшой фрагмент и воспринимается как отрывок какой-то сказки. В нем нет традиционного зачина, но есть собственно сказка, притом - ее кульминационный момент. Своеобразно перерабатывает Сомов концовку, соединяя сказочные и былинные элементы и используя фольклорную поэтику: «Тогда рать-сила басурманская дрогнула и побежала с поля, инда земля застонала; а русские князья и воеводы три дня пировали на месте побоища, честили да выхваляли Укрому-табунщика, снарядили его доспехами богатырскими и нарекли сильным и могучим витязем Укромою, русских земель потехою, а половецких угрозою». Автор-рассказчик применяет различные художественные изобразительно-выразительные средства:
сравнения (брови, что щетина; борода, что камыш; впился, как паук),
эпитеты (рать половецкая; витязи могучие; смерть вольная; люди добрые; дружина православная; голова буйна),
повторы (крикнули-гаркнули; рать-сила),
пословичные слова и выражения (не велите казнить, а дозвольте мне речь говорить; не сбил - не хвались),
просторечья (что-де; инда; я-де; завопила).
В целом произведение Сомова воспринимается как фольклорная стилизация, для которой характерна верность фольклорному первоисточнику, последовательная имитация народного стиля, т. е. структурно-стилевые черты, восходящие к «Русским сказкам» В. Даля. Как и в произведениях Даля, в сказках Сомова появляется рассказчик, имитирующий устную речь. Однако и противовес представлениям о монологичности сказа, где допускаются лишь редуцированные реплики персонажей и полностью исключается диалог, в «Сказание» Сомова возникает диалог, но он входит в речь рассказчика и как бы утрачивает свойства прямой речи, хотя и становится несобственно-прямой речью. Диалог облекается настроением и смыслом, характеризующими самого рассказчика, который всецело на стороне Укромы-табунщика. Реплики героев и комментарии рассказчика выступают средствами характеристики персонажей. Так, Баклан-богатырь «кричал», «крикнул-гаркнул», «смеялся злым хохотом»; рать половецкая «завопила, словно душа с телом розлучилася». Такие отступления от сказовой манеры не разрушают произведение, а обогащают его средствами художественной выразительности.
Синкретизм сказочных и былинных мотивов характерен и для сказки «В поле съезжаются, родом не считаются» (1832). В ней повествуется о поединке работника Елеси с басурманом Калгой Татарским. Начинается сказка традиционным зачином: «Жил-был на святой Руси близ каменной Москвы мужичок богатинек, а норовом крутенек, звали его Сидором Пахомовым». Она восходит к группе сатирических сказок о барине и находчивом батраке. В таких сказках сказочное время и пространство как бы приближается к слушателю и рассказчику. В произведении Сомова место действия определено достаточно точно - «близ каменной Москвы». Однако по ходу развития действия оно заменяется былинным - «чистое поле, широкое раздолье». Как и в народных сказках, батрак получает задание от хозяина - вернуть сбежавших коней. Батрак Елеся «был простоват: красные девушки над ним посмеивались, и прослыл он по всему миру дурачком бессчетным». Образ Елеси сближается с образом сказочного Иванушки- дурачка, за неказистой внешностью которого скрывается недюжинная сила, ум, сметливость, ловкость. Г ерою Сомова приходится выбирать, по какой из трех дорог ехать. Именно мотив выбора пути очень характерен для русских былин, хотя нередко он встречается и в сказках. Как уже было замечено, былинные и сказочные мотивы тесно переплетаются, и порой их даже трудно отделить друг от друга. И для былины, и для сказки характерно наличие поэтических формул – описаний наиболее важных моментов. Среди былинных мотивов, встречающихся в произведении Сомова, можно выделить такие: прощание с домом, выбор пути, расправа с врагами. В сказке Сомова эти формулы упрощаются и утрируются. Так, вместо богатырского коня Елесе пришлось воспользоваться клячей попа Ерофея: і взнуздал Елеся попову клячонку, сел на нее, едет да погоняет, да песенки помавает; и выехал он на чистое поле, на широкое раздолье; трюх да трюх, скачет на молю божью, куда глаза глядят». Замедление сказочного действия происходит за счет многократных повторов: «Едет да погоняет, да песенки попевает». Выбрав не думая среднюю дорогу, Елеся встретился с басурманом Калгой Татарским. Калга нарисован в духе былинных богатырей, но в его характеристике чувствуется ирония рассказчика: «... скачет и пылит, инда небо коптит». Расправа богатыря с Калгой Татарским тоже дается в ироническом ключе: «И взбесился сердитый Калга-богатырь, бровью моргнул, усом шевельнул и саблей махнул; а Елеся перекрестился, с клячонки на землю спустился, к басурману подскочил, косою по шее хватил, словно былинку скосил; и пал богатырь Калга на сыру землю как овсяный сноп, а Елеся его как липку облупил и белое его тело под кустом схоронил». Преодолев Калгу-богатыря, Елеся переоделся в его платье и приказал силе басурманской погнать три дюжины коней со всей сбруей золоченой в свое село. Хитростью одолел он всех татар. «А из добытых коней подарил Елеся тройку своему прежнему хозяину Сидору Пахомову, да пару попу Ерофею; остальных же и со всей сбруей продал в каменной Москве и на те деньги стал жить да поживать, худо сбывать, да добро наживать». Традиционная концовка опять возвращает слушателей в сказку.
