Рене Фалле в свете арготологии
Э. М. Береговская
Пьер Гиро, один из крупнейших современных исследователей арго, в середине 50-х годов говорил о необходимости создания арготологии как особой лингвистической дисциплины со своими определениями, законами, методами и приемами исследования и проверки: «... le jour où cette argotologie se sera constituée je pense qu’elle apparaîtra — dans ses limites — aussi révolutionnaire et aussi féconde que la dialectologie». В начале 70-х годов термин «арготология» вошел в новейший семитомный словарь Ларусса, и говорится об арготологии уже не в будущем, а в настоящем времени. Этот лингвистический факт — включение термина-неологизма в словарь — фиксирует несомненные успехи в исследовании арго, достигнутые в последние десятилетия во Франции и за ее пределами. Заметное оживление интереса к социолектам наблюдается и в нашей стране.
Наименее исследованная в арготологии область — это область, которая граничит со стилистикой художественной речи, а именно изучение процесса инкорпорации арготизмов в язык художественной литературы.
Изучение арготизмов в значительном массиве художественных текстов позволило сформулировать основной закон их функционирования в прозаическом произведении: при концентрации не ниже средней арготизмы действуют единым блоком. Методика исследования арготизмов в творчестве того или иного писателя включает несколько этапов: тематика произведений, содержащих арготизмы; арготирующие персонажи; арготический словарь писателя; концентрация арготизмов и их стилистические функции в отдельном произведении; определение главенствующей тенденции в использовании арго у данного автора. Эта методика была применена при анализе творчества Кристианы Рошфор. Воспользуемся ею, чтобы рассмотреть под тем же углом зрения творчество Рене Фалле.
В юном возрасте, когда многие другие еще только готовятся жить, сидя на школьной скамье, у Рене Фалле за плечами был немалый активный опыт: он успел поработать кладовщиком у издателя, рассыльным у аптекаря, подмастерьем у бочара, в 44-м пошел воевать, а демобилизовавшись, занялся журналистикой в газете «Либерасьон».
Социальные антипатии Рене Фалле не так ярко выражены, как у Кристианы Рошфор: критицизм — не его стихия. Но социальные симпатии его вполне определенны: в каждой из своих книг он глубоко демократичен. В начале пути Фалле — писатель популистского толка (три его романа, «Banlieue Sud-Est», «La fleur et la souris» и «Pigalle», даже получили Prix populiste), впоследствии его творчество приобретает более широкий диапазон. Французская критика сближает его с Эженом Даби, с Арманом Лану.
Стиль Фалле гораздо более традиционен, чем стиль РошфорС бытописательской манерой вполне согласуется систематическое обращение к арготическому источнику.
Тематика романов Фалле включает только две из аргорецептивных тем — изображение городского дна и быт рабочей молодежи. А главной темой Фалле является чувство в разных его проявлениях: дружба — трогательная, пронесенная через всю жизнь дружба трех стариков из «Les vieux de la vieille» и давшая в трудный час трещину дружба спелеологов из «LFne poignée de main», любовь — банальная в «Les pas perdus», счастливая в «Paris au mois tl’août», болезненно-надрывная в «L’amour baroque», трагическая в «Charleston» и «Comment fais-tu l’amour Cerise?». Арго присутствует во всех названных романах.
Колебания в концентрации арготизмов в творчестве Фалле значительно сильнее, чем у Рошфор: от высокой до ничтожно малой.
Явственно видна связь концентрации с тематикой: самую высокую концентрацию дают романы с аргорецептивными темами, а в романах о любви концентрация гораздо меньше. Заметна тут и зависимость от географии романов: те произведения, действие которых связано с Парижем, содержат больше арготизмов, чем те, действие которых происходит главным образом в провинции, а меньше всего их в тех романах, где описываемые события происходят в Лондоне.
С конца пятидесятых годов в творчестве Фалле нет больше романов с таким высоким содержанием арготизмов, как в «Banlieue» или «Ceinture». Выход за рамки популизма сопровождается падением концентрации арготизмов, в отношении писателя к использованию арготического источника появляется большая сдержанность.
Арготирующие персонажи густо населяют произведения Р. Фалле: в пяти романах, которые будут рассмотрены подробнее, их 71 (в пяти книгах Рошфор их 31). Отчасти это объясняется свойствами творческой манеры Фалле, который предпочитает, особенно на первых порах, многофигурные композиции. А отчасти — социальными слоями, поднятыми в его произведениях.
В ранних романах Фалле арго употребляют почти исключительно персонажи, которые принадлежат к деклассированным или городской бедноте: клошары, нищие и преступники, шоферы, рабочие, официанты бистро, почтальон, контролерша метро и т. п.