Народный колорит произведению придает широкое использование выразительно-изобразительных средств: эпитетов (солнышко красно, раздолье широкое, поле чистое, покрик молодецкий, шатры мурзовецкие, рать – сила великая), различных повторов, пословиц, поговорок (идти на рать – не песни орать; дух вон; в поле съезжаются – родом не считаются), сравнений (как овсяный сноп; как липку облупил). Композиция сказки повторяет народную: в ней есть зачин, собственно сказка (эпическая часть), концовка.
Особенностью «Сказания о храбром рыцаре Укроме-табунщике» и сказки «В поле съезжаются, родом не считаются» является введение ритмизированной речи. «Жил-был на святой Руси близ каменной Москвы мужичок богатенек, а норовом крутенек, звали его Сидором Пахомовым; а у того Сидора был работник Елеся, ходил губы развеся». Такой стиль изложения свидетельствует о том, что О. Сомов стремился обогатить русский литературный язык народным элементом. Высоко ценя мастерство народных сказителей, писатель применяет элементы народного сказа - ритмизированную речь. В вышеназванных сказках превалируют былинные мотивы, которые, соединяясь со сказочными элементами, образовали в творчестве О. Сомова особый вид литературной сказки, близкой к рассказу, характеризующейся наличием одной сюжетной линии, сконцентрированностью действия, организованного центральным персонажем. Однако «Сказание о храбром рыцаре Укроме-табунщике» и сказка «В поле съезжаются, родом не считаются» различаются между собой по способу организации повествования. В «Сказании» речь персонажей подчинена речи рассказчика Сказка «В поле съезжаются, родом не считаются» построена по принципу «свободного» диалога и характерологических реплик. Например: «Калга Татарский крикнул-гаркнул молодецким покриком: «Прочь с дороги, мужичишка серый! Не то – у меня коротка расправа: хвачу тебя слева да справа, так и дух вон, и башка долой». И возговорил ему Елеся: «В поле съезжаются, родом не считаются. Коли ты богатырь, а не мыльный пузырь, так выходи со мной переведаться и силами померяться». Таким образом, на основе прямой речи героев возникает диалог-сценка, когда спорящие затрагивают друг в друге определенные стороны характера.
Иначе разрабатывается сказочная тема в «Сказке о медведе Костоломе и об Иване, купецком сыне» (1830). Она написана по мотивам народных сказок. Как и фольклорные сказки, она начинается зачином: «В старые годы, в молодые дни, не за нашею памятью, а при наших дедах да прадедах жил-был в дремучих лесах во муромских страшный медведь, а звали его Костолом». В отличие от народной сказки, в которой действие происходит в неопределенное время («давным-давно») и в неопределенных условиях («в некотором царстве»), в сказке Сомова время и пространство как бы приближаются к читателю. Время не такое уж далекое («при наших дедах и прадедах»), пространство тоже определено достаточно четко («в лесах во муромских»). Такой прием позволяет автору придать историческую достоверность повествованию, сказка сближается с рассказом или исторической повестью. При этом важная роль в произведении принадлежит повествователю, который прямо оценивает изображаемые события, выражая к ним свое отношение. «Добрые люди ума не могли приложить, что это было за диво. Иные говорили: это-де божье попущение, другие смекали, что это был колдун-оборотень, третьи, что леший прикинулся медведем, а четвертые, что это сам лукавый в медвежьей шкуре». Уточняя время событий, рассказчик замечает: «Сильных могучих богатырей, Ильи Муромца да Добрыни Никитича, не было уже тогда на белом свете, и косточки их давно уже сотлели; а мечи их кладенцы, сбруи ратные и копья булатные позаржавели: так избавить крестьян от беды и очистить муромский лес от медведя было некому». Победить Медведя смог Иван, купецкий сын, «высокий и дюжий парень, статен, бел, румян, белокур, лицо полно и пригоже, словно красное солнышко. Все девицы и молодицы на него заглядывалися, а молодые парни от зависти кусали себе губы». Для изображения необычайной силы молодца Сомов применяет гиперболу: «Он взял двенадцатипудовый аршин в правую руку, размахнул им, инда по воздуху зажужжало, и бросил вверх так, что аршин из глаз ушел, а пост е со свистом полетел вниз и впился в землю на полсажени». Ловкость в сочетании с необыкновенной силой помогают Ивану оседлать медведя. «Смотрят – из лесу бежит большой-пребольшой черный медведь, а на нем сидит Иван верхом, купецкий сын, держит медведя за уши и толкает под бока каблуками, которые подбиты железными подковами; аршин Иванов висит у него за поясом и от медвежьей рыси болтается да тоже постукивает по медведю». За свою добрую услугу Иван ничего не взял, даже шкуру медвежью. «Пусть она при вас останется: берегите ее в деревне да вспоминайте про Ивана, купецкого сына». Такая концовка не характерна для фольклорной сказки, в которой победитель всегда вознаграждается. Как бы мотивируя неправдоподобный финал сказки, Сомов прибавляет к ней концовку в духе народной: «И я там был; мед-пиво пил: по усам текло, а в рот не попало». В народном ключе написано и присловье к сказке: «...любезной нашей имениннице желаю доброго здоровья: дай бог ей жить да поживать, худа не знать, и добро наживать да пиры пировать». Сказка посвящена М. Дельвиг — жене А. Дельвига, и именно ей предназначено присловье. Пословицы, поговорки, сказочные эпитеты способствуют созданию неповторимого мира русской сказки. 11о некоторые моменты сказочного эпоса своеобразно переосмысливаются автором. Так, например, в народных сказках добрый молодец, отправляющийся на подвиги, обычно встречается со сказочной Бабой-ягой, являющейся связующим звеном между миром живых и мертвых. Она молодца напоит, накормит и спать положит. Такую же функцию выполняет в сказке Сомова староста Вавила, который «повел Ивана, купецкого сына, в свой дом, истопил баню для дорогого гостя, накормил его, напоил и спать уложил». Сказочная ситуация превращается в реальную, что разрушает сказочность и сближает сказку с рассказом из народного быта.
В фантастический мир «Сказки о Никите Вдовиниче» (1832) слушателя вводит присказка: «Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей коурки; рассказывается не сзади, а спереди. Не как дядя Селиван тулуп надевал». С народной традицией связана и концовка сказки: «Вот вам сказка долгенька, а к ней присловье коротенько: от пьянства и буянства, от глупых детей и от демонских сетей. Всяк эту сказку читай:, смекай да себе на ус мотай». Автор усиливает присущий народной сказке дидактизм, что сближает ее с притчей.
Сюжет «Сказки о Никите Вдовиниче» не имеет аналогов в фольклоре, однако и ней используется ряд известных сказочных мотивов. У вдовы Авдея Федулова Улиты Минеевны был сын Никита. «Не на радость остался и сынок вдове горемычной, единое ее детище, Никита: и тот по отцу пошел. Пить не пришла ему еще нора, потому что после отца остался он молоденек, годов о двенадцати <...> он только с утра до ночи рыскал по улицам да играл в бабки с чужими ребятами». Никита Вдовинич у всех выигрывал, и это его умение не понравилось соседним ребятам: решили они отнять у него бабки всей гурьбой. Никита спрятал бабки на могиле отца, где никто их не мог найти. Покойный отец предложил сыну сыграть в игру с мертвецами. Три ночи подряд приходил Никита на кладбище и до первых петухов сражался в кости с мертвецами. Благодаря своей меткости и сноровке он сумел добыть черную бабку. С тех пор зажили они с матерью безбедно. Никите полюбилась купеческая дочь Макрида Макарьевна. «Все мигом уродилось; под веселым пирком, да за свадебку. Вдовинич задал пир на весь мир, а после стал жить-поживать со своей молодой женой Макридой Макарьевной». Народная сказка обычно этим эпизодом заканчивается. Но Сомов усложняет сюжет и продолжает сказку. Купеческая дочь была очень привередлива и требовала от мука исполнения все новых желаний: «...то дом тесен – ставь хоромы; то углы не красны – завесь их коврами узорчатыми; то посуда не люба - подавай золотую да серебряную; то наряды не к лицу – подавай парчи золотые да камни дорогие. А чаровал им бог детище желанное, сынка Иванушку, - так чтобы колыбель была диковинная, столбы точеные, на них маковки золоченые». Нетрудно заметить, что купеческая дочь очень напоминает старуху из сказки А. Пушкина о рыбаке и рыбке. После девяти лет супружеской жизни не выдержал Никита и попросил черную бабку, чтобы у жены его «были полны ларцы золота и полны ларцы серебра; пусть их тратит, на что пожелает, только века моего не заедает». Себе попросил «ровно на семь лет зелена вина да меду пьяного запивать свое горе тяжкое». Спустя какое-то время появился в тех краях черненький мальчик Чет-Нечет, который хитростью отнял у Иванушки черную бабку. Концовка сказки почти абсолютно повторяет пушкинскую сказку, хотя свое произведение Сомов написал гораздо раньше: «...смотрит: отцовских хоромов как не бывало, а наместо их стоит лачужка. Чуть углы держатся, и от ветра пошатываются. Матушка его Макрида Макарьевна сидит да плачет, голосом воет, жалобно причитает, уже не в золотой парче, не в дорогой камке, а просто-запросто в крестьянском сарафане; батюшка лежит под лавкой в смуровом кафтане. Оглянулся Иванушка на себя - и на нем лохмотья да лапти!». Счастье изменило герою после того, как он стал пассивным потребителем добытых благ. З. Кирилюк усматривает в финале сказки и другую мысль, связанную с эстетическими представлениями народа — нечестно добытые богатства не могут принести счастье человеку.