В произведениях, которые Фалле пишет с конца 50-х годов, социальный состав арготирующих персонажей становится более пестрым. Эта линия продолжается в последующих романах. Наряду с выходцами из низов, арготизмы вкладываются в уста сыну крупного коммерсанта Франсуа Рагону («Charleston»), пользующемуся известностью драматургу Режи Ферье, кинорежиссеру Жермену Брюнелю («L’amour baroque»). В романах «Charleston» и «Comment fais-tu l’amour Cerise?» арго используется в качестве условного эквивалента английского слэнга в речевом портрете нескольких персонажей. Среди арготирующих персонажей Фалле есть люди всех возрастов (преобладает молодой — 49 из 88, для которых возраст обозначен), есть и положительные (43), и отрицательные (5), и нейтральные герои (58).
Главные особенности арготического словаря Рене Фалле заключаются в том, что:
- объем его весьма значителен: 832 единицы;
- в нем сравнительно велика доля арго-27 (20,5%), и некоторые арготизмы нуждаются в специальной семантизации;
- он содержит довольно много «свежих» арготизмов, встретившихся только у Фалле;
- синонимика его на редкость богата;
- уже в его ядре ощущается стремление к разнообразию;
- эмоциональная сфера ядра содержит как «отрицательные», имеющие пейоративную коннотацию, так и положительно заряженные единицы;
- он включает некоторое количество орфографических дублетов, подчеркивающих самим фактом своего употребления в рамках одного произведения подвижность, нестабильность арго;
- он содержит абсолютно все семантические поля, имеющиеся в общем словаре арготизмов, проникших в современную художественную прозу;
- его семантические поля неравномерно заполнены арготизмами из разных произведений; арготический словарь первых двух проанализированных романов почти полностью включает словарь трех остальных, т. е. уже в самом словаре Фалле ощущается направление, в котором изменяется стиль автора.
«Banlieue Sud-Est» — это роман о французской молодежи 44-го года. Роман Фалле выхватывает из военной действительности самых обыкновенных молодых французов, каких 94 на каждую сотню. В войну они вступили подростками, первым их сильным впечатлением было поражение Франции, и они изверились во всем, пассивно ненавидят немцев, презирают поколение «предков», которое позволило довести Францию до ее нынешнего постыдного состояния, живут сегодняшним днем, зарабатывают себе на жизнь, кто как может, жадно ловят какие-то скудные радости и ждут конца войны.
В романе есть острый сюжет — история отношений Бернара Любена с Анни, его пылкая любовь к Зезетте, предательство Зезетты, которая за деньги доносит на его брата Клода, скрывающегося от угона в Германию, месть предательнице и уход в маки, — но главный интерес не в извивах сюжетной линии, а в групповом портрете, который в какой-то мере представляет целое поколение.
Бернар Любек и его друзья по Юго-Восточному предместью держатся сплоченной группой, дружба — это, пожалуй, единственная моральная ценность, в которую они еще верят, которой дорожат. Равномерная арготическая окраска, свойственная речевой характеристике всех этих персонажей, подчеркивает монолитность их группы. Таким образом, арготический блок романа, который образуют в основном стандартные, необразные арготизмы, взятые в высокой концентрации, способствует типизации речи целой группы персонажей, единой по возрасту и социальному положению. В арготическом блоке романа «Banlieue Sud-Est» довольно интенсивно используются синонимические связи. Они пронизывают высказывание отдельного персонажа, возникают как синонимическая перекличка между высказываниями разных персонажей, создавая впечатление глубины общей арготической копилки, социальной органичности обращения к ней описанных героев.
Отдельные части арготического блока, выделенные стилистически, служат для акцентирования положительных и отрицательных эмоций, для создания разных эвфонических эффектов, для сближения семантически далеких друг от друга лексем. К примеру, арготизм dingue (fou) намеренно лишается смысла, превращается в звукоподражательный комплекс, который, имитируя звон колокола, передает душевную смуту героя: Il s’arracha de sa torpeur maladive. A devenir dingue! Dingue! Dingue dongue dingue dongue...
Отметим еще некоторые побочные функции, которые выполняет арготический блок романа «Banlieue Sud-Est». В портрете одного из друзей, испанца Пепито, арготизмы являются признаком полного слияния с инонациональной средой. Сходную роль играют арготизмы в развитии образа Анни. Выросшая под крылом у старозаветной бабушки, вдали от столицы, она сначала слегка ошарашена арготической речью брата и его товарищей. Но притягательная сила новой среды, новых друзей для этой наивной провинциалочки такова, что у нее появляется желание скорее стать во всем на них похожей. Стремление к полной духовной ассимиляции выражается в первых робких попытках Анни «арготизировать» свою речь: ... Très fière de montrer sa course au diapason commun, elle se haussa sur le bout des pieds pour dire à Alix d’une petite voix d’enfant: — C’est bath c’qu’on va voir? On va s’marrer?
Молодые герои Фалле полны ощущения своей непонятости, старшее поколение кажется им чужим и враждебным. Это духовное непонимание иногда проявляется в непонимании языковом. В некоторых случаях старшим действительно непонятен арготический язык молодых (как, например, в диалоге Бернара с матерью), а в других старшие просто не желают понимать и принимать арготическую речь, потому что не приемлют нигилизма, который за ней стоит. Тут, отражая конфликт отцов и детей, предельно обнажается оппозиция арго/нормативная речь.
Подавляющее число арготизмов вводится в ткань романа прямым способом, а семантизация некоторых единиц из арго-2 с помощью нейтральных синонимов несет специальную стилистическую нагрузку. Арготическими элементами насыщены в произведении все виды художественной речи, в том числе и авторская, что приближает позицию автора к позиции свидетеля и участника изображаемых событий.
Повествование в романе ведется от 3-го лица, но не в нейтральной манере. Автор говорит с читателем как бы от имени своего поколения — и его повествовательная речь, естественно, впитывает какие-то особенности речи его героев. Но там, где писатель обращается к читателю только от себя, — в многочисленных авторских отступлениях, рисующих политическую картину Франции, оценивающих конфликт поколений или представляющих пейзажные зарисовки, — видно, в чем авторское восприятие не идентично восприятию его героев. В романе немало густо насыщенных метафорами авторских отступлений. Развернутые метафоры авторских отступлений резко противостоят в романе арготическим элементам. Эти две стилистические краски, наложенные густыми мазками и создающие эффект «отталкивания», доминируют у раннего Фалле.
Драматическое действие романа «La grande ceinture» происходит в декорациях самых мрачных тонов: городской квартал с выразительным названием Décharge (помойка, выгребная яма), в котором хозяйничают грязь, нужда, безысходность и где влачит свое жалкое существование герой романа Жюльен Кабатье. Этот опустившийся тридцатипятилетний бездельник скрашивает себе убогую действительность мечтой вырваться из Помойки к морю, к солнцу, на Корсику, рассказы о которой он часто слышит от своей подружки Фредерики. Ни окружающие, ни сам Жюжю не верят всерьез, что эта мечта когда-нибудь сбудется. Жизнь Жюжю небогата событиями: дуэль в кабачке «на красном вине» с другим записным пьяницей — кто дольше продержится, жаркое из краденой кошки... И вот в эту тусклую, бессмысленную жизнь вторгается Событие: Жюжю сталкивается с Пьером Барбье, преступником, который ищет убежища на Помойке. Барбье уже потому герой в глазах Жюльепа, что его преследует полиция: как все обитатели Помойки, полицию Жюжю не жалует. Барбье ловок, умен, образован, прекрасно одет, курит дорогие американские сигареты, свободно распоряжается большими деньгами — все это чрезвычайно импонирует Жюльену. Жизнь приобретает смысл: надо спасти нового блестящего друга. Кроме восхищения перед «суперменом», Жюльеном движет еще и надежда на то, что Пьер даст ему денег, чтобы он мог, наконец, осуществить свою давнишнюю мечту. Однако Барбье в момент, когда все уже готово к побегу, отделывается туманными обещаниями. Мечта, ставшая с его появлением почти осязаемой, грозит так и остаться неосуществленной. Ловкий удар ножом, и толстая пачка денег из кармана Барбье перекочевывает в карман Жюжю. Корсика кажется ему теперь совсем близко. Но Фредерика, с которой он собирался в это путешествие к счастью, уехала, не дождавшись его, и Жюжю, осознав вдруг, что он собственными руками убил своего единственного друга, в порыве раскаяния бросается под поезд.
В романе есть сильная личность — Пьер Барбье, но автор не заставляет читателя любоваться им, принять его взгляд на происходящее. Он герой только в примитивном и одурманенном алкоголем сознании Жюжю. Для читателя дегероизация Барбье начинается с самого первого его монолога, в котором он с циничной гордостью рассказывает, как он вырвался из нищенского быта своей многодетной семьи, пойдя на содержание к богатой старухе.
Но и антагонист Барбье — полиция, преследующая преступника,— не изображается в привлекательном свете. Полицейские выступают в романе как представители власти, которая равнодушно мирится с голодным и холодным существованием Помойки.
Развенчивая дешевую уголовную героику, Фалле ставит социальные акценты, показывает почву, на которой рождается преступление. Его герои — преступники и жертвы одновременно.
В романе «La grande ceinture» нет больше лирических миниатюр, связанных с миром героев лишь по касательной. Тяга к лирическим отступлениям у Фалле осталась, но эти «стихотворения в прозе» интегрируются в ткань романа, вбирая в себя переживания героев. Троп уступает свою главенствующую роль средствам аффективного синтаксиса, тяготеющим к симметрии.