В «Сказке о Никите Вдовиниче» легко просматриваются необходимые атрибуты народной сказки. Это и прием троекратия (три раза играл Никита в кости с мертвецами, жил с женой трижды по три года и т. д.), и повторение аналогичных ситуаций, использование изобразительно-выразительных средств народной сказки. Эпитеты, характерные не только для сказочного, но и для песенного творчества народа помогают автору нарисовать более яркие картины, точнее передать характеры персонажей: слезы горючие; вдова горемычная; сын любезный; земля сырая; детище желанное; полночь глухая; весть добрая; мир крещеный и т. п. Переосмысливаются автором и сказочные формулы: перед ним, как лист перед травой, стал его батюшка Авдей Федулович; скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; долго ли, коротко ли было дело и др. Обогащают сказку и пословицы и поговорки, введенные в ткань повествования: не было чем собаки из дома выманить; и перед богом грешит, и людей смешит; всякое дело мастера боится; сунуть нос не смеет; свой своему поневоле друг; отпустить с крестом и молитвою; ни ухом не поведет; мотать на ус и др. Как и в сказках Даля, в произведениях Сомова возникает образ рассказчика из простонародной среды, который и ведет повествование.
Таким образом, можно утверждать, что О. Сомов внес заметный вклад в развитие прозаической литературной сказки. Но неправомерно, на наш взгляд, относить к сказкам такие произведения Сомова, как «Русалка», «Сказки о кладах», «Киевские ведьмы» и другие «были и небылицы» (по определению самого автора). Здесь речь может идти об использовании фантастического элемента и образов славянской демонологии. В отличие от народных сказок, фантастика в повестях и рассказах имеет свои особенности. Точка зрения повествователя и персонажа на таинственное в фантастическом рассказе сходны, хотя читателю из комментариев автора ясно, что мышление его не является мифологическим (например, в повести «Русалка»: «...простой народ в Малороссии думает...»). В сказке рассказчик с самого начала оценивает все происходящее не так, как персонажи. Благодаря взаимодействию жестко закрепленных точек зрения рассказчика и персонажей на возможность / невозможность событий в народной сказке создается особая, отличная от действительности «сказочная реальность», которая не вызывает сомнения у персонажей сказки, которой не верит, но воспринимает как данность слушатель и к которой с иронией относится рассказчик. Эта особенность присуща и сказочным произведениям О. Сомова.
Многие произведения, определяемые автором как «сказки», на самом деле относятся, как уже было замечено, к фантастическим повестям, в которых использование фантастики позволило Сомову «раскрыть мысль о разобщенности людей, непреодолимости тех преград, которые их разделяют, роковых последствиях проникновения в чужую тайну, об отчуждении личности и невозможности преодоления внутреннего разлада».
Таким образом, О. Сомов в своих сказочных произведениях использует былинные и сказочные мотивы, трансформируя и осовременивая их. Его сказочные опыты развиваются в русле свойственного романтикам интереса к фольклору, в обращении к которому он видит будущее литературы. Сомов разрабатывает жанровую разновидность литературной сказки, близкую к жанру рассказа и реализующую народные этические представления о добре и зле, широко использует различные формы сказовой стилизации. Творчески используя фольклорно-этнографические материалы и руководствуясь собственно выработанной эстетической концепцией, О. Сомов, безусловно, оставил заметный след в развитии прозаической литературной сказки.
Л-ра: Література в контексті культури. – Дніпропетровськ, 2003. – Вип. 11. – С. 8-17.
Твори
Критика