На уровне лексики основной стилистической краской романа «La grande ceinture» является арго. Арготический блок выполняет в произведении одну, но самую генеральную функцию — передает общую эмоциональную атмосферу, тревожную и напоенную миазмами атмосферу городского дна. Функция эта вбирает и типизацию. Отдельные составляющие блок арготизмы не несут никаких побочных функций, как это часто бывает в других произведениях. Блок романа компактен и отличается целым рядом особенностей, которые способствуют его функциональной единонаправленности.
По концентрации арготизмов «La grande ceinture» занимает первое место среди произведений Фалле. Арготизмы пронизывают все формы речи в романе: и прямую, удельный нос кого рой у Фалле всегда велик, и несобственно-прямую, и авторскую.
Таким же арготически насыщенным оказывается произведение и в другом разрезе: арготизмы встречаются на всех ступенях иерархической лестницы действующих лиц, причем даже диалоги ситуативных «арготических множеств», состоящих из нескольких' анонимных мужских и женских голосов, насыщены ими в высокой степени: — Garez vos miches, cria quelqu’un, ça va saigner! — Mort aux cognes! — Ta gueule, putain! — Aux chiottes les flics! Это тоже, типично для названной функции арготического блока.
В составе арготического блока романа есть, кроме того, специфические черты, связанные с темой романа, с обрисованной социальной обстановкой, с напряженностью развития сюжета. Это прежде всего высокое, сравнительно с другими произведениями, содержание элементов арго-2 и относительно большое количество дисфемизмов. Ведь в романе изображена среда, где арго — норма общения, да еще в момент, когда среда эта гудит, растревоженная полицейской облавой. С этим связано еще несколько менее заметных на первый взгляд, но тоже очень характерных именно для данного произведения черт.
Самый частый арготизм в романе — flic (уже в этом чувствуется тревога погони), и он имеет очень высокую частоту 82.
Денотату «полицейский» соответствует в ткани романа 5 арготических синонимов: flic—bourre—cogne—poulet—guignol. Денотат «человек» выражается тоже пятичленным синонимическим рядом: mec—mecton—mironton—Jules—bibard, но сравнение суммарных частот обоих рядов (106/27) позволяет увидеть, насколько первый ряд в этом произведении активнее.
«Ceinture» отличается беспримерным богатством арготической синонимики: половина арготического лексикона этого романа связана синонимическими отношениями. Арготизмы, входящие в произведение, образуют 69 синонимических рядов (это в три раза больше, чем во всех романах К. Рошфор вместе взятых). Самые развернутые, одиннадцатичленные синонимические ряды объединяются вокруг понятий «убить» и «удирать» — здесь тоже очевидна прямая связь с тематикой. Арготические синонимы используются не только в макро-, но и в микроконтексте — явление вообще исключительное в языке художественной литературы, а в этом романе неоднократно встречающееся.
Высокая насыщенность речи персонажей арготизмами, характерная для портретируемой среды, дает себя знать и в дистрибуции — в наличии контактного соединения арготизмов (barre-toi croûter, baraque aux dingues и т. п.).
Плотность арготического блока и его качественное разнообразие выявляют и другие свойства арготизмов, которые обычно не проявляются в рамках одного произведения: полисемию (se gourrer — se tromper, douter; boulot — travail, ouvrier; gros cul I abac, camion), омонимию (pétard — révolver, pétard — lessior; dur — train, dur — homme violent).
В семантической группировке лексем, входящих в арготический блок романа, находят свое отражение нравы Помойки. Самым развернутым семантическим полем является «пьянство»: cuite ’’ivresse“, ‘chargé — poivre — beurré — bourré — plein — noir — raide comme la justice ’’ivre“, poivrot ’’ivrogne“, se poivrer — se givrer — se culotter — se rétamer ’’s’enivrer“, écluser — siffler — piccoler ’’boire“, pot — godet — glass ’’consommation“ gnole ”eau de vie“, picrate — pinard — sirop ”vin“, rouquin ”vin rouge“, perniflard ’’pernaud“, pastaga ’’pastis“.
В конце романа арготический блок редеет, концентрация арготизмов падает до нуля, и этот пробел в ритмичном поступлении арготизмов акцентирует перелом, совершившийся в душе Жюльена Кабатье после убийства. Он еще не раскаивается в том, что пролил кровь. Он ликуя идет навстречу новой жизни. Мотив ликования звучит в многократных повторах soleil, mer, lumière. В уста Жюжю, который на протяжении всего романа не сказал двух фраз подряд, не прибегая к арго, Фалле вкладывает обращенный к Фредерике страстный монолог-гимн, монолог-заклинание — условную прямую речь, построенную? на возвышенной поэтической лексике по законам экспрессивного синтаксиса. Линия Жюжю прочно связалась для читателя с арготическими элементами в высокой концентрации, и отсутствие их воспринимается как сильнодействующий минус-прием.
Мотив солнца возвращается еще раз, когда мы видим Жюжю, сраженного вестью об отъезде Фредерики, охваченного отчаянием и раскаянием. Теперь этот мотив звучит приглушенно и с другим аккомпанементом. Рядом с soleil повторяются не светлые mer и lumière, как в первом ликующем монологе, а грубое salope и горькое mort. В тексте появляются отдельные арготизмы. Фрагмент завершается мрачным аккордом, в котором soleil и mort соединяются в один трагический образ: Barbier est mort et le soleil avec lui.
Функциональная цельность при большой количественной насыщенности и качественном разнообразии — так можно кратко сформулировать характеристику арготического блока в «La grande ceinture». Этот арготический блок позволяет писателю воссоздать нравственный климат среды социальных изгоев.
Книга «Les vieux de la vieille» написана в светлых, жизнерадостных тонах. Ее обаятельные герои, которым пошел восьмой десяток, три сельских мудреца, ворчуна и шутника выпивают у читателя представление о «доброй старой Франции». Фигуры стариков-ветеранов освещены ласковой, снисходительной авторской усмешкой. В романе вообще сильна юмористическая струя. Юмор этот немного грустный, что естественно для произведений, у героев которого есть славное прошлое и почти не осталось будущего, но минорные ноты не заглушают общего оптимистического звучания книги.
Речь главных героев слегка окрашена арготизмами. Они принесли эти арготизмы с первой мировой войны, сохранили их с молодости, как татуировку. Употребление арготизмов лингвистически выделяет трех старых «пуалю» среди остальных жителей деревни, подчеркивает прочность дружеских связей, соединяющих их друг с другом.
Арготический блок романа содержит всего 72 единицы, которые дают 136 словоупотреблений, однако у него есть своя интересная особенность: в него входят преимущественно единицы из арго-1, но не самые частые, как можно было бы ожидать при столь малом объеме блока. Когда персонажи Фалле хотят сказать «дурак» - или «псих», писатель выбирает для них не con, который в общем словаре имеет частоту 336, не dingue с частотой 76, не cinglé с частотой 71, a marteau, имеющий частоту 14, tordu и maboul с частотой 12, timbré с частотой 5. Когда возникает потребность в арготизме со значением «друг», берется не pote, имеющий частоту 270, a zigue с частотой 17. И т. д. и т. п. Это происходит не потому, что писатель вообще избегает арготизмов с высокой частотой. Все приведенные в качестве примеров высокочастотные арготизмы имеются, судя по другим произведениям, в активном словаре самого Фалле. А в этом романе он придерживается относительно арготизмов линии «частое, но не самое частое» потому, что ему надо придать арготическому словоупотреблению героев патину, налет вчерашнего дня. То, что наиболее употребительно сегодня, здесь не подходит.
Немногочисленные арготизмы, попадающиеся в речи главных героев романа «Les vieux de la vieille», придают ей некоторую вольность, поддерживают в произведении дух галльского жизнелюбия.
В романе «Paris au mois d’août» Фалле взволнованно и лирично рассказывает о трех неделях счастья обыкновенного француза, продавца в отделе принадлежностей для рыбной ловли Анри Плантена.
Предистория Плантена — это длинный ряд унылых, монотонных будней. Плантен немолод, некрасив, не склонен к щегольству, не ищет приключений. Он привычно тянет свою лямку в магазине, чтобы обеспечить семью. С домашними у него никакой духовной близости.
Случайная встреча с белокурой англичанкой Патрициев Гривз преображает Плантена. Он впервые по-настоящему влюблен и совершенно ошеломлен этим чувством. Трогательно неумелый в своем ухаживании, предупредительный, деликатный и вместе с тем нерассуждающе храбрый, когда надо за нее заступиться, он сразу вызывает у Пат искреннюю симпатию. Так начинается в романе история Плантена, его коротенькое счастье. Счастье это эфемерно не только потому, что ему отпущено всего три недели (ровно столько продлится отпуск Пат), но и потому, что оно основано на обмане. Страдая от сознания своей заурядности, Плантен не верит, что может заинтересован Пат в своем истинном виде, и выдает себя за художника, а Пат, официантка из пивной на Пикадилли, которой тоже хочется приукрасить свою безрадостную лондонскую жизнь, сообщает ему, что она манекенщица. Сюжетный ход не новый, но Фалле сумел придать своему роману психологическую глубину и художественное своеобразие.
Париж, на фоне которого разворачивается история любви Плантена и Пат, изображен очень субъективно, сквозь призму восприятия героя, и в то же время с убедительной достоверностью. Это достигается отчасти за счет интересного использования топонимов. Писатель вставил в «Paris au mois d’août» около семидесяти реально существующих названий. Пространство в романе обладает четкой структурой: тут, собственно, в соответствии с развитием линии главного героя есть не один, а два разных Парижа — Париж до Пат и Париж с Пат.
Париж, в котором Плантен живет до встречи с любовью, это маленький, замкнутый Париж. В него входят несколько улиц, знакомых Плантену с детства, затем улицы, по которым Плантен ежедневно ходит из дому на работу, в свой Samar (Samaritaine), или в бистро, и еще три-четыре топонимических ориентира.
Париж, который Плантен как бы заново открывает для себя вместе с Пат, огромен. Начиная с эпизода их встречи, на страницах романа появляются десятки разнообразнейших урбанонимов: парижские кварталы, улицы, набережные, площади, архитектурные памятники, гостиницы, рестораны, мосты, вокзалы. И этот хорошо знакомый читателю Париж существует в произведении не как театральный задник, а как органичная составная часть развивающейся истории влюбленных. Выстраиваясь в маршруты их прогулок, урбанонимы передают движение не только внешнее, но и внутреннее, подчеркивают стремительность, с которой нарастает страсть.
В первой части романа, которая Дает прёдысторию героя, его жизнь и Париж «до Пат», рассыпано много количественных обозначений (читатель узнает, что Плантену 40 лет, что он 20 лет работает в магазине и 18 лет состоит в браке, что у него трое детей — 16-ти, 14-ти и 6-ти лет, что он пользуется удочкой за 72, 20 франка и т. д.), и это весьма знаменательный факт: сухой язык цифр подчеркивает прозаичность тусклого существования Плантена.
Во второй части романа цифры появляются почти исключительно как указатель времени. Если в первой части время тянется медленно, измеряется годами, то во второй течение художественного времени заметно убыстряется, счет идет на дни, на часы, в конце — на минуты, на мгновения. Причем быстротечность эту выражают не только цифры, не только лексические средства, но и разные синтаксические приемы, как, например, в отрывке, рисующем путь Плантена и Пат на вокзал. Содержащаяся в нем интеллектуальная информация может быть передана одной фразой вроде следующей: Henri et Pat, ayant chargé les valises dans le taxi près de l’hôtel Molière ont très vite gagné Saint-Lazare. Но главное здесь — не интеллектуальная, а эмоциональная информация, отчаяние Плантена при мысли о все приближающейся разлуке, и писатель организует текст так, что в нем нет ни субъекта действия, ни предиката, выражающего действие, ни лексем, эксплицитно выражающих краткость протекания действия, — а только отдельные разнородные детали, которые воспринимаются как временные вехи: Et l’hôtel Molière./Et les valises./Et le taxi./Et Saint-Lazare. Серия коротких, как качание маятника, назывных предложений с анафорическим зачином, акцентируемых абзацами, передает ощущение стремительного бега времени, который неумолимо отнимает у Плантена любимую.
Историческое время, приметы которого есть в первой части, в угрюмом Париже «до Пат» (в бистро, например, обсуждается предстоящее разрушение Центрального рынка; в разных ситуациях упоминаются де Голль как президент республики и Помпиду как премьер-министр, деятельность которых синхронна описываемым событиям), в улыбчивом Париже «с Пат» как бы выключается, исчезает, реальным остается лишь время героев.
Поэтизация текста идет не только по линии ритмической, но и по линии мелодической: передавая субъективные ощущения Анри, писатель использует звукопись, играет на омофонах (Paris au mois d’août, Paris au mois doux) и паронимах (bateau louche, bateau bouche, bateau mouche). Фоностилистические средства, наивная гармония звуков должны выразить чистоту и свежесть чувств героя.
В том же направлении действуют многочисленные поэтические тропы, изображающие Пат с точки зрения Плантена. Эта лирическая метафорика, которая связана с образом Пат, встречается в романе с мощным потоком юмористической метафорики, которая сопутствует всему, что непосредственно с Пат не связано.
В роман включены целые массивы связной английской речи. Тут же в тексте курсивом дается перевод ее на французский язык, что заставляет задуматься об ее raison d’être в произведении. Очевидно, ее роль близка к той роли, которую в книге «Paris au mois d’août» выполняет арготический компонент.
Каждый из главных героев в романе показан как бы в двух планах: в своем будничном мире, где он живет всегда, и в том праздничном, романтическом, куда его занесло на короткий миг. Пат говорит по-французски не очень хорошо, но достаточно, чтобы общаться с Плантеном на его языке. А английская ее речь (когда она говорит с повстречавшимся лондонским знакомым или когда произносит à parte бурные монологи о своей жажде жизни, жажде любви), речь, понятная благодаря переводу читателю, но непонятная Плантену,— это своего рода блок, нерасчлененный знак: Пат рядом, но она удалилась в свой мир, куда Плантену в эту минуту нет хода.
Арготическая речь Плантена — это знак, его мира, мира среднего парижанина, среднего француза. Он слышит арготизмы от прохожих на улицах Парижа, употребляет их, когда говорит с друзьями и даже когда говорит сам с собой, размышляя вслух, они естественная часть его повседневной жизни. С другой стороны, когда ему, робкому, застенчивому человеку, уже невмоготу молчать о своей любви, но и признаться в ней страшно, он говорит: «Je pince pour toi» (77) или: «...Tu me bottes et... tu as les plus beaux carreaux de la terre» (102), заведомо зная, что Пат не поймет его арготизмов.
Таким образом, арготизмы в речи Плантена выступают и как лингвистическая примета парижанина, и как средство эмоциональной разрядки.
Пропорции арготического блока романа, как внешние, так и внутренние, не дают никаких ярких характеристик: концентрация арготизмов мала, преобладают нейтральные, необразные и довольно частые единицы. Отличительная особенность этого арготического блока состоит в том, что многие входящие в его состав арготизмы берут на себя дополнительную, самостоятельную функцию сгустка эмоций, причем самых разных эмоций. Они выражают любовь и нежность, и горечь, и раздражение, и отчаяние, и презрение, и решимость, и ненависть.
В романе «Un idiot à Paris» мы снова попадаем в мир славных людей и добрых чувств. В центре этого мира деревенский батрак Губи, добрый, простодушный и неразвитый малый, которого можно заставить поверить во что угодно и над чудачествами которого в начале истории потешается весь Жалиньи. В истории Губи есть что-то от сказки о заколдованном принце, в котором сперва никто не признает принца. Но здесь есть и другой сказочный мотив — мотив волшебного принца, которому дано видеть то, что недоступно зрению других. Случайно попав в Париж и встретив там девицу по прозвищу Ла-Тас, Губи с его добротой, наивностью и чистотой оказывается в состоянии разглядеть и разбудить в парижской проститутке милую хлопотунью, для которой предел мечтаний — здоровый деревенский труд. В триумфальном возвращении в Жалиньи Губи, до неузнаваемости преображенного любовью, Губи-подкидыша, бывшего батрака и деревенского шута, теперь ставшего мужем красивой женщины, хозяином фермы, — угадывается еще один сказочный мотив о младшем сыне-дураке, который в конце концов оказался умнее других.
Ассоциации со сказкой возникают не случайно, Фалле уже первой фразой настраивает читателя на соответствующий лад: Il était une fois, à Jaligny-sur-Besbre, un bredin qui s’appelait Goubi. Элементы сказочности орнаментируют отдельные эпизоды романа, и концовка его стилизована под сказку так же, как зачин.
Идиллическое начало сочетается, как это часто бывает в произведениях Фалле, с началом комическим. Иногда это комическое носит безобидный и несколько фривольный характер (как метонимическое название деревенского кабачка, три хозяйки которого известны своим легкомыслием, — «Six fesses»). Но чаще это далеко не безобидная ирония, связанная с основной темой романа «Человек в тисках города». Сатирическое изображение капиталистического города-спрута занимает в романе значительное место. Появление Губи в Париже привносит в произведение свежий взгляд, точку зрения «естественного» человека, неподвластного общепринятой логике, не скованного условностями городской жизни. И освещенные этим взглядом, многие стороны жизни современного города предстают перед читателем в уродливом, карикатурном виде. Город грязнит и губит природу, с которой соприкасается: Сена начинает благоухать керосиновой лампой, цистерной из-под мазута и сточной канавой. Деревья не хотят расти; в этом городе, как выражается один из героев, хорошо растут только телевизионные антенны. Суетная жизнь разобщает людей, убивает в них потребность в дружбе.
Приемы комического в романе «Un idiot à Paris» — это традиционные приемы, которые мы видим и в других произведениях Фалле, — гипербола, алогизм, деформация фразеологического оборота, но здесь они приобретают большее значение.
Арго в этом романе, как и в предыдущем, имеет свой лексический противовес. Если в «Paris» роль противовеса принадлежит варваризмам, то в «Idiot» такую роль выполняет местный диалект: Фалле воспроизводит отдельные черты патуа провинции Бурбонне.
Арготический блок романа имеет сложную конфигурацию, с меняющимся ритмом поступления арготизмов и разнообразными функциями.
Для Губи арго — синоним парижского шика, городской культуры, которая очень его манит. Он видит в арготических словах средство стать причастным к чужой парижской жизни и старательно поправляется, когда, попав в Париж, случайно употребляет mon vieux в разговоре с полицейским: Excusez, c’est mon pote que je voulais dire, mon pote (86). Скоростная арготизация речи, выражающая стремление Губи поскорее стать настоящим парижанином, сопровождается рядом комических ситуаций, потому что Губи не понимает, в каких обстоятельствах арготизм уместен, не учитывает коннотации арготического слова, семантизирует как арготизмы омонимичные слова общенародного языка и наоборот. Обращаясь к полицейскому, он именует его «Monsieur le flic», а когда рыболов, наблюдающий за купанием Губи в Сене, советует ему постирать рубашку (Tu ferais mieux de laver ta limace une fois par an. 150), Губи в недоумении озирается, ища поблизости улитку. Неадекватное речевое поведение Губи вызывает комический эффект. Разочаровавшись в городской жизни и вернувшись к себе в Жалиньи, Губи совершенно перестает употреблять арготизмы.
Речь Ла-Тас до переломного момента в ее судьбе густо насыщена арготизмами и в этом плане смыкается с речью других второстепенных и эпизодических персонажей-парижан, выведенных в романе. Даже разговаривая с Губи, которого она сразу определяет как человека не из ее мира, Ла-Тас употребляет арготизмы почти в каждой фразе, настолько ей трудно без них обойтись.
Падение плотности арготизмов в речи героини от высокой до нулевой знаменует ее переход к новой жизни. Решив покончить с прошлым и стать примерной фермершей, Ла-Тас сознательно изгоняет арготизмы из своей речи. Такое очищение речи дается ей не без труда (Je crois que c’est une bonne idée, les Perche, je l’ai vu sur leurs figures: ils en ont marre. «Elle corri-gea: «Enfin, ils en ont assez»), но проводится очень последовательно. Оно сопровождается и ономастическими переменами: арготическая антономасия La-Tasse, напоминающая о прошлом, исчезает, уступив место обычному французскому имени Жюльетта.
Социальный состав персонажей, среди которых преобладают типы из самых низов Парижа, предопределяет довольно высокую — выше, чем в других произведениях второго периода, — долю арго-2 (19%), хотя концентрация арготизмов в «Idiot» не выходит за пределы средней.
В романе «Un idiot à Paris» больше обычного случаев прямого столкновения арго и нормы. Семантизация в этом романе является эффективным стилистическим фактором. Арготизмы активно разрабатываются как словесное средство комического (комическое непонимание, неверное употребление арготизмов, каламбур).
Анализ романов Фалле показывает, что его манера заметно эволюционировала. Молодой Фалле щедро клал яркие краски. Зрелый Фалле предпочитает более скромные пропорции и более спокойные тона. Это проявляется в системе тропов писателя. Это проявляется и в его отношении к арготическому источнику.
В ранних романах, где он разрабатывает аргорецептивные темы, арго включается в речевую характеристику большинства персонажей, концентрация арготизмов высокая, в составе блока велика доля арго-2, неоднократно появляются синонимы как таковые, что уже само по себе свидетельствует о глубокой погруженности автора в арготическую стихию.
В дальнейшем в творчестве Фалле усиливаются поэтические и юмористические ноты. Концентрация арготизмов падает, доля арго-2 заметно уменьшается, количество арготирующих персонажей — тоже.
Меняется дозировка, меняется качественный состав блока, условия употребления арготизмов — неизменным остается сам факт их присутствия в произведениях Фалле, даже в тех, где действие происходит в инонациональном окружении. Можно сказать, что употребление арго составляет, наряду с интенсивным использованием языковых средств комического, наряду с тяготением к аффективному синтаксису равновесия,' одну из констант стиля Рене Фалле.
Известная тенденция к разнообразию арготической лексики, которая ощутима уже в ядерном словаре Фалле, отчетливо прослеживается во всех проанализированных романах, даже в таких, как «Paris au mois d’août» или «Un idiot à Paris», где концентрация арготизмов примерно втрое меньше, чем в первых произведениях. Это особенно хорошо видно, если сравнить данные, относящиеся к названным выше романам и к тем романам Кристианы Рошфор, которые близки к ним по концентрации арготизмов.
Доля «свежих» арготизмов у Фалле значительно выше, а коэффициент итерации, характеризующим среднюю повторяемость арготизмов, значительно ниже, чем у Рошфор.
Эти и другие расхождения в частностях связаны с расхождением более глубинного характера. Рене Фалле с большой теплотой рисует людей труда, с искренней болью пишет об их бедах и трудностях, тонко и с проникновением изображает сложные человеческие чувства. В его произведениях есть и некоторая социальная критика, но эта критика лишена остроты, пафос разоблачения ему чужд. И когда Фалле использует арготическую лексику, у него, в отличие от Рошфор, на первый план выходит не негативизм арго, не его ненормативность и дисфемистичность, а его закрепленность за определенными слоями населения, его сугубо городской и даже парижский характер. Арго выступает как элемент социального декора.
Л-ра: Лингвостилистический анализ художественного текста. – Смоленск, 1981. – С.89-106.
Критика
